Владимир Фридман: простак, социальный герой и Баба-Яга. Интервью по субботам

Источник: http://9tv.co.il/news/2018/12/08/264845.html

Когда-то я работала на популярной передаче 9 Канала "Семь сорок". Должность у меня была самая незначительная – помощник редактора. В мои обязанности входило обзванивать гостей, встречать их у входа в студию и выполнять еще массу мелких поручений, вроде того, чтобы сбегать за сигаретами в соседний киоск или приготовить кофе для скучающей знаменитости.

Тогда же частым гостем программы был знаменитый актер и исполнитель Владимир Фридман. Он отличался от остальных – был отстраненный, загадочный, вещь в себе. Конечно, он не обращал на меня никакого внимания. Потом я ушла с работы, а вскоре программа перестала существовать. Спустя много лет я попросила Владимира об интервью. Вот такая беседа получилась у нас: эмоциональная, интересная и очень личная.

- Владимир, а почему у вас дома нет телевизора?

- Да, вы правы. В салоне должен быть телевизор. Но жизнь показала, что как-то семья здесь не собирается перед телевизором.

- То есть вы не смотрите свои фильмы?

- Смотрю, но не по телевизору. И больше того, я не слежу за тем, когда показывают фильмы, где я снимался. Я подробно и дотошно рассматриваю их с профессиональной точки зрения, когда я один, у компьютера. Это часть работы.

- А вообще за судьбой своих фильмов вы следите?

- Да. Мне интересно, конечно. Хотя вот сейчас, например, идет в кинотеатрах фильм, который я не видел. Он называется "Эйн бетулот бе-Крайот". Я поймал себя на том, что мне лень сходить в кинотеатр, чтобы посмотреть его. Хотя знакомые хвалили мою роль.

- Есть такие роли, за которые душа не болит?

- По-разному. Хотя по идее, для красоты, я должен сказать: нет, это все мои дети, и я их всех одинаково люблю. Но скоро выйдет картина, которую я с нетерпением жду. Я уже год жду ее выхода, и когда она выйдет, для меня это будет событие очень важное. Я там играю новую роль, но, к сожалению, не могу раскрывать подробности. Ну вот я, например, снялся недавно в сериале для американской студии "Нетфликс". Я играл по-английски, у меня была комическая роль, все падали от хохота. Я снялся, мы повеселились, разошлись. Кстати, денег мне пока не заплатили, надо им напомнить. И все. Он не станет какой-то вехой в моей истории, но я знаю, что это очень успешный сериал.

- А вот давайте тогда про вехи. Вы мечтали стать артистом?

- Нет, я поступил в политехнический институт. А потом я увлекся любительским театром, и как раз к нам в город Курск приехал московский режиссер, которого "сослали в ссылку". Его наказали за то, что он поставил что-то слишком дерзкое для застойного периода. В нашем любительском театре он поставил спектакль "Дорогая Елена Сергеевна". И тогда впервые я почувствовал, что мне на сцене существовать удобнее, чем в жизни. Я понял, что после спектакля мне не хотелось уходить. Я там жил, мне там было физически лучше. Уезжая в Москву, этот режиссер сказал мне: "Володя, я вижу, что у вас есть определенные способности. И если вы хотите заниматься этим серьезно, то вы обязаны учиться. И только в Москве".

- А вот это ощущение, что вам на сцене лучше, чем вне ее, – оно сохранилось?

- Да, да. Я там чувствую себя лучше, легче, комфортнее. Там я живу.

- А как вы себя воспринимаете? Комическим актером? Драматическим?

- Вот это забавно. Сейчас понятие амплуа немного размыто. А когда я поступал в ГИТИС, на курс Элины Авраамовны Быстрицкой, она мое амплуа тогда определила как "простак". Что это такое? Это такой простой парень из народа, Иван-дурак, душа-человек. А потом по распределению меня отправили в город Томск. И там мое амплуа определили как "социальный герой". Я играл все главные роли, желательно драматические, с мятущейся душой и со сложной судьбой.

- А как же "простак"?

- Вот не знаю. Единственно что, я в детской сказке сыграл Бабу-Ягу. Видимо, типаж подходил.

- На Иванушку-дурачка не взяли?

- Нет почему-то. Видимо, нос мой подходил для Бабы-Яги. А вообще, невозможно знать, как тебя воспринимают окружающие. Вот я до сих пор не знаю. А приехав в Израиль, я был одно время комическим артистом. А сейчас я вернулся к тому, с чего начинал. Сейчас я характерный артист, и это лучшее, что может быть. Потому что я могу играть любые роли. В моем понимании это самое важное: артист должен уметь играть разных людей, от старухи до героя-любовника.

- А можно ли вообще научить человека быть актером?

- Научить быть актером, наверное, нельзя. Но можно научить управлять своими способностями. Это, на самом деле, не так просто. Это скучно, неинтересно, это технический процесс.

- А вы можете плакать по заказу?

- Нет, я так не умею. Это женщины часто любят демонстрировать свое актерское мастерство и плачут на заказ. Хотя они и в жизни это умеют делать замечательно. Вот знаете, есть профессии, которые выбирают человека. Актерская профессия одна из них. Артист – это диагноз. Понимаете, если можешь не играть – не играй, живи дальше по-человечески. А вот если не можешь, тогда мучайся, становись артистом.

- Вы любите рассказывать историю о том, как в первый год после приезда в Израиль работали… я даже не знаю, как это называется.

- Это такой человек, который едет на мусороуборочной машине сзади и грузит баки с мусором в машину.

- Да, да. Блатная такая должность.

- Да, еще попробуй туда устроиться! Это же работник муниципалитета!

- А потом вас выгнали за профнепригодность. Обидно было?

- Ну как сказать… Скорее, поучительно. Я понял, что каждый должен заниматься своим делом. А моя пошлая бравада, рассказы о том, что я буду собирать в Израиле апельсины и работать в киббуце, быстро разбилась о реальность. Тем более, я апельсины не люблю.

- Вы приехали в Израиль состоявшимся артистом. Вам был 31 год. У вас семья, родители. На что вы рассчитывали? Были моменты отчаяния?

- Конечно. Но прежде, чем ответить на этот вопрос, я должен рассказать, почему я уехал. У меня очень много накопилось злости, и я хотел всем доказать, что я смогу, сумею состояться за границей. Кому я доказывал? Зачем я это доказывал? Сегодня это звучит смешно, а тогда это было важно. Сложилась такая ситуация, что я понял, что мне нужно резко изменить свою жизнь. Что я, как Мюнхгаузен, должен взять себя за волосы, вытащить из болота и бросить в экстремальную ситуацию.

- А почему вы все-таки уехали?

- Мой персонаж из спектакля "Эмигранты", последнего спектакля, который я играл перед отъездом, говорил: "Уезжают не к чему-то, а от чего-то". И смысл этих слов я понял только когда приехал сюда. Я очень точно понимал, чего я точно не хотел видеть, а там – как пойдет.

- А что вы не хотели видеть?

- Лицемерие, двуличие, ложь. Мне это стало очень мешать. Я не был жертвой режима, меня не вызывали в КГБ, нет. Но я все время чувствовал, что мне вольно или невольно показывают, что я "не достаточно хорош, чтобы быть как все". Знаете, мне как-то неловко рассказывать про это, потому что были люди, которые действительно пострадали: отказники, диссиденты, сионисты. Нет, я не был таким. Я был абсолютно советским человеком. Но в какой-то момент я понял, что кончились надежды. Передо мной не было никакого будущего. Я понимал, что живу во лжи, которая вокруг.

- Так что все-таки послужило последним толчком?

- Это был 89-й год. Вы, наверное, не помните, но тогда проходил знаменитый Съезд народных депутатов. А это было время перемен, когда казалось, что старый мир отмирает, и дальше будет свобода и счастье. Я работал в театре, у меня были первые успехи. У нас в Томске, где я жил, открыли новый зал, ставили новые пьесы. В общем, взлета выше в моей жизни еще не было. Мой старший брат жил в Израиле, и я ему писал письма: "Ты – инженер-компьютерщик, а я "инженер человеческих душ". И тогда казалось, что все беды от коммунистической партии. Вот только стоит отменить шестую статью Конституции, и все наладится. И тут я сломал ногу. И мне пришлось лежать дома перед телевизором и смотреть в прямом эфире заседание этого Съезда.

- Тяжелое испытание.

- А в Тбилиси в это время произошло восстание, после чего вошли советские войска и подавили его. И вот я лежу со своей ногой и вижу, как на сцену выходит Шеварнадзе. И рассказывает о том, как подавляли восстание, как убивали беззащитных людей, которые хотели свободы. И за пять минут он нарисовал чудовищную картину преступления советской власти. И толпа, тысячи человек, беснуется, ревет, требует расправы. Я, честно говоря, испугался, думал, сейчас новые убийства начнутся. И тысячи человек кричат: "Кто дал преступный приказ?" И кто-то из толпы отвечает: "генерал Родионов". И опять общий вопль: "Родионова сюда!"

- И что было дальше?

- Он вышел мягкой походкой очень уверенного в себе человека и спокойным голосом, как хороший актер, ровно за пять минут полностью перевернул картину. И все, что сказал Шеварнадзе, оказалось полной ложью. И все было не так. И не гнались солдаты за бабушками с саперными лопатками, потому что как вы себе представляете советского десантника, который гонится за улепетывающей от него грузинской бабушкой? И все так захихикали, ну бред же! И эти тысячи человек – взрослых, поживших, умных – точно так же, как пять минут назад требовали этого Родионова повесить, теперь они точно с такими же налитыми глазами начали орать: "Правильно, Родионов! Гнать Шеварнадзе!" И в этот момент у меня в голове что-то перемкнуло. И я понял, что дело совсем не в коммунистической партии. Что у этих людей нет своего мнения, своего достоинства. У них нет сомнений! Мне стало страшно.

- И вы поняли, что ничего не изменится.

- Да. Потому что во главе по-прежнему подхалимаж, предательство, лицемерие. Можно, конечно, сказать, что во всем мире так. Я не знаю. Я знаю, что там так. И для меня это было невыносимо. Но потом я начал понимать это и в практическом плане.

- Как это было?

- Я получил премию Ленинского комсомола за спектакль "Эмигранты". И я этим очень гордился. И почему-то подумал, что я не только артист, но еще и человек.

- А это была ошибка.

- Да, трагическая. В то время как раз началось кооперативное движение, и мы, артисты, стали выступать не только на сцене, но и на каких-то мероприятиях.

- Сейчас это корпоративы называется.

- И на одном концерте можно было заработать столько, сколько я зарабатывал в месяц, играя в театре. А я, на мое счастье, играл на гитаре и вел концерты очень ловко. Поэтому я очень любил эти мероприятия. И вот мы приехали на завод резиновых технических изделий, праздновали 9 мая. И для работников этого завода в столовой поставили столы, шарики и плакаты повесили. На столах по восемь тарелок. На тарелках ложка жидкого пюре, котлета и зеленый горошек. И еще бутылочка вина. На всех восьмерых. Это было так убого, так по-нищенски, но для них, для этих ветеранов, инвалидов, больных, это был праздник. Я веду концерт. А они ждут директора завода. Им обещали, что он выйдет, поприветствует их, скажет им какие-то слова. И вот я там фокусы показываю, развлекаю и знаю, что он не выйдет. Потому что он бухает со своими корешами в соседнем здании. И я понимаю, что мне надо этим старикам объяснить, что он был бы рад прийти, но дела его задерживают. Но он прислал телеграмму, в которой пишет, как он ценит их ратный подвиг и все такое. И вот я понимаю, что это вранье. Я знаю, что он сидит рядом и жрет водку, я вижу его пьяную рожу. Но я должен нацепить на себя улыбку и задорным таким голоском зачитать его якобы поздравительную телеграмму. И я, конечно, рассказал про великую победу и про "спасибо за светлое будущее". А потом, когда закончился этот концерт, я увидел, что за этими ветеранами – больными, старыми – не пришел автобус. О них просто забыли. И у меня сердце сжалось.

- Просто сцена из фильма.

- Это произвело на меня сильное впечатление. А знаешь, что было самое страшное?

- Что?

- Что они были довольны. Они были этим довольны! А на следующий день я прихожу на работу, и мне сообщают, что меня и моего напарника Гену Полякова, тоже лауреата премии Ленинского комсомола, просят провести концерт в обкоме партии. Мы пришли в центральный ресторан города, а там столы ломятся, шикарные вышколенные официанты обслуживают, огни горят, скатерти белоснежные. И сидят эти рожи, на которых пробы ставить негде. Пришло мое время выступать. А я почему-то почувствовал себя "лауреатом" и решил высказаться. И очень вежливо поздравил их с праздником, поговорил про прекрасную традицию празднования великого Дня победы. А потом рассказал о своем вчерашнем выступлении на заводе резиновых технических изделий и выразил скромную надежду, что это был единичный случай, и этот святой праздник будет отмечаться всегда в дальнейшем по высшему разряду, как и сегодня. После чего спел свои песни. На следующий день меня вызвали к главному режиссеру. Он орет, визжит, матерится: "Кто тебя просит влезать? Какого хера ты вообще вылез?" А он еще был антисемит, но это было настолько естественно, что никто уже на это не обращал внимания. Я говорю: "Но Гена Поляков ведь тоже там был и тоже говорил". И тут он изменился в лице: "Потому что Гене Полякову можно! Потому что нех-й нас учить как нам жить в нашей стране!" Извини за мат. "Есть у вас свой Израиль, п-дуй туда и там советуй!" Он сказал и тут же испугался. Потому что он ко мне очень хорошо относился и ничего против меня лично не имел. Ну это все равно что пукнуть в общественном месте, а потом просить за это прощение.

- И что вы на это ответили?

- Сам не знаю зачем, я сказал: "Я так и сделаю".

- И сделали?

- Не сразу. Потихоньку стало "вдруг" меньше работы. В театре все по-прежнему. А вот городские мероприятия с моим участием стали отменяться. То света нет, то площадка не готова, то на картошку уехали. При этом зла мне не желал никто. Все ко мне очень по-человечески, очень по-доброму относились. Но я почему-то должен был "войти в положение" и "понять ситуацию". Пока мне не объяснили, почему. Милая девочка-организатор моих выступлений мне сказала: "Нам звонили из обкома партии, чем-то ты их разозлил. Сказали, что тебя больше не приглашать. И если увидят афишу с твоей фотографией, то не будут давать нам заказы. А они же нам зарплату платят. Без обид?" Банально, да?

- Это произошло буквально за пару лет?

- Нет, в течение года. Человек живет, пока есть надежда. Я понял, что надежды в этом месте у меня больше нет.

- Вы вдруг увидели то, что раньше не видели?

- Я как будто бы жил в параллельном мире. А тут весь этот реальный мир встал передо мной в полный рост. Взятки, беспредел, бесправие. Цинизм, пошлость, двуличие. И этого много, много, много… Эти шуточки наглые, эти подколки мерзкие. Мне стало тошно, понимаешь?

- Понимаю. Но в Израиле вы ведь тоже столкнулись с чем-то подобным? Ведь вам тоже как-то пришлось уйти из театра из-за того, что вам отказались поднять зарплату и из-за русского акцента.

- Это нельзя сравнивать! Это абсолютно разные вещи! С тех пор прошло двадцать лет, я продолжаю работать. А человек, который не поднял мне зарплату, театром больше не занимается. Не в этом дело. Я ведь приехал в Израиль не по контракту, а - жить. А здешние ценности лично меня устраивают больше. В той стране, где я родился, к сожалению, "я – последняя буква алфавита". А здесь "я (ани)" - это первая. И в этом вся разница. Человек важнее всего. А там всю жизнь одни и те же фразы: "не высовывайся", "тебе что, больше всех надо?", "прежде думай о Родине, а потом о себе", "бабы новых нарожают", "народу в России что песку, черпай-черпай и не вычерпаешь". И очень не хотелось быть песчинкой. Хотелось быть хозяином своей судьбы.

- А у вас не было комплекса из-за того, что вас приглашали на роль русских бандитов, эмигрантов и т.д.?

- В начале было некоторое… Не комплекс, а понимание, что я подхожу на такие роли. Это часть меня. Это даже преимущество. Потому что я другой, я не такой, как все. Я в некотором смысле непонятен публике, и этим интересен, как мне объяснили мои израильские партнеры. Мое счастье в том, что мы находимся в Израиле. Здесь так много разных акцентов, из них состоит музыка языка. Поэтому мой русский акцент – это уже не проблема, а часть многоголосия.

- Вы состоялись как артист в Израиле, а теперь вы еще и востребованная заграничная звезда в России. Недавно вы снялись в сериале "Семейный альбом", который я даже посмотрела, готовясь к этому интервью. Очень, кстати, приличная семейная сага.

- Да, для моих папы и мамы это было настоящее признание. Я – и на Первом канале! Я пробыл там месяц и понял, что жить я там не смогу. Мы разные. У нас разные системы ценностей. У нас разные зрители. Израильская публика она вообще очень искренняя, душевная. Люди подходят так по-семейному, могут приобнять, сказать какие-то приятные слова. Вот эта теплота, близость, открытость – это то, что для меня наиболее важно.

- Тогда у меня к вам очень личный вопрос, который я не могу не задать. Вы работали над фильмом "61-й альбом". Это фильм, который я с гордостью называю "нашим", и который рассказывает о карьере моего мужа Бориса через призму альбомов с фотографиями, которые собирал его отец Абрам.

- Я помню его хорошо. Я помню, что я посмотрел материалы, и они произвели на меня очень сильное впечатление. Меня потрясла эта история. Самой сильной сценой, которая врезалась мне в память, была та, в которой он возвращается домой после матча. И я увидел человека, который живет в своем мире. В своем полноценном мире, в котором есть все. И больше ему никто не нужен. Может быть, он странный человек, необычный. Но он абсолютно завершенный и наполненный смыслом.

- А вы смогли бы сыграть Бориса?

- Думаю, да. Я могу сыграть все, даже эту чашку.

- Вы недавно получили награду, были признаны "Человеком года" в номинации "За вклад в развитие израильского кинематографа". Что для вас это значит?

- Это было достаточно неожиданно. Но я могу сказать, что эта награда для меня действительно важна. Когда я получил ее, мне было очень приятно, конечно. А потом я написал на своей странице в "Фейсбуке" слова благодарности. И мне пришло такое количество комментариев, что я просто был очень растроган. Люди писали мне слова поздравления, благодарности. Кто-то вспоминал, как я где-то когда-то выступал, кто-то рассказывал о том, что помнит мои старые роли, кто-то вспоминал какие-то истории. И тут я совсем растаял. У меня перед глазами прошла целая жизнь. Это было так трогательно, так по-человечески…

- А вот сейчас вы плачете! А говорили, что не умеете.

- В таких случаях говорят: "в глаз что-то попало". Но это на самом деле очень ценно. Это то, ради чего нужно жить и работать.

Сейчас, в дни праздника Ханука, принято есть пончики – "суфганиет". Поэтому я приготовила для Владимира именно такое угощение.