Сталин и еврейская проблема (5 частей)

Исследования Жореса Медведева о Сталине и евреях

Источник: https://www.sem40.ru/307492-stalin-i-evrejskaja-problema.html

Ссылки на все 5 частей материала смотрите справа.

Также вы можете прочесть другие материалы по теме, выложенные раннее:

Дополнительно:

• Дело Еврейского Антифашистского комитета
• План по депортации евреев в 1953 году в СССР - исторические факты
• Сталинские бараки для "лиц еврейской национальности"
• Как в СССР готовились уничтожать евреев
• Таблетка для Сталина (о Лине Штерн, еврейский антифашисткий комитет)
• "Евреев поддерживают пинком под зад"
• «Ташкентский фронт» - непотопляемый флагман российского антисемитизма
• Антиееврейские кампании при Сталине (Журналистское расследование Шели Шрайман и Яна Топоровского)
• Историческая подоплека новейшей истории антисемитизма. Подборка статей
• Холокост в России. В России продолжают скрывать правду о Холокосте
• Справка о количестве награждений орденами и медалями СССР за время войны (ложь и лицемрие совковой идеологии)
• «Ташкентский фронт» - непотопляемый флагман российского антисемитизма
• Репрессии и уничтожение ученных в СССР
• Театр одного зрителя (про КГБ и Сионизм)

Сталин и еврейская проблема -  часть 1

Введение

Два крупных репрессивных процесса, непосредственное участие Сталина в которых было особенно очевидным — знаменитое «дело кремлевских врачей» и менее известное «дело о мингрельской националистической организации» в Грузии, — остались незавершенными. Сталин умер раньше, не дождавшись не только запланированных «показательных» судов, но и окончания следствия, которое по каждому из этих дел продолжалось уже больше года. Оба эти процесса, в случае завершения их судами и казнями, которые ожидались во второй половине марта 1953 года, неизбежно вели к крупным реорганизациям высшего руководства КПСС и угрожали судьбе нескольких ближайших соратников Сталина, прежде всего Берии, Маленкова, Молотова, Микояна и Кагановича. Смерть Сталина 5 марта 1953 года, как общепринято считать почти во всех биографиях Сталина, спасла жизнь не только большой группы авторитетных московских врачей и более тридцати высших партийных и государственных работников Грузии, которые были арестованы и подвергались допросам и пыткам, но и наиболее влиятельных членов Президиума ЦК КПСС. Поскольку «делу врачей», последовавшему за делом членов Еврейского антифашистского комитета (ЕАК), расстрелянных 12 августа 1952 года, был придан отчетливый антисемитский характер, то нередки утверждения о том, что смерть Сталина спасла не только арестованных врачей, но и большую часть всех советских евреев от планировавшейся насильственной депортации в Восточную Сибирь и на Дальний Восток. Инсульт, случившийся у Сталина 1 марта 1953 года, от которого он вскоре умер, произошел столь «вовремя» для его непосредственного окружения, что начиная с 1953 года и до настоящего времени не прекращаются гипотезы и предположения о том, что смерть диктатора не была случайной и естественной, а явилась результатом заговора, подготовленного, по разным версиям, либо Берией, либо Кагановичем, либо той «четверкой» лидеров (Маленков, Берия, Хрущев, Булганин), которую Сталин пригласил к себе на дачу на поздний обед вечером 28 февраля 1953 года.
Арестованные по «делу врачей» медики были, как известно, реабилитированы через месяц после смерти Сталина и, в большинстве случаев, возвратились в медицинские институты и клиники на свои прежние посты. В последующие годы они могли рассказывать и о предъявленных им обвинениях, о методах следствия, и об общем замысле всей этой репрессивной кампании. Некоторые из них опубликовали воспоминания. Благодаря этому именно по «делу врачей» возникла достаточно большая литература. Раскрытие секретных архивов ЦК КПСС, МГБ, МВД и других организаций, осуществлявшееся постепенно, начиная с 1991 года, позволило профессиональным историкам дополнить воспоминания и свидетельства жертв сталинского режима документами, составлявшимися организаторами и исполнителями этих террористических кампаний. В результате этого стало возможным более объективно представить картину тех событий и решений, которые формировали послевоенную политику СССР и которые отразились на развитии всего мира.
Изучение архивов, которое осуществлялось уже более молодым поколением историков, не имевшим собственного опыта не только 30-х и 40-х, но часто даже и 50-х годов сталинской диктатуры, оказалось все же недостаточным для воспроизведения полной картины событий. Если воспоминания жертв террора неизбежно отличались субъективностью и эмоциональностью, то немалое число историков ошибочно воспринимали архивы сталинской эпохи как достоверный фактический материал. Между тем значительная часть документов того времени подвергалась уничтожению и фальсификациям. Множество важных решений приводилось в исполнение на основании устных директив и распоряжений, которые не регистрировались ни в каких архивных фондах. Эта же практика продолжалась в течение многих лет после смерти Сталина. Была ликвидирована значительная часть личного архива самого Сталина. Такая же судьба постигла личные архивы Берии, Маленкова, Микояна и других членов сталинского Политбюро. Все руководители СССР, от Хрущева до Андропова, давали директивы о ликвидации архивных документов, которые могли перед судом истории компрометировать политику Советского правительства, КПСС и их собственные действия.
Попытка воспроизвести реальную картину прошлого в истории СССР требует поэтому не только воспоминаний, личных свидетельств, печатных источников, подвергавшихся, как известно, жесточайшей цензуре, и архивных документов, не избежавших жесткой фильтрации, но и очень серьезной исследовательской детективной работы, воображения, основанного на личном опыте, и логического анализа. Среди действительно исторических событий сталинской эпохи, которые наложили глубокий отпечаток на жизнь людей всего мира и отражаются даже и сейчас, в XXI столетии, главными оказались коллективизация крестьян, рекордно быстрая индустриализация аграрной страны, победа в войне с Германией и попытка Сталина решить еврейскую проблему в СССР путем ассимиляции евреев в русскую культуру. Первые две инициативы Сталина можно с рядом оговорок считать успешными. Именно они, создав централизованное и мощное государство, в значительной степени повлияли на исход Второй мировой войны. Попытки Сталина решить «еврейскую проблему» путем ассимиляции были достаточно успешными в 30-е годы. Однако после войны, когда еврейский национализм в СССР стал возрождаться, сначала под влиянием гитлеровского геноцида евреев на всех оккупированных германской армией территориях, а затем и под влиянием создания государства Израиль, Сталин в своей собственной «еврейской» политике допустил множество ошибок и просчетов. Антисемитизм Сталина; проявившийся в основном в послевоенный период, сделал его в сознании большинства евреев врагом еврейской нации, вторым по жестокости после Гитлера.
Антисемитизм Сталина, продолженный его наследниками и в последующие десятилетия, привел к массовой эмиграции евреев из СССР, а затем и из России и из других государств бывшего СССР в основном в Израиль и в США. Последствия этого процесса стали одним из наиболее важных факторов мировой политики и в настоящее время.

Убийство Соломона Михоэлса

Развитие драмы еврейского народа в СССР в послевоенный период, включавшей и «дело врачей», последовало в цепи событий, начавшихся убийством Соломона Михоэлса, знаменитого артиста, художественного директора Московского еврейского театра и председателя Еврейского антифашистского комитета, которое произошло в Минске поздно вечером 12 января 1948 года. Действительные обстоятельства этого убийства стали раскрываться, однако, лишь после смерти Сталина. 2 апреля 1953 года Лаврентий Берия, бывший в то время главой вновь созданного Министерства внутренних дел, объединившего прежнее МВД с Министерством государственной безопасности, направил в Президиум ЦК КПСС секретную докладную записку «О привлечении к уголовной ответственности лиц, виновных в убийстве С. М. Михоэлса и В.И. Голубова». Эта записка была адресована Г.М. Маленкову, который, как глава Правительства СССР, председательствовал и на заседаниях Президиума ЦК КПСС. В записке Берии, в частности, говорилось:
№ 20/Б
2 апреля 1953 г.
Совершенно секретнот. МАЛЕНКОВУ Г.М.
В ходе проверки материалов следствия по так называемому «делу о врачах-вредителях», арестованных быв. Министерством государственной безопасности СССР, было установлено, что ряду видных деятелей советской медицины, по национальности евреям, в качестве одного из главных обвинений инкриминировалась связь с известным общественным деятелем - народным артистом СССР МИХОЭЛСОМ. В этих материалах МИХОЭЛС изображался как руководитель антисоветского еврейского националистического центра, якобы проводившего подрывную работу против Советского Союза по указаниям из США.
Версия о террористической и шпионской работе арестованных врачей ВОВСИ М.С., КОГАНА Б.Б. и ГРИНШТЕЙНА A.M. «основывалась» на том, что они были знакомы, а ВОВСИ состоял в родственной связи с МИХОЭЛСОМ.
Следует отметить, что факт знакомства с МИХОЭЛСОМ был также использован фальсификаторами из быв. МГБ СССР для провокационного измышления обвинения в антисоветской националистической деятельности П.С. ЖЕМЧУЖИНОЙ, которая на основании этих ложных данных была арестована и осуждена Особым Совещанием МГБ СССР к ссылке.
В связи с этими обстоятельствами Министерством внутренних дел СССР были подвергнуты проверке имеющиеся в быв. МГБ СССР материалы о МИХОЭЛСЕ [1]
Поскольку в 1948 году министром государственной безопасности был генерал-полковник Виктор Абакумов, то именно его допросили по этому делу первым. В начале 1953 года Абакумов находился в тюрьме после ареста в июле 1951 года по обвинению в причастности к «сионистскому заговору» в системе МГБ. Абакумов, как его цитирует Берия, показал:

«Насколько я помню, в 1948 году глава Советского правительства И.В. Сталин{*} дал мне срочное задание — быстро организовать работниками МГБ СССР ликвидацию МИХОЭЛСА, поручив это специальным лицам.
Тогда было известно, что МИХОЭЛС, а вместе с ним и его друг, фамилию которого не помню, прибыли в Минск. Когда об этом было доложено И.В. Сталину, он сразу же дал указание именно в Минске и провести ликвидацию МИХОЭЛСА под видом несчастного случая, то есть чтобы МИХОЭЛС и его спутник погибли, попав под автомашину.
В этом же разговоре перебирались руководящие работники МГБ СССР, которым можно было бы поручить проведение указанной операции. Было сказано — возложить проведение операции на ОГОЛЬЦОВА, ЦАНАВУ и ШУБНЯКОВА.
После этого ОГОЛЬЦОВ и ШУБНЯКОВ, вместе с группой подготовленных ими для данной операции работников, выехали в Минск, где совместно с ЦАНАВОЙ и провели ликвидацию МИХОЭЛСА» [2].

Сергей Огольцов, упомянутый в «Записке» Берии, был в 1948 году генерал-лейтенантом и первым заместителем министра государственной безопасности. Лаврентий Цанава, также генерал-лейтенант, занимал пост министра государственной безопасности Белорусской ССР. Федор Шубняков, полковник, был начальником отдела Второго Главного управления МГБ, ведавшего контрразведкой. В системе этого управления существовало особое секретное подразделение по диверсиям и ликвидациям в пределах СССР. Такого же рода «спецоперации» проводились и за границей, но секретное подразделение для их осуществления находилось в составе Первого Главного управления МГБ, занимавшегося разведкой.
«Ликвидация» Михоэлса планировалась как «несчастный случай», автомобильное происшествие. Следовало полностью исключить подозрения об убийстве, так как в этом случае было бы необходимо проводить серьезное расследование и находить виновных. Однако при осуществлении этой «спецоперации» были сделаны существенные отступления от первоначального плана. Вторым по этому делу был допрошен Огольцов, который в это время был начальником Главного разведывательного управления, перешедшего из МГБ в объединенное МВД. В докладной записке Берии сообщается, что Огольцов следующим образом объяснил необходимость изменения схемы операции:

«Поскольку уверенности в благополучном исходе операции во время “автомобильной катастрофы” у нас не было, да и это могло привести к жертвам наших сотрудников, мы остановились на варианте — провести ликвидацию МИХОЭЛСА путем наезда на него грузовой машины на малолюдной улице. Но этот вариант, хотя был и лучше первого, но он также не гарантировал успех операции наверняка. Поэтому было решено МИХОЭЛСА через агентуру пригласить в ночное время в гости к каким-либо знакомым, подать ему машину к гостинице, где он проживал, привезти его на территорию загородной дачи ЦАНАВА Л.Ф., где и ликвидировать, а потом труп вывезти на малолюдную (глухую) улицу города, положить на дороге, ведущей к гостинице, и произвести наезд грузовой машиной. Этим самым создавалась правдоподобная картина несчастного случая наезда автомашины на возвращавшихся с гулянки людей, тем паче подобные случаи в Минске в то время были очень часты. Так было и сделано» [3]

Бывший министр государственной безопасности Белоруссии Цанава, который с 1952 года находился «на пенсии», также допрошенный по этому делу, дополнил эти показания Абакумова и Огольцова рассказом об исполнении. Как следует из докладной записки Берии, в Минск Цанаве по секретной связи позвонил Абакумов и, объяснив задание, сообщил, что руководство «операцией» поручено Огольцову.

«..При приезде ОГОЛЬЦОВ сказал нам, что по решению Правительства и личному указанию И.В. Сталина должен быть ликвидирован МИХОЭЛС, который через день или два приезжает в Минск по делам службы... Убийство МИХОЭЛСА было осуществлено в точном соответствии с этим планом... Примерно в 10 часов вечера МИХОЭЛСА и ГОЛУБОВА завезли во двор дачи (речь идет о даче ЦАНАВЫ на окраине Минска). Они немедленно с машины были сняты и раздавлены грузовой автомашиной. Примерно в 12 часов ночи, когда по городу Минску движение публики сокращается, трупы МИХОЭЛСА и ГОЛУБОВА были погружены на грузовую машину, отвезены и брошены на одной из глухих улиц города. Утром они были обнаружены рабочими, которые об этом сообщили в милицию» [4]

Поскольку убийство Михоэлса планировалось как «дорожное происшествие», то расследованием этого несчастного случая уже стихийно должна была заниматься минская милиция, которая до обнаружения трупов погибших уже только рано утром 13 января 1948 года не получала, по-видимому, никаких секретных указаний. Трупы Михоэлса и Голубова обнаружил рабочий, шедший на утреннюю смену. Они были найдены на действительно глухой улице бывшего еврейского гетто, созданного в 1941 году после оккупации Минска немецкой армией. Проблем с опознанием убитых не было, так как их документы и деньги не были похищены. Дополнительное опознание было сделано артисткой белорусского театра, которая уже в Минске встречалась с Михоэлсом [5]
В связи с известностью погибшего артиста местная милиция в тот же день сообщила о гибели Михоэлса и Голубова-Потапова в Москву в МВД СССР. В Минск для участия в расследовании была срочно отправлена из Москвы оперативная группа.
Абакумов, как сейчас известно, доложил Сталину о выполнении «спецзадания» по телефону. Однако, независимо от Абакумова, рапорт о гибели Михоэлса и Голубова-Потапова поступил Сталину и от МВД СССР. По существовавшим правилам, МВД СССР представляло Сталину официальные рапорты об основных происшествиях в стране. МВД докладывало главе правительства и обо всех серьезных криминальных актах, нарушениях границы, таможенных конфискациях и авариях. По каждому событию составлялся отдельный рапорт, и поэтому в некоторые дни Сталин мог получать из МВД по два-три самостоятельных рапорта. В среднем на стол Сталина в 1948 году поступало около 60 рапортов МВД в месяц. Трупы Михоэлса и Голубова-Потапова были обнаружены в Минске утром 13 января. Но уже 14 января 1948 года из секретариата МВД СССР за подписью министра, генерал-полковника Сергея Круглова Сталину был отправлен рапорт об этом чрезвычайном происшествии [6] Копии этого рапорта были отправлены также Молотову, Берии, Ворошилову и Жданову. Рапорт МВД был кратким и предварительным, основанным лишь на расследовании, проведенном местной белорусской милицией, с участием судебно-медицинского эксперта. Трупы были обнаружены в 7 часов 10 минут утра. Выехавшая на место происшествия группа обнаружила «...два мужских трупа, лежащих лицом вниз. Около трупов имелось большое количество крови. Одежда, документы и ценности были не тронуты... У обоих оказались поломанными ребра, а у Голубова-Потапова также и правая рука в локтевом изгибе. Возле трупов обнаружены следы грузовых машин, частично заметенные снегом. По данным осмотра места происшествия и первичному заключению медицинских экспертов, смерть Михоэлса и Голубова-Потапова последовала в результате наезда автомашины, которая ехала с превышающей скоростью и настигла их, следуя под крутым уклоном...» [7]
Этот первичный документ, достоверность которого не вызывает сомнений, противоречит показаниям Огольцова и Цанавы, приводившимся в записке Берии. По их признаниям, убийство путем наезда грузовой автомашины было совершено непосредственно на территории загородной дачи Цанавы около 10 часов вечера, и лишь после полуночи трупы убитых «были брошены на одной из глухих улиц города». Через два с лишним часа, причем зимой, возле трупов уже не могло быть «большого количества крови». Обильное кровотечение из ран происходит лишь в том случае, если сердце еще работает и сохраняется кровообращение. Не исключено, что организаторы убийства, как профессионалы, позаботились о том, чтобы привезти на «глухую улицу» не только уже холодные трупы, но и обеспечить с помощью обилия крови правдоподобность случайного «наезда».
Расследование всех обстоятельств смерти Михоэлса и Голубова-Потапова оперативной группой МВД СССР продолжалось почти месяц. Ее отчет в форме докладной записки Главного управления милиции МВД заместителю министра внутренних дел генерал-полковнику И.А. Серову был датирован 11 февраля 1948 года. Полный текст этой записки был опубликован в 1996 году [8] По ее содержанию можно предположить, что следствие обстоятельств гибели Михоэлса уже было взято под контроль МГБ. С одной стороны, докладная записка констатирует, что «никаких данных о том, что Михоэлс и Голубов-Потапов погибли не от случайного на них наезда, а от каких-либо других причин, расследованием не добыто». С другой стороны, сообщается, что «трупы были обнаружены на временной малопроезжей дороге... Указанной дорогой, несмотря на то, что она находится в черте города, водители автотранспорта мало пользовались, так как она проходила по пустырю и представлялась неудобной». Не было никаких попыток выяснить, каким образом Михоэлс и Голубов-Потапов, находившиеся до 8 часов вечера в гостинице в центре города, оказались на пустыре, на окраине. По степени переваривания именно той пищи, которую погибшие ели во время ужина в гостинице, смерть наступила примерно через два часа после ужина. Экспертиза не установила и наличия алкоголя в крови умерших. Согласно записке основные «агентурно-оперативные» мероприятия расследования было решено проводить силами 2-го Управления МГБ БССР по плану, составленному министром госбезопасности БССР генерал-лейтенантом тов. Цанавой. По линии МВД Проводились лишь мероприятия «...в части выявления автомашины и водителя, совершившего наезд». Однако это расследование не дало никаких результатов, хотя в автохозяйствах Минска были проверены все грузовые машины, около 4 тысяч, которые отсутствовали в гаражах в ночь на 13 января. Поскольку погибшие были одеты в меховые шубы, то милиция искала машины, на колесах которых могли быть прилипшие к ним волосы. Была обнаружена одна такая машина. «...Однако экспертизой, производившейся в Москве... было установлено, что волосы эти отношения к делу не имеют, так как они оказались овечьей шерстью». На этом следствие на уровне МВД СССР в Москве было закончено.
Берия в своей записке в Президиум ЦК КПСС по этому делу предлагал не только арест и привлечение к уголовной ответственности С.И. Огольцова и Л.Ф. Цанавы, но и отмену Указа Президиума Верховного Совета СССР о награждении орденами и медалями участников этой ликвидации. Речь шла в этом случае о секретном Указе ПВС, принятом 26 октября 1948 года. Кроме Цанавы и Шубнякова ордена за «успешно проведенную операцию» получили еще четыре работника МГБ в чине от старшего лейтенанта до полковника [9]
Обращает на себя внимание еще одно противоречие в записке Берии в Президиум ЦК КПСС от 2 апреля 1953 года. С одной стороны, по рассказу Абакумова, Сталин дал ему «срочное задание» о «ликвидации» после того, когда ему доложили о том, что Михоэлс и его друг прибыли в Минск. Михоэлс приехал в Минск утром 8 января на просмотр спектаклей местного театра, выдвинутых на присуждение Сталинской премии. Это говорит о том, что «срочное задание» было получено Абакумовым 8 или 9 января 1948 года. С другой стороны, по показаниям Цанавы, руководивший всей операцией Огольцов прибыл в Минск за день или два до приезда Михоэлса и с уже готовым планом «ликвидации».
Сергей Огольцов был арестован на следующий день после записки Берии. Лаврентия Цанаву арестовали 4 апреля 1953 года. При аресте им были предъявлены обвинения в организации убийства Михоэлса и Голубова-Потапова. Ф.Г. Шубняков был арестован раньше, в 1951 году, по делу Абакумова. Однако после ареста в конце июня 1953 года самого Берии Огольцов и Шубняков были реабилитированы и освобождены. Огольцов не получил никаких назначений и был зачислен в «резерв МВД». Шубняков был возвращен в контрразведку, но уже как заместитель начальника. При создании КГБ в 1954 году Шубняков стал заместителем начальника Второго Главного управления этого ведомства [10] Новое руководство ЦК КПСС, после «ликвидации» уже самого Берии, не стало создавать «дела об убийстве Михоэлса и Голубова-Потапова». Цанава, однако, не был освобожден, так как в прошлом он был близким другом Берии. Он под руководством Берии начинал работу еще в ЧК Грузии в 1921 году. Именно Берия назначил Цанаву наркомом внутренних дел Белоруссии в 1938 году. После расстрела Берии в декабре 1953 года Цанава, ожидая, очевидно, такой же участи, покончил в тюрьме жизнь самоубийством [11]
14 января 1948 года по радио было объявлено о трагической смерти в Минске народного артиста СССР Соломона Михайловича Михоэлса. В некрологе, опубликованном в газетах на следующий день, не было никаких сведений о причинах смерти. «Советский театр понес большую утрату... Умер Соломон Михайлович Михоэлса. Смерть вырвала из наших рядов...». Под некрологом, однако, не было подписей каких-либо высших государственных и партийных работников. Первой под некрологом стояла подпись Михаила Храпченко, председателя Комитета по делам искусств при Совете Министров СССР, затем шли подписи председателей творческих союзов и известных артистов. Похороны погибшего артиста состоялись в Москве 16 января 1948 года. Открытый гроб с телом покойного был выставлен на сцене Еврейского театра. Гражданская панихида, на которой выступали известные деятели советской культуры и искусства, продолжалась несколько часов. На похоронах присутствовала жена Молотова Полина Жемчужина. Она была другом Михоэлса и частым посетителем Еврейского театра. Н. Крикун, театральный критик, принимавший участие в панихиде, впоследствии вспоминал: «..На похоронах Михоэлса, гроб с телом которого стоял на сцене, обращала на себя внимание изуродованная, в кровоподтеках голова...» [12] Однако все формальности похорон выдающегося человека были соблюдены. Государственный Еврейский театр в Москве был назван именем С. М. Михоэлса. В газетах публиковали соболезнования, приходившие от многих знаменитостей из разных стран. Эпизоды похорон были показаны и в так называемой «кинохронике». В 1948 году, когда в СССР большинство семей не имело телевизоров, в кинотеатрах страны перед началом основных фильмов показывали «кинохронику» — 10—15 минут — об основных событиях в СССР и в мире.
После торжественных похорон Михоэлс еще около года иногда упоминался в советской прессе как «великий артист». Государственный Еврейский театр имени С. М. Михоэлса продолжал свои постановки. В конце ноября 1948 года этот театр был закрыт, это было связано с роспуском Еврейского антифашистского комитета (ЕАК) и с арестом членов его руководства. Михоэлс, как бывший председатель ЕАК, был переквалифицирован в «буржуазного националиста». Именно Михоэлс был поставлен во главе «сионистского заговора» против руководства СССР. В знаменитом «Сообщении ТАСС», опубликованном в «Правде» и в «Известиях» 13 января 1953 года, в котором сообщалось о раскрытии в СССР «террористической группы врачей, ставившей своей целью, путем вредительского лечения, сократить жизнь активным деятелям Советского Союза», роль лидера этой группы была отведена профессору Мирону Семеновичу Вовси, главному врачу-терапевту Советской Армии и генерал-майору медицинской службы. Он, по «Сообщению ТАСС», получал директивы от организации «Джойнт», созданной американской разведкой, «через известного буржуазного националиста Михоэлса». М.С. Вовси был двоюродным братом Михоэлса. «Михоэлс» — это был псевдоним артиста, его настоящая фамилия была Вовси. Братья были друзьями. Они родились в небольшом белорусском городе Двинске (в настоящее время это латвийский город Даугавпилс). Почти все члены их семей не успели спастись от немецкой оккупации в 1941 году и были расстреляны фашистами. По сценарию «дела врачей» Соломону Михоэлсу отвели роль представителя американской разведки и сионистских организаций, так как Михоэлс, как председатель ЕАК, совершил в 1943 году почти восьмимесячную поездку по многим городам США, агитируя за поддержку в США военных усилий СССР. В этой поездке Михоэлс приобрел в США много друзей.
Однако в январе 1948 года убийство Михоэлса не могло быть связано ни с «делом ЕАК», ни с «делом врачей». Этих дел не было даже в зародыше. К записке Берии от 2 апреля 1953 года нельзя относиться как к документу, полно отражающему действительные обстоятельства этого преступления. Маловероятно, что Сталин дал Абакумову столь срочное задание, на подготовку которого отводилось лишь два-три дня. Существует немалое число признаков того, что «ликвидация» Михоэлса готовилась заблаговременно и что сама поездка в Минск по командировке Комитета по Сталинским премиям, решение о которой было принято 2 января 1948 года, была частью сценария. Голубов-Потапов, сопровождавший Михоэлса в этой поездке, был, как сейчас известно, тайным осведомителем МГБ [13]. Он учился в Минске, и у него там было много друзей. Голубов-Потапов был ленинградский театровед еврейского происхождения. По архивным материалам МГБ, изучавшимся Г.В. Костырченко, полковнику МГБ Ф.Г. Шубнякову «поручалось установление контактов с Голубовым в целях получения от него информации о настроениях и планах Михоэлса» [14] Именно Голубов-Потапов уговорил Михоэлса выйти из гостиницы вечером 12 января для посещения его друга «инженера Сергеева». Опергруппа из МВД СССР, расследовавшая происшествие в Минске, пыталась найти этого «инженера Сергеева», но безуспешно. Для директивы о «ликвидации» Михоэлса у Сталина, очевидно, были какие-то другие причины. Судя по архивным материалам МГБ, которые приведены в книге Г.В. Костырченко, поводом для решения Сталина могла быть причастность Михоэлса к «делу Аллилуевых», по которому в 1947 году были арестованы почти все родственники самого Сталина по линии его покойной жены Надежды Аллилуевой [15]
В показаниях Цанавы, приведенных в записке Берии, утверждается, что по приезде в Минск Огольцов сказал им (то есть Цанаве и каким-то еще белорусским сотрудникам) о том, что ликвидация Михоэлса проводится «по решению Правительства и личному указанию И. В. Сталина». Такое заявление Огольцова совершенно исключено для профессионального работника государственной безопасности. Совершенно невероятно и то, что Абакумов, получив подобное задание от Сталина, мог рассказать об этом и своему подчиненному Огольцову. В этом просто не было необходимости. Министр госбезопасности, получая суперсекретное задание о «спецоперации» от главы правительства, не имел права информировать всех исполнителей о том, что это задание исходит «лично от Сталина», и в дополнение придумывать, что по этому поводу было какое-то «решение Правительства». Министр госбезопасности дает своим подчиненным приказы, а не объяснения. Нельзя исключить и того, что имя Сталина, вписывавшееся в этой записке от руки самим Берией, в действительности отсутствовало в показаниях Цанавы. Берия в этот период апреля-мая 1953 года, начав пересмотр нескольких крупных дел по собственной инициативе, проводил в секретных записках в Президиум ЦК КПСС очень быстрое разоблачение преступлений именно Сталина. Этим он, с одной стороны, усиливал собственные позиции, стараясь подчеркнуть свою непричастность к репрессиям, и, с другой стороны, шантажировал и запугивал других членов Президиума ЦК КПСС, так как некоторые из них, и прежде всего премьер-министр Маленков, отвечавший в прежнем Политбюро за все еврейские проблемы, активно участвовали в антисемитских кампаниях послевоенного времени. Именно поэтому они, после ликвидации самого Берии, не стали продолжать «дело об убийстве Михоэлса» и отпустили на свободу Огольцова и Шубнякова, оставив, однако, в заключении Цанаву, которого допрашивали уже по делу самого Берии.

1. Берия Лаврентий. 1953. Стенограмма июльского Пленума ЦК КПСС и другие документы / Сост. В. Наумов и Ю. Сигачев. -М: Международный фонд "Демократия", 1999. - С. 25. - (Серия: Россия. XX век).
2. Там же. - С. 26.
3. Там же. - С. 27.
4. Там же. - С. 27.
5. Гай Давид. "Черная книга" // Вечерняя Москва. - 1989 (15 фев.).
6. Архив новейшей истории России: "Особая папка" И.В. Сталина/ Под ред. Козлова В.А. и Мироненко С.В. // Из материалов Секретариата НКВД-МВД СССР 1944-1953: Каталог документов. -М.: Благовест, 1994. - Том 1. - С. 247.
7. Этот документ в настоящее время хранится в Государственном архиве Российской Федерации в фонде "Особая папка" И.В. Сталина, д. 199, л. 53. Каждая копия документа была пронумерована. В архиве хранится копия № 7 из архива МВД. Копия этой записки была также послана в секретариат МГБ.
8. Еврейский антифашистский комитет в СССР. 1941-1948. Документированная история / Ред. Геннадий Костырченко. - М.: Международные отношения, 1996. - С. 354-356.
9. Костырченко Г.В. Тайная политика Сталина. Власть и антисемитизм. - М.: Международные отношения, 2001. - С. 392.
10. Берия Лаврентий. Указ. соч. - С. 497.
11. Залесский К.А. Империя Сталина. Биографический энциклопедческий словарь. - М.: ВЕЧЕ, 2000. - С. 475.
12. Крикун Н. Абрам Эфрос // Театр. - 1992. - № 4. - С. 110.
13. Борщаговский Александр. Обвиняется кровь. Документальная повесть. - М.: Прогресс и Культура, 1994.
14. Костырченко Г.В. Указ. соч. - С. 389-390.
15. Там же.- С. 381-387.

Еврейские проблемы в семье Сталина

Дочь Сталина Светлана была невольным свидетелем участия своего отца в «ликвидации» Михоэлса. Зимой 1948 года, когда Светлана гостила у отца на даче в Кунцево, она, зайдя в его кабинет, застала его говорящим по телефону: «Ему что-то докладывали, а он слушал. Потом, как резюме, он сказал: «Ну автомобильная катастрофа». Я отлично помню эту интонацию. Это был не вопрос, а утверждение, ответ. Он не спрашивал, а предлагал». Закончив разговор по телефону, Сталин сказал Светлане: «В автомобильной катастрофе разбился Михоэлс»[16] Можно предположить, что это был телефонный разговор Сталина с Абакумовым. Но Светлана, конечно, не могла догадываться, что Михоэлс, отчасти, стал жертвой проблем в самой семье Сталина, включая и ее собственные.
Первая жена Сталина, тогда еще Джугашвили, Екатерина Сванидзе умерла от болезни в 1908 году, оставив мужу сына Якова, которому не было и года. Как революционер, часто оказывавшийся в тюрьмах и ссылках, Сталин не мог заниматься воспитанием сына, и его вырастили сестры Екатерины, жившие в Грузии. Яков переехал в Москву и стал жить вместе со второй семьей Сталина лишь в 1921 году. В этом же году у Сталина появился еще сын — Василий, но его вторая жена — Надежда, которой тогда было лишь 20 лет, не могла следить за воспитанием выросшего в грузинских традициях подростка. Только в московской школе Яков по-настоящему овладел русским языком. После школы он поступил в инженерный институт, где получил квалификацию электрика. В этот период он женился на студентке того же института Зое без одобрения отца. Жизнь в Кремле Якову не нравилась, и он переехал в Ленинград. Здесь родилась первая внучка Сталина, которая, однако, умерла в младенчестве. Брак Якова и Зои также распался, в те годы браки, и разводы были легкой проблемой! В 1935 году Яков Джугашвили решил выбрать военную карьеру и, вернувшись в Москву, поступил в Артиллерийскую академию. В Москве, при посещениях своей тети Анны Аллилуевой, Яков познакомился с молодой и красивой женщиной, приехавшей с Украины. В воспоминаниях Светланы Аллилуевой, опубликованных в 1967 году, сказано о том, что Яков «..женился на очень хорошенькой женщине, оставленной ее мужем. Юля была еврейкой, и это опять вызвало недовольство отца» [17] Значительно позже, живя уже за границей, Светлана Аллилуева в интервью, записанном для книги по истории всех ветвей родословного дерева Сталина, привела больше подробностей о новой жене своего брата. «Он встретил Юлию, свою вторую жену, благодаря тете Анне. Юлия была украинской еврейкой, и ее первый муж был крупным начальником НКВД. Он был арестован, и она обратилась к тете Анне за помощью. Они знали друг друга с того времени, когда муж Анны работал в НКВД Украины» [18]
Сталин был недоволен этим вторым браком сына не столько потому, что его новая невестка была еврейкой. Этот брак тоже был слишком неожиданным, и Яков не искал согласия отца, как это принято по грузинским и кавказским обычаям. Кроме того, Сталин, безусловно, оказался лучше информирован о новой жене сына, чем сам Яков. Составление подробных справок о всех новых родственниках главы государства и их биографиях, а затем и слежка за ними были одной из обязанностей службы государственной безопасности. У первой жены Якова — Зои отец был священником, и это исключало возможность его «вхождения» в семью Сталина. У новой жены Якова — Юлии была более сложная биография, и ее первый муж, работавший в НКВД, возможно, не был «первым». Но Сталин и на этот раз не стал вмешиваться в семейные дела сына — Яков не слишком считался с мнением отца. В 1938 году в семье Якова родилась дочь Галя.

Соломон Лозовский, Полина Жемчужина и Вячеслав Молотов

В СССР и в сталинский период, и в течение 36 лет после смерти Сталина не было действительно самостоятельных и независимых общественных, гуманитарных и даже научных организаций и обществ. Каждая такая организация состояла при какой-либо государственной или партийной структуре и поэтому подчинялась либо правительству, либо ЦК КПСС. Научные общества подчинялись академиям наук, а академии, в свою очередь, правительству. Союз писателей или Союз композиторов отчитывались перед отделом агитации и пропаганды ЦК КПСС. Общество слепых входило в структуру Министерства социального обеспечения. Еврейский антифашистский комитет не был исключением. Он был создан в 1941 году при Советском информационном бюро, а само Информбюро входило в административные структуры Совета Народных Комиссаров (СНК). Председателем Информбюро СССР был в 1947 году член ЦК ВКП(б) Соломон Абрамович Лозовский. Он, уже как еврей, был также и членом ЕАК. Соломон Михоэлс был председателем ЕАК, так как именно он среди членов руководства ЕАК был наиболее широко известен и в СССР, и за границей как артист, создатель Еврейского театра и общественный деятель. Ему, как знаменитости, позволяли свободу действий, но, конечно, в определенных пределах.
Другой особенностью любой творческой или общественной организации было то, что заместитель ее председателя или ответственный секретарь тесно кооперировали с органами государственной безопасности. ЕАК не был исключением и в этом отношении. Секретарем ЕАК был Шахно Эпштейн, литератор, связь которого с органами безопасности не была секретом. Шахно Эпштейн был членом ВКП(б) и в 20-е годы работал в секретном разведывательном отделе Коминтерна и долго жил в США, в связи с различными заданиями. Вторым ответственным секретарем ЕАК и практически заместителем Михоэлса был Ицик Фефер (Исаак Соломонович Фейфер), также член ВКП(б) и участник Гражданской войны, поэт, отражавший в своих стихах героику Гражданской войны и романтику строительства социализма. Фефер был тайным сотрудником МГБ, но не простым осведомителем, а ответственным работником, выполнявшим определенные задания. В 1943 году Михоэлс и Фефер совершили длительную поездку по многим городам США для организации моральной и финансовой поддержки Советского Союза в войне с Германией. В США эта поездка координировалась резидентом советской разведки Василием Зарубиным. В любых официальных делегациях за границу из СССР всегда должен был присутствовать представитель органов госбезопасности, — это правило соблюдалось много лет и после смерти Сталина. В делегации из двух человек, как это было в случае Михоэлса и Фефера, один из них представлял во время поездки советскую разведку. По свидетельству генерал-лейтенанта госбезопасности Павла Судоплатова, «...Фефер был крупным агентом НКВД (Михоэлс, разумеется, не знал об этом), которого «вел» комиссар госбезопасности Леонид Рейхман. Случалось, что Фефера принимал на явочной квартире сам Берия для обсуждения вопроса о создании еврейской республики в Крыму» [43] Эти встречи Фефера с Берией происходили, очевидно, в начале 1944 года, так как именно в это время Михоэлс, Фефер и Эпштейн готовили официальное письмо на имя Сталина о «Крымской еврейской республике».
Соломон Абрамович Лозовский, старый большевик, член РСДРП с 1901 года, был по существу основателем Еврейского антифашистского комитета. «Лозовский» — это был псевдоним, настоящая фамилия — Дридзо. Лозовский был участником революции 1905 года. Он был арестован, но бежал из ссылки и с 1909 по 1917 год жил в Швейцарии и Франции. Знал по женевской ссылке Ленина. Лозовский вернулся в Петроград в июне 1917 года. В Советской России он выдвинулся как профсоюзный лидер. С 1921 по 1937 год Лозовский занимал должность генерального секретаря Профсоюзного Интернационала или Профинтерна. С 1937 года он возглавил Гослитиздат, а с 1939 года стал заместителем наркома иностранных дел. Работу в НКИДе он совмещал с руководством Совинформбюро. Лозовский был близким другом Молотова и Полины Жемчужины. В 1948 году, когда был убит Михоэлс, Лозовский был уже в частичной опале. В 1946 году он потерял пост заместителя наркома иностранных дел, а в июне 1947 года его освободили и от должности начальника Совинформбюро. Это было связано с проводившимися после войны чистками внешнеполитических ведомств СССР и посольского корпуса от «недопустимо высокой концентрации евреев», составлявшей около 50% [44] Потеряв высокие посты, Лозовский, которому тогда было уже 70 лет, сохранил лишь свою должность заведующего кафедрой истории международных отношений и внешней политики Высшей партийной школы при ЦК ВКП(б). На всех своих прежних должностях Лозовский был обязан координировать свою работу с органами госбезопасности. В СССР в период войны и после нее было трудно определить, где кончаются «иностранные дела» и информационная служба и где начинается внешняя разведка. Лозовский, безусловно, понимал, что Михоэлс был «ликвидирован». Понимал это и ответственный секретарь ЕАК Фефер, который каким-то образом именно 10—14 января 1948 года оказался в Минске, независимо от приехавших туда Михоэлса и Голубова-Потапова. Свой последний ужин 12 января 1948 года Михоэлс и Голубов-Потапов провели в обществе Фефера и работников минских театров [45] После смерти Михоэлса именно Фефер был назначен на пост председателя ЕАК.
Еще одной крупной фигурой, понимавшей, что смерть Михоэлса произошла не в результате случайной автомобильной аварии, была Полина Жемчужина, жена Молотова, второго по авторитету и положению человека в СССР. Молотов и в СССР, и за границей считался наиболее вероятным преемником Сталина. Это соответствовало действительности — именно Молотов замещал Сталина в Москве в тех случаях, когда Сталин осенью уезжал отдыхать на юг. Однако никто в 1947 году еще не знал, что эта практика одного главного лица при отъездах Сталина, остававшегося в Москве в качестве его заместителя, была прекращена с 1946 года. Новая система предусматривала «тройки» лидеров, один из которых оставался руководить правительством, второй Секретариатом ЦК ВКП(б) и третий председательствовал на заседаниях Политбюро. Состав «троек» менялся каждый год, но Молотов, хотя и был формально по рангу «вторым» в списках членов Политбюро и при любом перечислении лидеров партии и правительства, например при появлении их в Президиуме на заседаниях Верховного Совета СССР, в состав «троек» уже не включался.
Главной проблемой Молотова в глазах Сталина была именно Полина Жемчужина, к которой Сталин относился с большой неприязнью, особенно после самоубийства Надежды Аллилуевой в ноябре 1932 года. Надежда и Полина, как «первая и вторая леди» в СССР, были близкими подругами. Сталин считал, однако, что Полина оказывала на его жену плохое влияние.
Как это ни трудно представить, Молотов, бывший главой Советского правительства больше десяти лет, причем в труднейший период коллективизации, индустриализации и террора, был человеком слабовольным. Молотов был субъективно честен, исключительно работоспособен, умен и не имел заметных пороков. Он был всецело предан Сталину и всегда стоял на его стороне во всех партийных конфликтах начиная с 1919 года. Даже в конфликте Ленина и Сталина по поводу характера первой Конституции СССР, возникшем в 1922 году, Молотов встал на сторону Сталина. В условиях диктатуры Сталина слабая воля главного исполнителя директив вождя была не пороком, а достоинством. Воля Сталина заменяла Молотову его собственную. Он полностью опирался на волю Сталина и поэтому выполнял все его поручения и директивы с необычайной пунктуальностью и быстротой. Такая же система отношений сложилась у Сталина с Калининым и Ворошиловым, занимавшими ключевые посты Председателя Президиума Верховного Совета СССР и наркома обороны СССР. Благодаря этому диктатура Сталина, бывшая более полной, чем диктатура, например, Гитлера, Муссолини или Франко, реализовывалась не путем личных приказов, «пламенных» речей с элементами театральности, а через Указы Президиума Верховного Совета СССР, Постановления Совнаркома СССР и приказы наркома обороны. Решения Политбюро, которые подписывал Сталин и на основании которых издавались законы и постановления конституционных органов власти, не публиковались и оставались секретными.
Полина Жемчужина, настоящее имя которой было Перл Семеновна Карповская («перл» на английском означает «жемчуг», и иногда говорили, что партийный псевдоним «Жемчужина» был выбран именно поэтому), была очень волевой и амбициозной женщиной и благодаря такому характеру также доминировала над слабовольным мужем. Сталин не без основания считал, что Молотов находится под влиянием жены, и он несколько раз рекомендовал Молотову оформить развод. Сталин не хотел, чтобы на Молотова, занимавшего ключевые посты, оказывалось влияние с двух сторон. Проблемы, правда несколько меньшие, возникали у Сталина и с женами Калинина и Ворошилова. Жена Калинина, Екатерина Лоорберг, член РСДРП с 1917 года и член Верховного Суда СССР, была арестована еще при жизни мужа. Но ее освободили после смерти Сталина. Жена Ворошилова, Екатерина Горбман, также была членом РСДРП с периода революции и занимала в 20-е годы различные партийные посты. Однако Ворошилов, переставший быть «легендарным наркомом обороны» с 1940 года, не имел большого влияния на государственные или партийные дела.
Полина Жемчужина, дочь портного, еврея из Екатеринославской губернии (Днепропетровская область в СССР), вступила в РКП(б) в 1918 году в возрасте 21 года и служила политработником в Красной Армии. Молотов и Жемчужина поженились в Москве в 1921 году, когда Молотову, уже Секретарю ЦК РКП(б), был 31 год. Полина в это время работала инструктором одного из райкомов РКП(б). Родная сестра Жемчужины в 1920 году эмигрировала в Палестину, и между ней и Полиной существовала постоянная переписка, которая, естественно, перлюстрировалась. В СССР вся почта за границу и из-за рубежа подвергалась цензуре. Один из племянников Полины жил в США. Как умная и амбициозная женщина Полина Жемчужина стремилась к самостоятельной карьере. Она владела языком идиш и покровительствовала Государственному еврейскому театру в Москве, часто посещая его постановки. В 30-е годы Полина Жемчужина занимала многие ответственные посты в правительстве, и муж, как Председатель Совнаркома СССР, этому способствовал. Она работала на постах начальника разных главков в наркоматах легкой и пищевой промышленности, которые в то время возглавлял Микоян. В 1939 году Полину Жемчужину избрали кандидатом в члены ЦК ВКП(б). При дроблении наркомата пищевой промышленности в начале 1939 года Жемчужина стала первой женщиной-наркомом. Она получила пост наркома рыбной промышленности. Микоян в это время стал наркомом внешней торговли. Для Сталина возвышение Жемчужины до поста наркома показалось неоправданным. С декабря 1938 года во главе НКВД стоял Берия, и это был период, когда между Сталиным и Берией существовало полное взаимопонимание. Берия начал сбор компрометирующих материалов о Полине Жемчужине, и ее связи с родственниками и друзьями за границей быстро вышли на поверхность. В то время «связь» с родственниками за границей не поощрялась. Берия обеспечил Сталина нужными сведениями из «досье» Жемчужины в НКВД, и вопрос о жене Молотова вошел в повестку одного из заседаний Политбюро. Стенографической записи заседаний Политбюро обычно не велось, и в архивах сохранились поэтому лишь краткие протоколы с текстами постановлений. 10 августа 1939 года на очередном заседании Политбюро вопрос «О тов. Жемчужине» стоял как пункт № 33. На некоторых заседаниях Политбюро принималось часто более ста разных постановлений. Постановление о тов. Жемчужине от 10 августа 1939 года было как бы предварительным. Оно говорило:

«33. - О тов. Жемчужине.
1. Признать, что т. Жемчужина проявила неосмотрительность и неразборчивость в отношении своих связей, в силу чего в окружении тов. Жемчужины оказалось немало враждебных шпионских элементов, чем невольно облегчалась их шпионская работа.
2. Признать необходимым произвести тщательную проверку всех материалов, касающихся т. Жемчужины.
3. Предрешить освобождение т. Жемчужины от поста Наркома рыбной промышленности. Провести эту меру в порядке постепенности» [46]

«Тщательная проверка» всех материалов о Жемчужине проводилась в НКВД. В связи с этим были арестованы некоторые работники тех главков в наркоматах пищевой и легкой промышленности, которые могли дать о Жемчужине дополнительную информацию. Были, очевидно, допрошены и те работники этих наркоматов, которые были арестованы на главной волне террора 1937-1938 годов по разным обвинениям. Показаний о шпионской работе Жемчужины было, очевидно, столь много, что это смутило даже Сталина, который не мог тогда еще решиться на арест жены своего старого друга. Он прекрасно знал, что заключенные в НКВД дают любые показания. В связи с этим вопрос о Жемчужине снова был поставлен на повестку заседания Политбюро 24 октября, 1939 года. Он шел под номером 130. Начало постановления было примирительным:

«130. - О т. Жемчужине.
1. Считать показания некоторых арестованных о причастности т. Жемчужины ко вредительской и шпионской работе, равно как их заявления о необъективности ведения следствия, клеветническими».

Решение Политбюро было, однако, компромиссным:

«2. Признать, что т. Жемчужина проявила неосмотрительность и неразборчивость в отношении своих связей, в силу чего в окружении т. Жемчужины оказалось немало враждебных шпионских элементов, чем невольно облегчалась их шпионская работа.
3. Освободить т. Жемчужину от поста Наркома Рыбной Промышленности, поручив секретарям ЦК т.т. Андрееву, Маленкову и Жданову подыскать работу для т. Жемчужины» [47]

Еще через месяц, 21 ноября 1939 года, новым постановлением Политбюро П.С. Жемчужина была назначена начальником главного управления текстильно-галантерейной промышленности Наркомлегпрома РСФСР [48]
Это назначение, поскольку оно было в Правительстве РСФСР, а не СССР, рассматривалось как понижение сразу на несколько ступеней. В феврале 1941 года на XVIII партконференции Жемчужина была выведена из состава кандидатов ЦК ВКП(б).
Во время войны Жемчужина активно участвовала в работе Еврейского антифашистского комитета. Она, безусловно, понимала, что гибель Михоэлса была убийством. Она присутствовала на похоронах артиста. Безусловно, она знала и об аресте Аллилуевых, но Молотов вряд ли мог объяснить своей жене причины всех этих репрессий. Среди членов Политбюро не было принято интересоваться делами МГБ или МВД. Молотов и Жемчужина понимали, что для ареста членов семьи Сталина необходима его личная санкция. К этому времени Молотов, хотя и сохранял положение «второго» после Сталина государственного и партийного лидера, находился в частичной опале.
После первой серьезной болезни Сталина осенью 1945 года, характер которой я буду обсуждать позже, и его двухмесячного отсутствия в Москве (октябрь — декабрь 1945 года) различные реорганизации в составе Советского правительства имели достаточно ясный характер борьбы за это «второе» место в структуре власти. В этой борьбе, которая имела скрытый характер, участвовали три основные группы. Во главе одной из них, которую можно назвать «партийной», был Андрей Жданов, формально второй после Сталина секретарь ЦК ВКП(б). Его поддерживала ленинградская партийная организация, а также «ленинградцы» в правительстве — Николай Вознесенский и Алексей Косыгин. Лидером второй группы был Молотов. Он уже давно был признанным преемником Сталина. В Политбюро он имел поддержку Микояна, Андреева и Кагановича. Его также поддерживали почти все члены ЦК ВКП(б) и номенклатурные работники еврейского происхождения. Они не без основания считали, что развернутая Ждановым политическая кампания против «космополитов» имеет антисемитский характер. Третьей фигурой в борьбе за власть был Берия, который опирался на наркоматы внутренние дел и государственной безопасности. Берия в этот период также возглавлял два основных военно-стратегических проекта в СССР — атомный и ракетный, имевших приоритет в финансовых ресурсах из бюджета. Симпатии советского генералитета были на стороне Молотова. Военные никогда не могли простить органам госбезопасности репрессий в армии, которые не прекращались и после победы в Великой Отечественной войне. Представителем военных в Политбюро был Булганин, который, как сугубо «штатский маршал», не пользовался авторитетом у боевых маршалов и генералов.
На первом послевоенном Пленуме ЦК ВКП(б), который собрался 18 марта 1946 года, решались два вопроса: о сессии Верховного Совета СССР и о реорганизациях в партийном и правительственном аппаратах. Открывшаяся через два дня сессия Верховного Совета приняла отставку прежнего правительства и утвердила состав нового. Совет Народных Комиссаров был преобразован в Совет Министров. Председателем Совета Министров был назначен Сталин, его заместителями — Молотов, Берия, Андреев, Микоян, Косыгин, Вознесенский, Ворошилов и Каганович. Этот состав правительства свидетельствовал о том, что положение Молотова формально осталось прежним. В действительности это было не так. Секретное постановление Совета Министров СССР от 20 марта 1946 года образовало новый орган — Бюро Совета Министров (БСМ), в которое входили все заместители председателя СМ и которое осуществляло оперативное руководство правительством Председателем БСМ был назначен Берия, а его заместителями Вознесенский и Косыгин, при распределении контроля над министерствами Берия, в дополнение к двум секретным Главным управлениям — атомному и ракетному, получил контроль над Министерствами внутренних дел, госбезопасности и государственного контроля. Это назначение сделало именно Берию вторым человеком в государстве. На Пленуме ЦК ВКП(б) 18 марта Берия и Маленков, бывшие до этого кандидатами в члены Политбюро, были избраны в члены Политбюро. Значительно усилилась в этих реорганизациях и группа Жданова и в ЦК (назначение А.А. Кузнецова секретарем ЦК ВКП(б)), и в правительстве; Молотов, напротив, потерял большую часть своих полномочий [49]
Выдвижение Берии на положение «второго» по реальной власти человека в стране вызвало серьезное недовольство в военных, партийных и правительственных кругах. Берия как личность был крайне непопулярен. Сталин также вряд ли хотел видеть именно Берию своим политическим наследником. В начале февраля 1947 года Сталин осуществил новую реорганизацию работы Совета Министров. В структуре правительства были образованы восемь отраслевых бюро (по сельскому хозяйству, машиностроению, металлургии и т.д.), каждое из которых возглавлялось одним из заместителей Сталина. Центральное Бюро (БСМ) возглавил сам Сталин, его первым заместителем стал Молотов, вторым — Вознесенский. Берия возглавил Бюро по топливу и электростанциям. Он также продолжал контролировать МВД. Министерство обороны и Министерство госбезопасности были выведены из состава правительства и подчинены напрямую Политбюро, то есть Сталину. Новая реорганизация вернула Молотову положение «второго» лидера в правительстве, ослабив власть не только Берии, но и Жданова. Жданов все еще оставался вторым секретарем ЦК ВКП(б), но он потерял в ЦК контроль за идеологическими отделами. Руководство отделом агитации и пропаганды и отделом внешних сношений перешло к Михаилу Андреевичу Суслову, избранному новым секретарем ЦК ВКП(б). Жданов, как член Политбюро, был «по рангу» значительно выше Суслова, но он потерял свои властные полномочия, которые перешли к Суслову.
Летом 1947 года полномочия Молотова значительно возросли в связи с созданием Комитета информации при Совете Министров СССР и назначением именно Молотова его председателем. Комитет информации, несмотря на скромное название, был новой «силовой» структурой, объединявшей информационные и разведывательные структуры разных ведомств, Министерств иностранных дел и внешней торговли, Первого Главного управления МГБ, Главного разведывательного управления Генштаба и даже служб разведки ЦК ВКП(б). Таким образом, Молотов, занимавший посты министра иностранных дел и первого заместителя Сталина по БСМ, получил контроль и за разведкой [50] В этом не было чего-то необычного, так как главными базами как легальной, так и нелегальной разведки в СССР всегда были его посольства и торговые и культурные представительства за границей. Совмещение дипломатической и разведывательной служб характерно и для многих других государств.
Столь неожиданное и для Берии, и для Жданова воcстановление позиций Молотова «рядом со Сталиным» и в структурах государственной власти серьезно обеcпокоило, с одной стороны, идеологические отделы в ЦК ВКП(б) и, с другой стороны, мощные структуры государственной безопасности, которые внутри страны срастались с МВД. Проблема состояла еще и в том, что Молотов был единственным кроме Сталина членом Политбюро, который обладал популярностью в народе и особенно среди интеллигенции. Жданов имел репутацию крайне консервативного догматика, и его инициативы, ограничивавшие свободу творчества писателей, композиторов и ученых, получившие название «ждановщина», воспринимались как общий зажим интеллигенции. Молотов, напротив, пытался расширить международное сотрудничество и уменьшить всесилие цензуры. Его безусловно поддерживали военные, а также многочисленные национальные меньшинства в СССР, включая и еврейское. Возглавляемому Молотовым Комитету информации решением Политбюро от 25 июня 1947 года поручался также контроль за работой Совинформбюро, так как у этой организации были представительства за рубежом, сотрудники которых совмещали сбор информации с разведывательной деятельностью. Все эти факторы и обстоятельства внутренней политики в СССР и скрытой борьбы за власть «после Сталина» неизбежно должны были привести к подготовке в системе государственной безопасности тайного заговора против Молотова. Именно в 1947 году сформировался довольно прочный политический союз между Берией и Маленковым, оказавшимся в конце 1946 года в опале и потерявшим свой пост секретаря ЦК ВКП(б). Цели этого союза Берии с Маленковым были достаточно ясными. С одной стороны, им следовало устранить со своего пути к власти Молотова, с другой стороны, ликвидировать сплоченную ленинградскую партийно-государственную группировку. В конечном итоге, как известно, и первая и вторая задачи были успешно выполнены.
Заговор против Молотова был спланирован очень умело, но и очень жестоко. Он включал убийство Михоэлса, аресты и расстрелы членов ЕАК, включая Лозовского, и арест Полины Жемчужины. Заговор против ленинградской партийно-государственной группы был менее тонким, но не менее жестоким. К концу 1949 года Маленков и Берия практически полностью расчистили себе дорогу к власти.

43. Судоплатов Павел. Разведка и Кремль. - М.: Гея, 1996. - С. 243. Книга Судоплатова была опубликована в переводе на английский. В английском варианте, изданном в США в 1994 году, соавтором является сын генерала П. Судоплатова, Анатолий Судоплатов. Русский вариант книги, вышедший позже, несколько отличается от английского.
44. Костырченко Г.В. Указ. соч. - С. 363.
45. Там же.-С. 390.
46. Сталинское Политбюро в 30-е годы: Сб. документов / Сост. Хлевнюк О.B. и др. - М.: АИРО-ХХ, 1995. - С. 171. - (Серия: "Документы советской истории").
47. Там же. - С. 172.
48. Там же. - С. 171.
49. Жуков Ю.Н. Борьба за власть в руководстве СССР в 1945-1952 годах // Вопросы истории. - 1995. - № 1. - С. 23-39,
50. Костырченко Г.В. Указ. соч. - С 361

Проект создания еврейской советской социалистической республики в Крыму

На последнем при жизни Сталина заседании Пленума ЦК КПСС, избранного в октябре 1952 года XIX съездом КПСС, Сталин, как известно, в своей, как принято считать, «завещательной» речи особенно резко критиковал именно Молотова и Микояна и не включил их в состав более узкого Бюро Президиума, осуществлявшего, как прежде Политбюро, оперативное руководство страной. Практически Молотов и Микоян были удалены от руководства партийными и государственными делами. Заседания этого пленума не стенографировались, и характер критики Сталиным Молотова и Микояна в последующем восстанавливался по воспоминаниям отдельных его участников. Большинство таких воспоминаний обращало внимание на критику Сталиным внешнеполитической линии Молотова, в которой отсутствовала необходимая СССР твердость позиций [51] Леонид Ефремов, впервые избранный в ЦК КПСС как секретарь обкома Курской области, в своих воспоминаниях обратил внимание и на «еврейский» вопрос в речи Сталина:
«Молотов — преданный нашему делу человек, — говорил Сталин. — Позови, и, я не сомневаюсь, он, не колеблясь, отдаст жизнь за партию. Но нельзя пройти мимо его недостойных поступков... Чего стоит предложение Молотова передать Крым евреям? Это грубая политическая ошибка товарища Молотова... На каком основании товарищ Молотов высказал такое предложение? У нас есть еврейская автономия. Разве этого недостаточно? Пусть развивается эта республика. А товарищу Молотову не следует быть адвокатом незаконных еврейских претензий на наш Советский Крым...» [52]
Далеко не все члены ЦК КПСС понимали, о чем в данном случае идет речь. Участие Молотова в обсуждении этой проблемы Крыма относилось к периоду 1943—1944 годов. Проект еврейской автономии в Крыму обсуждался к тому же в очень узком кругу и в глубокой тайне. Он был отвергнут и в последующие годы забыт. Неожиданно, уже в конце 1948 года, этот проект был извлечен из архивов, но уже как главный аргумент в пользу существования заговора среди членов ЕАК и для обоснования начавшихся арестов.
Идея создания еврейской автономии на основе еврейских сельскохозяйственных коммун в малонаселенной северной части Крыма возникла еще в 20-е годы. Несколько еврейских коммун были тогда действительно организованы, и зарубежные сионистские организации частично субсидировали этот проект. В последующем эти коммуны были реорганизованы в совхозы.
В 1939 году еврейское население Крыма составляло около 60 тысяч человек. По переписи населения 1939 года в Крыму постоянно проживало 1 126 429 человек, среди которых 218 879, или 19,4%, принадлежали к крымско-татарскому меньшинству [53] Крым, с территорией в 26,5 тысяч квадратных километров, был автономной республикой (Крымская АССР) в составе РСФСР, и этот автономный статус в значительной степени определялся именно крымскими татарами как исторически коренной нацией.
Идея о создании в Крыму Еврейской автономной республики вновь возникла поздней весной 1943 года, когда Красная Армия, разгромив противника под Сталинградом и на Северном Кавказе, освободила Ростов-на-Дону и вступила на территорию Украины. В 1941 году с этих территорий бежали или эвакуировались в более организованном порядке около 5—6 миллионов человек. Среди них более миллиона были евреями, Пропорция евреев среди беженцев была, по понятным причинам, очень высокой. К середине 1943 года большая часть эвакуированных жила в восточных районах СССР — в Средней Азии, на Урале и в Закавказье. Перед многими из них возник вопрос о возвращении в родные края.
Здесь я с определенным основанием могу прибегнуть к воспоминаниям, так как и наша семья, состоявшая из пяти человек (мать, брат, тетя и ее дочь), решала для себя тот же вопрос. К началу войны мы жили в Ростове-на-Дону. В сентябре 1941 года, перед первой оккупацией Ростова немцами, мы уехали в Тбилиси, где жили у родственников. Нас с братом в Тбилиси призвали в армию, но в конце сентября 1943 года я после ранения и госпиталя был демобилизован из армии и, побыв месяц в Тбилиси, отправился в Ростов, чтобы узнать о судьбе оставленной нами квартиры, имущества и, главное, большой библиотеки нашего отца, погибшего в период террора 30-х годов в одном из лагерей Колымы. Наш дом на Пушкинской, 78 уцелел, но в квартире жили две или даже три семьи из тех переживших оккупацию, чьи дома были разрушены. Библиотека отца, состоявшая из книг по философии, истории и экономике, исчезла бесследно. В СССР в городах не было частной собственности на квартиры, только прописка. Поэтому вопрос о возвращении прежних квартир беженцам не возникал. Никто не собирался выселять людей, которые здесь уже жили, так как переселять их было некуда. Ростов-на-Дону не был сильно разрушен, но другим городам, особенно Харькову, повезло меньше. Почти всем беженцам — русским, украинцам и евреям, которые хотели вернуться в родные места, нужно было начинать все сначала и работать, прежде всего, по восстановлению разрушенного. Моя мать, работавшая до войны виолончелисткой в Ростовском театре оперетты, для освобожденного Ростова была не нужна — никаких театров здесь в 1943 году не было. Поэтому она решила остаться в Тбилиси, где у нее была работа в детском театре.

Я лично видел, что для еврейских беженцев, конкретно из Ростова, трудности возвращения определялись не психологическими факторами, а профессиональными. В Ростове-на-Дону, подвергавшемся оккупации дважды, осенью 1941 и летом 1942 годов, после окончательного освобождения в феврале 1943 года еврейского населения не было. Все евреи, не успевшие уйти или уехать на восток, были расстреляны нацистами в 1942 году. Когда в 1943 году началось восстановление нормальной жизни, беженцы, и еврейские беженцы, может быть, в первую очередь, стали быстро возвращаться в этот красивый и большой южный город. Отсутствие в городе еврейской общины создавало после освобождения множество специфических проблем именно для восстановления «советской» инфраструктуры. В большом городе не было практически ни одного работающего зубоврачебного кабинета, не работали детские больницы, эпидемиологическая служба и многие другие медицинские учреждения. Было невозможно восстановить работу высших учебных заведений и даже обычных школ. Профессионалы евреи — врачи, преподаватели вузов, учителя, инженерно-технические работники могли быстро получить работу и соответственно жилье, часто путем «уплотнения» других. Жизнь для них в Ростове была все же предпочтительнее, чем в Караганде, Ашхабаде или Ташкенте, и они достаточно быстро возвращались. Поэтому аргументы, которые начали обсуждаться именно в это время в руководстве ЕАК о создании еврейской крымской автономии, и об особых трудностях возвращения на освобождаемые Красной Армией территории именно для евреев, являются несерьезными. В Крыму эвакуированным на восток евреям предлагалось по проекту занятие главным образом сельскохозяйственным трудом. Возвращение в Ростов, в Харьков, в Одессу, в Киев и другие города могло обеспечить беженцев значительно более квалифицированной работой.
В практическом плане вопрос о создании еврей-ской крымской автономии возник при подготовке пропагандистской и деловой поездки Михоэлса и Фефера в США летом 1943 года. Предполагалось, что американские евреи воспримут эту идею с энтузиазмом и согласятся финансировать все связанные с ней расходы. Поэтому отправлявшаяся в США делегация ЕАК из двух человек получила разрешение на обсуждение этого проекта в сионистских организациях. Как утверждает Г.В. Костырченко, изучавший все сохранившиеся архивы ЕАК, «...прибыв летом 1943 года в США, Михоэлс и Фефер располагали санкцией Молотова на ведение переговоров с американскими сионистами о материальной поддержке еврейского переселения в Крым после изгнания оттуда нацистов» [54] Генерал-лейтенант Павел Судоплатов, который в 1943 году был начальником 4-го Управления НКВД, ответственного за «спецоперации» на оккупированных территориях всей Европы, в своих воспоминаниях свидетельствует о несколько иных задачах поездки представителей ЕАК в США: «Сразу же после образования Еврейского антифашистского комитета советская разведка решила использовать связи еврейской интеллигенции для выяснения возможностей получить дополнительную экономическую помощь в борьбе с фашистской Германией через сионистские круги... С этой целью Михоэлсу и Феферу, нашему проверенному агенту, было поручено прозондировать реакцию влиятельных зарубежных сионистских организаций на создание еврейской республики в Крыму. Эта задача специального разведывательного зондажа — установление под руководством нашей резидентуры в США контактов с американским сионистским движением в 1943—1944 годах — была успешно выполнена» [55] В 1943 году все подобные вопросы могли серьезно обсуждаться и решаться лишь одним органом власти — Государственным Комитетом Обороны (ГКО). Никаких документов о том, что ГКО рассматривал этот вопрос в любой форме, не существует.
Но этот проект имел безусловную ценность и для советской разведки, обеспечивая легитимные контакты разведки с влиятельными зарубежными сионистскими организациями. Он представлял интерес и для служб контрразведки и госбезопасности, так как без этих служб даже предварительные шаги для реализации проекта были невозможны. Неизбежная отмена проекта на той или иной стадии его развития создавала возможности для обвинений тех энтузиастов, которые «клюнули» на эту приманку или даже проглотили ее вместе с крючком. Энтузиазм многих членов ЕАК, в который входили в основном еврейские литераторы, артисты или музыканты, не имевшие политического опыта, можно объяснить. Однако положительную реакцию на этот явно утопический и провокационный проект со стороны Лозовского, Жемчужины и даже Молотова понять значительно труднее. Лозовский и Жемчужина, по-видимому, очень тяжело переживали нацистский геноцид евреев. Молотов, как заместитель председателя ГКО и нарком иностранных дел, возможно, рассматривал крымский проект как один из вариантов решения очень сложной проблемы о судьбе еврейских беженцев из Польши, Венгрии, Румынии, Болгарии и некоторых других стран Европы. В 1943 году в восточных районах СССР оказалось около одногo миллиона евреев-иностранцев, спасавшихся от нацистского геноцида. Многие из них надеялись переехать в США или в Палестину, но правительства США и Великобритании этому всячески препятствовали. Советское правительство предоставляло им советское гражданство и возможность трудоустройства. Однако перспектива жизни в Средней Азии, на Урале или в Биробиджане «европейских» евреев не устраивала и не воодушевляла. Решение их проблем ложилось, прежде всего, на плечи Молотова, и он, возможно, именно с этой точки зрения хотел зондировать и крымский проект. Американская сионистская организация «Джойнт» («Американский объединенный еврейский комитет по распределению помощи» — American Jewish Joint Distribution Committee) также в основном была озабочена судьбой сотен тысяч еврейских беженцев из восточноевропейских стран, которые рассматривали СССР как временное пристанище. «Джойнт» хотел финансировать переселение этих еврейских беженцев в Палестину, бывшую в то время подмандатной британской территорией. Однако Великобритания отказывалась увеличить очень скромные квоты на иммиграцию евреев в Палестину.
Молотов, как член ГКО, безусловно, знал о тогда еще секретном плане депортации крымских татар в Среднюю Азию и Казахстана Депортации мусульманских народов из южных областей начались в ноябре 1943 года с карачаевцев. В декабре за ними последовали и калмыки. Эти депортации оформлялись решениями ГКО.
В январе 1944 года Эпштейном и Фефером был составлен проект докладной записки Сталину, текст которой был одобрен Лозовские и Михоэлсом. Эпштейн и Фефер, как сотрудники госбезопасности, консультировались и со своими шефами по этой линии. Фефер, как уже отмечалось раньше, по свидетельству генерала Павла Судоплатова, несколько раз обсуждал крымский проект с Берией. Как утверждается в английской версии книги Судоплатова, подготовленной и напечатанной на несколько лет раньше русской, Берия «ободрял» Фефера на реализацию крымской идеи [56] «Записка о Крыме» была передана в канцелярию Сталина 15 февраля 1944 года. Однако руководители ЕАК не были уверены, что их записка Сталину попадет к нему на стол. По всему фронту, приближавшемуся к государственной границе СССР, шли бои, и Сталин просто не имел достаточно времени для решения не слишком срочных проблем. Крым к тому же был еще оккупирован немецкой и румынской армиями. Через неделю руководители ЕАК решили ту же самую «Записку о Крыме» адресовать Молотову. Они предполагали, что Молотов также может поставить этот вопрос на решение Политбюро, СНК или ГКО. Для создания новых административных областей необходимо было и принятие соответствующего Указа Президиума Верховного Совета СССР. Молотову «Записка о Крыме» была передана Лозовским через Полину Жемчужину. В архивах в 1991 году был первым найден текст, адресованный Молотову. Он был полностью опубликован в журнале «Родина» с комментариями историков Сергея Козлова и Геннадия Костырченко [57] Через несколько лет в архивах был найден и экземпляр «Записки о Крыме», направленный Сталину [58] Молотов прочитал «Записку о Крыме» и познакомил с ее содержанием Маленкова, Микояна, Щербакова и Вознесенского. Однако вывод об этом был сделан лишь по наличию резолюции Молотова на тексте записки. Судя по пометкам, «Записку о Крыме» прочитал только Александр Щербаков, кандидат в члены Политбюро, бывший в 1944 году председателем Совета военно-политической пропаганды и начальником Совинформбюро. Молотов получил «Записку о Крыме» 21 февраля 1944 года, и уже 23 февраля на тексте записки появилась резолюция «В архив. Тов. Щербаков ознакомлен»[59] На экземпляре «Записки о Крыме», которая была 15 февраля направлена Сталину, не было никаких пометок. Г.В. Костырченко предполагает, что Сталин все же прочитал обращение ЕАК, но предпочел не фиксировать своего мнения [60] Считаю целесообразным привести здесь записку ЕАК (с купюрами), направленную В.М. Молотову, так как именно этот документ привел через несколько лет к трагическому концу и этого комитета, и его членов. От «дела ЕАК» отпочковалось в 1951 году и знаменитое «дело врачей».

ЗАПИСКА О КРЫМЕ

Зам. Председателя Совета
Народных Комиссаров СССР
тов. Молотову В.М.

Дорогой Вячеслав Михайлович!

В ходе Отечественной войны возник ряд вопросов, связанных с жизнью и устройством еврейских масс Советского Союза.
До войны в СССР было до 5 миллионов евреев, в том числе приблизительно полтора млн. евреев из западных областей Украины и Белоруссии, Прибалтики, Бессарабии и Буковины, а также из Польши. Во временно захваченных фашистами советских районах, надо полагать, истреблено не менее 1 1/2 млн. евреев.
За исключением сотен тысяч бойцов, самоотверженно сражающихся в рядах Красной Армии, все остальное еврейское население СССР распылено по среднеазиатским республикам, Сибири, на берегах Волги и в некоторых центральных областях РСФСР.
В первую очередь, естественно, ставится и для эвакуированных еврейских масс, равно как и для всех эвакуированных, вопрос о возвращении в родные места. Однако в свете той трагедии, которую еврейский народ переживает в настоящее время, это не разрешает во всем объеме проблемы устройства еврейского населения СССР
Во-первых, в силу необычайных фашистских зверств, в особенности в отношении еврейского населения, поголовного его истребления во временно оккупированных советских районах, родные места для многих эвакуированных евреев потеряли свое материальное и психологическое значение. Речь идет не о разрушенных очагах - это касается всех возвращающихся на родные места. Для огромной части еврейского населения, члены семей которого не успели эвакуироваться, речь идет о том, что родные места превращены фашистами в массовое кладбище этих семей, родных и близких, которое оживить невозможно. Для евреев же из Польши и Румынии, ставших советскими гражданами, вопрос о возвращении вообще не стоит. Оставшиеся там родственники их истреблены, и стерты с лица земли все следы еврейской культуры <...>
<...> весь еврейский народ переживает величайшую трагедию в своей истории, потеряв от фашистских зверств в Европе около 4 миллионов человек, т.е. 1/4 своего состава. Советский Союз же единственная страна, которая сохранила жизнь почти половине еврейского населения Европы. С другой стороны, факты антисемитизма, в сочетании с фашистскими зверствами, способствуют росту националистических и шовинистических настроений среди некоторых слоев еврейского населения.
С целью нормализации экономического роста и развития еврейской советской культуры, с целью максимальной мобилизации всех сил еврейского населения на благо Советской Родины, с целью полного уравнения положения еврейских масс среди братских народов, мы считаем своевременной и целесообразной, в порядке решения послевоенных проблем, постановку вопроса о созданий еврейской советской социалистической республики. <...>
Нам кажется, что одной из наиболее подходящих областей явилась бы территория Крыма, которая в наибольшей степени соответствует требованиям как в отношении вместительности для переселения, так и вследствие имеющегося успешного опыта в развитии там еврейских национальных районов. <...>
Создание еврейской советской республики раз навсегда разрешило бы по-большевистски, в духе ленинско-сталинской национальной политики проблему государственно-правового положения еврейского народа и дальнейшего развития его вековой культуры. Эту проблему никто не в состоянии был разрешить на протяжении многих столетий, и она может быть разрешена только в вашей Великой социалистической стране. <...>
В строительстве еврейской советской республики оказали бы нам существенную помощь и еврейские народные массы всех стран мира, где бы они ни находились.
 
Исходя из вышеизложенного предлагаем:
1. Создать еврейскую советскую социалистическую республику на территории Крыма.
2. Заблаговременно, до освобождения Крыма, назначить правительственную комиссию с целью разработки этого вопроса.
Мы надеемся, что Вы уделите должное внимание нашему предложению, от осуществления которого зависит судьба целого народа.

С.М. МИХОЭЛС
ШАХНО ЭПШТЭН
ИЦИК ФЕФЕР
Москва, 21 февраля 1944 года [61]

«Записка о Крыме» была быстро отправлена в архив без всякого рассмотрения. Сделанные в ней предложения ЕАК были нереальными, и даже непродуманными. Формулировать их еще до освобождения Крыма от немецкой оккупации было крайне преждевременно. Предложение ЕАК подразумевало создание в Крыму не «автономной», а «союзной» республики, ЕССР, что требовало переселения в Крым более миллиона евреев для создания здесь еврейского этнического большинства. Зонами расселения могли быть лишь засушливые северные степные районы Крыма. Заставлять городских жителей распахивать здесь целину можно было бы лишь путем принуждения. Борис Борщаговский, литератор и театральный критик, изучавший послевоенные проблемы евреев в СССР, считает, что «Записка о Крыме» была заговором госбезопасности и прежде всего Берии, причем не только против ЕАК, но и всего мирового еврейского сообщества. По его мнению, этот заговор был направлен и против Молотова. «...Есть основания полагать, что эта переадресовка Молотову если не сталинская затея («поглядим, как поведет себя Вячеслав...»), то Маленкова, Берии или Жданова, кого-нибудь из тех, кто завидовал так давно и прочно занятому Молотовым месту при Сталине» [62]
Крым был освобожден Красной Армией в апреле 1944 года. Через Перекоп с территории Украины Крымский полуостров штурмовали армии 4-го Украинского фронта под командованием генерала армии Федора Толбухина. Одновременно армия под командованием генерала Андрея Еременко захватила Керченский полуостров десантом через пролив. Операция была быстрой и успешной. Более 110 тысяч немецких и румынских солдат и офицеров были убиты, 25 тысяч взяты в плен. Но уже 17—18 мая сменившие в Крыму боевые части соединения внутренних войск НКВД провели также быструю операцию по выселению с полуострова всех крымских татар. Для развития экономики Крыма эта «этническая чистка» имела тяжелые последствия, добавив проблем к тем разрушениям, которые были связаны с немецкой оккупацией, боями и партизанской войной. Все еврейское население Крыма, около 67 тысяч человек, было уничтожено нацистами.
Создание в Крыму, столь сильно пострадавшем в войне, еврейской советской республики было, конечно, невозможно даже на деньги американских сионистских организаций. Главной задачей после выселения из Крыма более 200 тысяч татар было сохранение здесь обширных виноградных и табачных плантаций и больших фруктовых садов. Опустевшие татарские деревни стали быстро заселять белорусскими, русскими и украинскими крестьянами из разрушенных деревень в освобожденных от оккупации областях. ЕАК и в 1945 году пытался реанимировать крымский проект. Но было уже поздно. Возвращение еврейских беженцев в украинские и белорусские города происходило очень быстро. «Западные» евреи из Польши, Румынии, Венгрии, Чехословакии и Болгарии возвращались к себе на родину. Многие из них стремились затем уехать в Палестину. Именно за счет этих беженцев, совершивших в 1941 году трудный путь в Азию и в 1945 году не менее тяжелое возвращение в Европу, еврейское население Палестины в 1945-1946 годах почти утроилось, достигнув 600 тысяч человек. Это была «критическая масса», позволившая вместо еврейской республики в Крыму начать борьбу за создание еврейского независимого государства в Палестине.

51. Симонов Константин. Глазами человека моего поколения. Размышления о Сталине. - М.: Книга, 1990. - С. 211-213; Шепилов Д.Т. Воспоминания // Вопросы истории. - 1998. - № 7. - С 30.
52. Ефремов Д.Н. Дорогами борьбы и труда. - Ставрополь, 1998. -С. 12-14; Цит. по: Костырчепко Г.В. Указ. соч. - С. 684.
53. Всесоюзная перепись населения 1939 года. Основные итоги, - М.:Наука, 1992.
54. Костырченко Г.В. Указ. соч. - С. 429.
55. Судоплатов Павел. Указ. соч. - С. 339-340. Этого параграфа нет в более раннем английском издании книги.
56. Sudoplatov Pavel and Sudoplatov Апаtolу. Special Tasks. - P. 291.
57. Из секретных архивов ЦК КПСС. Лакомый полуостров. Записка о Крыме / Комментарии Козлова Сергея и Костырченко Геннадия//Родина. - 1991.-№11-12. - С. 15-17.
58. Еврейский антифашистский комитет в СССР. 1941-1948. Документированная история/ Ред. Редлих Ш. и Костырченко Г. - М: Международные отношения, 1996. - С. 136-139.
59. Из секретных архивов ЦК КПСС... - С. 15.
60. Костырченко Г.В. Указ. соч. - С. 432.
61. Из секретных архивов ЦК КПСС... - С. 16-17.
62. Борщаговский Александр. Указ. соч. - С. 357.

Сталин и создание государства Израиль

Антисемитизм Сталина, о котором можно прочитать почти во всех его биографиях, не был ни религиозным, ни этническим, ни бытовым. Он был политическим и проявлялся в форме антисионизма, а не юдофобии. В Грузии, где Сталин вырос, не существовало еврейских гетто, и грузинская еврейская диаспора была ассимилирована в грузинскую культуру. Евреи в Грузии жили столетиями. Они появились в Закавказье из Палестины и Персии, а не из Европы, говорили на грузинском языке и имели грузинские имена. Антисионизм Сталина наиболее заметно проявился после войны, когда «еврейский вопрос» стал острой международной проблемой. Социальное и правовое положение российских евреев радикально улучшилось именно после Октябрьской революции. Этому прежде всего способствовали отмена «черты оседлости» евреев и поддержка еврейской интеллигенцией социалистических идеалов. Однако СССР был антирелигиозным государством, и поэтому еврейские религиозные общины продолжали притесняться, но не больше, чем православные, мусульманские или католические. Буддизм был запрещен полностью. В СССР не было выходных дней или каникул, привязанных к каким-либо религиозным праздникам, и не только традиционно отмечавшиеся в России Рождество и Пасха считались рабочими днями, но и семидневная неделя была отменена в 20-е и в 30-е годы — до 1936 года. Заводы, фабрики, школы и другие учреждения работали на основе «шестидневок», пять рабочих дней и шестой — выходной. Это обеспечивало два выходных дня в конце тех месяцев, которые насчитывали 31 день. Все эти антирелигиозные и календарные реформы проводились еще в «ленинский» период советской власти, то есть до 1924 года. Пик антирелигиозных декретов наблюдался в 1921 году, совпадая с началом голода, более либеральной экономической политикой (НЭП) и окончанием Гражданской войны. Мусульманство и иудаизм труднее уживаются с коммунистическим режимом, чем православное христианство, так как они связаны с большим числом ритуальных обязанностей и содержат элементы законодательства. Легализация церкви, осуществленная Сталиным в 1943 году, касалась лишь православной религии и не распространялась на мусульманство, иудаизм и католицизм. В период войны и после войны особенно жестокие репрессии обрушились на мусульманские народы Кавказа и Крыма и на католические общины в Эстонии, Латвии, Литве и в Западной Украине. Государственный антисемитизм был скрытым и маскировался как борьба с космополитизмом. Он возник как неизбежная реакция властей на рост еврейского национализма, возникшего в результате нацистского геноцида евреев. Именно истребление евреев в Европе, осуществлявшееся с невиданной в истории цивилизаций жестокостью, привело к необходимости создания независимого еврейского государства. Это было возможно после войны только на территории Палестины, не имевшей и в 1945 году международного юридического статуса. Крымский проект ЕАК не мог быть альтернативой, так как на территории СССР создание действительно независимого еврейского государства было невозможно.
Политический характер отношения Сталина к еврейским проблемам очевиден из того факта, что он проявил себя активным сторонником создания государства Израиль. Можно сказать даже больше — без поддержки Сталиным проекта создания еврейского государства на территории Палестины это государство в 1948 году не могло бы быть создано. Поскольку реально Израиль мог появиться лишь в 1948 году, так как именно в это время заканчивалось действие британского мандата на управление этой территорией, то решение Сталина, направленное против Великобритании и ее арабских союзников, имело историческое значение.
До 1918 года Палестина входила в состав Османской империи, и создание в Палестине еврейских поселений, финансируемое сионистскими организациями, было крайне трудным. После поражения центральных держав в Первой мировой войне и распада двух империй, Австрийской и Османской, происходило образование большого числа новых государств, границы которых, часто очень произвольно, определялись странами-победителями. Палестина осталась просто «территорией», мандат на управление которой вновь созданная Лига Наций передала Великобритании. На этой территории в 1919 году жили 568 000 арабов-мусульман, 74 000 христиан и 58 000 евреев. Британское правительство, в отличие от турецкого султана, не запрещало иммиграцию евреев-поселенцев, но ввело жесткую квоту, не превышавшую 10 тысяч человек в год. Арабы всячески противились заселению Палестины евреями, и весь период британского мандата на эту территорию был насыщен конфликтами между арабским и еврейским населением. В период Второй мировой войны резко возросла нелегальная иммиграция евреев в Палестину. Это были, главным образом, беженцы из Европы и из Северной Африки, где шли сражения между германской и британской армиями. Постоянные конфликты вооруженных групп евреев с британскими гарнизонами стали обычным явлением. К 1946 году Британия не могла сохранять стабильность в Палестине и решила отказаться от своего мандата. К февралю 1947 года, когда в Организации Объединенных Наций была создана особая комиссия по Палестине, на подмандатной территории проживали 1 091 000 арабов-мусульман, 614 000 евреев и 146 000 христиан.
Проблема Палестины оказалась очень трудной и для ООН. Великобритания, мандат которой истекал в мае 1948 года, настаивала на создании единого мультиэтнического палестинского государства. По этому принципу была создана в 1943 году соседняя независимая республика Ливан, управлявшаяся также с 1919 года Францией по мандату Лиги Наций. В Ливане в 1943 году христиане, православные греки, армяне и марониты составляли немногим меньше половины населения, около 7 процентов приходилось на друзов, и остальные были мусульманами, шиитами и сунитами примерно в равных пропорциях. Другие члены ООН, учитывая конфликтные отношения между арабами и евреями, предлагали создание федеративного государства по типу Югославии или Швейцарии. Этот проект был трудноосуществим, так как три основные религиозные и этнические группы в Палестине не имели достаточно изолированных территорий и были перемешаны.
Третий проект, который поддерживали прежде всего США и СССР, предполагал разделение Палестины на два самостоятельных государства — палестинское и еврейское. В состав еврейского государства могли войти районы с преобладанием еврейского населения с центром в Тель-Авиве, в состав палестинского арабского государства отходила большая часть остальной территории. Иерусалим предполагалось объявить «открытым городом» под международным контролем. Обсуждать проблему Палестины в Совете Безопасности ООН было невозможно, так как Великобритания имела в этом случае право вето. Решение проблемы могло быть достигнуто только голосованием на пленарной сессии Генеральной Ассамблеи ООН. Для подготовки проекта к голосованию была создана специальная комиссия по Палестине. Эта комиссия, работавшая несколько месяцев, рекомендовала для голосования в ООН именно тот проект двух государств, который поддерживали, прежде всего, США и СССР. Великобритания и все арабские и мусульманские страны были против. Главная сложность принятия рекомендованного проекта состояла в том, что по Уставу ООН за него должно было проголосовать не простое большинство, а две трети стран, входивших в ООН. В этих условиях позиция СССР, то есть Сталина, была критической. Сталин практически контролировал голоса пяти стран-членов ООН: СССР, Украинской ССР, Белорусской ССР, Чехословакии и Польши. В 1947 году в ООН было всего лишь 60 членов. Страны, считавшиеся агрессорами в недавно закончившейся войне, — Германия, Япония, Австрия, Румыния, Венгрия и некоторые другие еще не были приняты в ООН. Большая часть африканских и почти половина азиатских стран все еще относились к разряду колоний.
Вторая сессия Генеральной Ассамблеи ООН, открывшаяся в сентябре 1947 года, приняла на себя обязанности временного комитета по Палестине и очень подробно обсудила все аспекты проблемы, заслушав не только доклад подкомитета, в который входили США и СССР, но и подкомитета мусульманских стран. Атмосфера дискуссии перед предварительным голосованием 25 ноября 1947 года была очень напряженной. В поддержку создания в Палестине двух независимых государств проголосовали 25 стран, 13 стран выступили против этого проекта и 17 стран, включая Великобританию и Югославию, воздержались. Югославия, хотя она входила в 1947 году в советский блок, поддерживала идею федеративной Палестины. СССР, Украина, Белоруссия, Чехословакия и Польша поддержали план разделения Палестины на два самостоятельных государства.
Но для квалифицированного большинства в две трети не хватало одного голоса. На Ассамблею ООН не приехали делегации Филиппин и Парагвая. Эти страны были в 1947 году сателлитами США, и их представителей срочно доставили в Нью-Йорк. Разочарованием для еврейских и сионистских организаций было и слишком большое число воздержавшихся. Даже наличие большинства в две трети за счет 27 голосов из 57 стран, принимавших участие в работе Генеральной Ассамблеи, обеспечивало все же очень слабый мандат. Дискуссия и интенсивное лоббирование в течение нескольких дней до окончательного голосования 29 ноября 1947 года были очень активными.
Председателем советской делегации на этой сессии ООН был Андрей Громыко, первый постоянный представитель СССР в ООН. В Москве в МИД наблюдение за работой советской делегации в ООН осуществлял главным образом Андрей Вышинский, в прошлом Генеральный прокурор, а с 1946 года заместитель министра иностранных дел СССР. Вышинский, в свою очередь, получал инструкции не столько от Молотова, сколько от Сталина, с которым он имел дружеские связи еще с периода 1908—1909 годов, когда они оба отбывали наказание в тюремной крепости в Баку за революционную деятельность — Сталин как большевик, Вышинский как меньшевик. Уместно привести отрывки из выступлений Громыко, чтобы были ясны аргументы советской делегации. Перед предварительным голосованием Громыко говорил общими словами:
«Сущность проблемы состоит в праве на самоопределение сотен тысяч евреев и также и арабов, живущих в Палестине... их право жить в условиях мира и независимости в их собственных государствах. Надо принять во внимание страдания еврейского народа, которому Ни одно из государств Западной Европы не смогло порочь в период их борьбы с гитлеризмом и с союзниками Гитлера в защите их прав и их существования... ООН должна помочь каждому народу на получение права на независимость и самоопределение...» [63]
Перед вторым решающим голосованием 29 ноября 1947 года Громыко выступил с более ясным предложением:

«...Опыт изучения вопроса о Палестине показал, что евреи и арабы в Палестине не хотят или не могут жить вместе. Отсюда следовал логический вывод: если эти два народа, населяющие Палестину, оба имеющие глубокие исторические корни в этой стране, не могут жить вместе в пределах единого государства, то ничего иного не остается, как образовать вместо одного два государства — арабское и еврейское. Никакого иного практически осуществимого варианта по мнению советской делегации нельзя придумать...» [64]

В решающем голосовании Генеральной Ассамблеи ООН 33 страны поддержали резолюцию о создании независимых арабского и еврейского государств; 13 стран голосовали против этого проекта, и число воздержавшихся уменьшилось до 10. Пять стран советского блока обеспечивали необходимое большинство в две трети. Если бы эти страны поддержали арабскую позицию, то соотношение «за» и «против» составило бы 28 к 18. Это не обеспечивало бы большинства в две трети, и поэтому создание Израиля не получило бы мандата ООН. Против создания Израиля в этом голосовании были мусульманские страны; Афганистан, Египет, Иран, Ирак, Ливан, Пакистан, Саудовская Аравия, Сирия, Турция и Йемен. Голосовали против также Индия, Греция и Куба [65] Югославия и Великобритания, которые в дебатах выступали против создания независимого еврейского государства, при голосовании воздержались. Югославия не могла выступать против СССР, Британия — против США. Изменили свою позицию от первого к второму голосованию: Бельгия, Франция, Голландия, Новая Зеландия, Люксембург, Либерия, Гаити. Все эти страны в 1947 году сильно зависели от американской экономической помощи через план Маршалла. Возмущенные принятым решением в пользу Израиля, арабские делегации покинули Нью-Йорк до окончания работы OOH. Мандат Великобритании на Палестину истекал 14 мая 1948 года. В эти несколько месяцев до формального провозглашения государства Израиль евреи начали быстро создавать государственную инфраструктуру и армию. Все арабские страны, окружавшие в то время Палестину, начали готовиться к войне.
Когда Израиль был формально провозглашен 17 мая 1948 года независимым государством, то на следующий день США признало это государство, но только де-факто, что не подразумевало полных дипломатических отношений. СССР признал Израиль через два дня и, сразу де-юре. СССР был первой страной, установившей с Израилем дипломатические отношение США сделали такой же шаг лишь в 1949 году.
В день провозглашения Израиля самостоятельным Государством регулярные армии Ирака, Сирии, Египта, Ливана и Йордании вторглись на его территорию. Началась первая арабо-израильская война. В этой войне именно Советский Союз оказал Израилю быструю и эффективную военную помощь. Через Чехословакию и Румынию в Израиль было отправлено по морю большое количество оружия всех видов. Большая часть это-го оружия была из запасов немецкого трофейного снаряжения. Поставки включали пулеметы, минометы, артиллерию и немецкие истребители «мессершмиты». Великобритания, напротив, поставляла оружие зависимым от нее арабским странам. Все эти страны, кроме Ливана, были в 1947 году монархиями, созданными Великобританией после Первой мировой войны. США объявили эмбарго на поставки оружия в этот регион.
Вместе с оружием из стран Восточной Европы в Израиль приехало большое число военных — евреев, имевших опыт участия в войне против Германии. Секретно отправлялись в Израиль и советские военные офицеры. Появились большие возможности и у советской разведки. По свидетельству генерала Павла Судоплатова, использование офицеров советской разведки в боевых и диверсионных операциях против британцев в Израиле было начато уже в 1946 году [66]
Голда Меир , первый посол Израиля в Москве и в последующем премьер-министр Израиля, пишет в своих воспоминаниях:

«Как бы радикально ни изменилось советское отношение к нам за последующие двадцать пять лет, я не могу забыть картину, которая представлялась мне тогда. Кто знает, устояли ли бы мы, если бы не оружие и боеприпасы, которые мы смогли закупить в Чехословакии и транспортировать через Югославию и другие балканские страны в те черные дни начала войны, пока положение не переменилось в июне 1948 года? В первые шесть недель войны мы очень полагались на снаряды, пулеметы и пули, которые Хагане [**] удалось закупить в Восточной Европе, тогда как даже Америка объявила эмбарго на отправку оружия на Ближний Восток, хотя, разумеется, мы полагались не только на это. Нельзя зачеркивать прошлое оттого, что настоящее на него не похоже, и факт остается фактом: несмотря на то, что Советский Союз впоследствии так яростно обратился против нас, советское признание Израиля 18 мая имело для нас огромное значение. Это значило, что впервые после второй мировой войны две величайшие державы пришли к согласию в вопросе о поддержке еврейского государства, и мы, хоть и находились в смертельной опасности, по крайней мере знали, что мы не одни. Из этого сознания — да и из суровой необходимости» — мы почерпнули ту если не материальную, то нравственную силу которая и привела нас к победе» [67]

Очень часто высказывается предположение о том, что Сталин предполагал, что ему удастся присоединить Израиль к советскому блоку. Такого намерения у Сталина не было. Проамериканская ориентация Израиля была слишком ясной. Новая страна создавалась на деньги богатых американских сионистских организаций, которые оплачивали и то оружие, которое закупалось в Восточной Европе. В 1947 году многие и в СССР, и в Израиле считали, что позиция СССР в ООН определялась моральными соображениями. Громыко на короткий срок стал самым популярным в Израиле человеком. Даже Голда Меир в 1947 и 1948 годах была уверена, что Сталин помогает евреям из каких-то высоких моральных соображений:

«Признание Советского Союза, последовавшее за американским, имело другие корни. Теперь я не сомневаюсь, что для Советов основным было изгнание Англии с Ближнего Востока. Но осенью 1947 года, когда происходили дебаты в Объединенных Нациях, мне казалось, что советский блок поддерживает нас еще и потому, что русские сами оплатили свою победу страшной ценой и потому, глубоко сочувствуя евреям, так тяжко пострадавшим от нацистов, понимают, что они заслужили свое государство» [68]

В действительности, по мнению Сталина, создание Израиля отвечало в тот период и на обозримое будущее внешнеполитическим интересам СССР. Поддерживая Израиль, Сталин «вбивал клин» в отношения США и Великобритании и в отношения между США и арабскими странами. По свидетельству Судоплатова, Сталин предвидел, что арабские страны в последующем повернутся в сторону Советского Союза, разочаровавшись в англичанах и американцах из-за их поддержки Израиля. Помощник Молотова Михаил Ветров пересказал Судоплатову слова Сталина:

«Давайте согласимся с образованием Израиля. Это будет как шило в заднице для арабских государств и заставит их повернуться спиной к Британии. В конечном счете британское влияние будет полностью подорвано в Египте, Сирии, Турции и Ираке»[69]

Внешнеполитический прогноз Сталина в основном оправдался. В арабских и во многих других мусульманских странах было подорвано влияние не только Британии, но и США.

Сталин и еврейская проблема -  часть 3

Геополитические замыслы Сталина на Ближнем Востоке

Мнение Голды Меир об истинных мотивах политики Сталина, поддержавшего создание Израиля — «для Советов основным было изгнание Англии с Ближнего Востока», отражает лишь одну сторону очень сложной международной проблемы. Создавая зону постоянного конфликта между арабами и евреями, в которую неизбежно вовлекались США и западноевропейские страны, Сталин обеспечивал безопасность южных границ СССР. Это был своеобразный ответ на знаменитую «Доктрину Трумэна», провозглашенную в марте 1947 года, объявлявшую о готовности США использовать свою военную и экономическую мощь для сдерживания советской экспансии в направлении Греции, Турции и Ирана. Поскольку США в это время обладали монополией на атомное оружие, то «Доктрина Трумэна» воспринималась в СССР как готовность американских политиков использовать именно это стратегическое преимущество. В 1946 году США и Великобритания были, главным образом, обеспокоены не столько политикой СССР в Восточной Европе, сколько положением на границе СССР с Ираном и Турцией и на границе Болгарии с Грецией.
У Сталина не было намерения вмешиваться в гражданскую войну, которая шла в этот период в Греции между недавними антифашистскими партизанами и монархистами. Но Турция и Иран были исторически зонами российской, а затем и советской политики. После вторжения германской армии на территорию СССР стратегический план Гитлера по захвату ближневосточного нефтяного региона стал достаточно очевидным. На юге германо-итальянские военные соединения под командованием генерала Роммеля одержали весной 1941 года победу над британской армией и вступили на территорию Египта, угрожая Суэцкому каналу и Сирии. Арабское население в этот период повсеместно в Северной Африке встречало армию Роммеля как освободительную. С севера германская армия уже приближалась в сентябре 1941 года к Северному Кавказу на ростовском направлении. Правительства Ирака, Ирана и Турции имели прогерманскую ориентацию. В этих условиях между Великобританией, уже оккупировавшей в мае 1941 года с боями Ирак, и советским командованием было достигнуто военное соглашение о совместной оккупации Ирана. Эта операция была успешно проведена в сентябре 1941 года: британская армия вступила в Иран с юга из Ирака, советская — с севера из Азербайджана. Чтобы предотвратить возможное участие Турции в войне на стороне Германии, Сталин дислоцировал вдоль советско-турецкой границы мощную 45-ю армию и сильную военную группировку; 15-й кавалерийский корпус, усиленный стрелковой дивизией и танковой бригадой, вдоль ирано-турецкой границы [70]
Угроза со стороны Турции стала еще более реальной летом 1942 года, когда германская армия стремительно приближалась к Каспийскому морю, угрожая отрезать Кавказ и Закавказье от остальной части СССР. Возможность успешной обороны Кавказа обеспечивалась в этот критический период именно оккупацией северного Ирана. Через Иран для защиты Кавказа перебрасывались войска из Средней Азии. Через Иран также шла военная помощь из США и Великобритании.
После окончания войны Советская Армия не покинула северные иранские провинции, и именно это вызывало беспокойство бывших союзников и Турции. Северные районы Ирана населены в основном азербайджанцами и курдами. Используя их симпатии к СССР, Советский Союз стал спонсором образования в пограничных районах Ирана двух новых государств — автономной республики Азербайджан и курдской народной республики Курдистан. Правительства в этих республиках формировались из членов иранской компартии и курдской рабочей партии. Новое курдское государство стремилось распространить свое влияние и на курдские территории Ирака и восточной Турции. Потенциально Курдистан мог стать очень большим государством с населением около 20 миллионов человек. Курды боролись за создание собственного государства в течение сотен лет.
Присутствие Советской Армии в Иране и поддержка сепаратизма в оккупированных этой армией районах вызвали официальный протест правительства Ирана, направленный в Совет Безопасности ООН. Рассмотрение жалобы Ирана в Совете Безопасности было назначено на 26 марта 1946 года. Сталину пришлось отступить. Он, очевидно, предполагая, что созданные на границе СССР с Ираном новые государства смогут устоять и без помощи Советской Армии. 25 марта 1946 года агентство ТАСС объявило, что «полная эвакуация Советской Армии будет закончена в течение 5—6 недель» [71] Именно в этот период под гарантию выполнения обещаний о выводе своих войск Советский Союз добился права на разведку и добычу нефти в северном Иране. По соглашению с Ираном было создано Ирано-Советское нефтяное акционерное общество. Контрольный пакет акций этого общества, 51%, принадлежал советской стороне [72]
Выводимые из Ирана военные соединения концентрировались в основном на границе СССР с Турцией в Нахичеванской области и в Армении и Грузии. Кроме того, некоторые части перебрасывались в Болгарию, и дислоцированная здесь армия пополнялась новой техникой. В США эти действия рассматривали как советскую угрозу Турции. Подготовка Сталиным ультиматума Турции могла также объяснить начавшееся уже после окончания войны с Германией выселение турок из Грузии и депортацию их в Среднюю Азию. Такого же рода предположения могли быть сделаны для объяснения неожиданно объявленной в 1946 году репатриации армянской диаспоры со всего мира в Советскую Армению. Армяне, в основном из Ливана, Сирии и других стран Ближнего Востока и Северной Африки, воспользовались этой возможностью и возвращались на родину. К армянам, приезжавшим из США, Сталин относился с недоверием. Армения была самой маленькой и перенаселенной из всех советских республик. Для десятков тысяч прибывавших сюда армян не было ни работы, ни земли для использования, ни свободного жилья в городах. Эту репатриацию в Турции рассматривали как подготовку к возможной попытке СССР потребовать возвращения Армении и Грузии тех территорий, прежде всего районов Карса, Эрзрума, Ардагана и Арарата, которые были захвачены Турцией в войне 1918—1920 годов против тогда еще независимых Армении и Грузии.
Государственный департамент США в 1946 году направил министру иностранных дел СССР Молотову несколько официальных протестов по поводу советской угрозы Турции и Греции. Не получая ответов, правительство США рассматривало план отправки к берегам Турции мощной эскадры, включавшей новый авианосец «Франклин Рузвельт»[73]
Возможность конфронтации между СССР и Турцией уменьшилась к концу 1946 года не в результате угроз США, а в связи с экономическим и продовольственным кризисом в СССР. Сталин просто не мог поддержать планировавшуюся экспансию на юге материальными и финансовыми средствами. Сильная засуха летом 1946 года почти во всех зерновых районах СССР привела к голоду на Украине и на юге Российской Федерации. По всей стране в 1946 и 1947 годах сохранялась жесткая карточная система распределения продуктов питания. В декабре 1946 года правительство Ирана, при поддержке со стороны США и Великобритании, ввело свою армию в северные районы и ликвидировало здесь сепаратистские режимы азербайджанцев и курдов. Иранский меджлис отказался ратифицировать договор о создании ирано-советского нефтяного общества, а затем аннулировал и Советско-Иранское нефтяное соглашение от 4 апреля 1946 года. Это решение Ирана вызвало очень резкие заявления Советского правительства, квалифицировавшего позицию Ирана как «вероломное нарушение обязательств», «акт грубой дискриминации в отношении СССР», «враждебное действие» [74] Негодование советской стороны было понятно, так как Иран в это же время предоставлял концессии на добычу нефти американским нефтяным компаниям. Полное вытеснение Советского Союза из Ирана и «Доктрина Трумэна», дававшая военные гарантии Турции, привели к тому, что Сталин сосредоточил усилия своей дипломатии в более южных арабских территориях. Поддержка Сталиным Израиля была частью стратегии по вытеснению Британии с Ближнего Востока. Но уже в 1948 году, после победы Израиля в войне с арабами и значительного расширения территории еврейского государства за счет земель, не входивших в мандат, полученный от ООН, Сталин стал понимать, что историческая судьба Израиля будет в значительной степени зависеть от еврейской иммиграции. 614 тысяч евреев, создавших свое государство в бескомпромиссно враждебном мусульманском окружении, не могли рассчитывать на исторический успех без быстрого притока в это государство новых граждан. Главными центрами еврейской диаспоры в мире были в это время США и СССР. В Западной Европе осталось меньше миллиона евреев, живших в Великобритании, Швейцарии и Швеции. Евреи в этих странах не подвергались дискриминации и не торопились уезжать в Израиль. То новое явление в СССР, которое Л. Рапопорт назвал «войной Сталина против евреев» [75], не было попыткой ликвидации евреев по примеру гитлеровского геноцида. Это была серия превентивных репрессивных мер в ответ на появившиеся и в СССР «эмиграционные» настроения, которые стимулировались и поощрялись политикой нового еврейского государства и его спонсорами.

70. Военно-исторический журнал. - 1991. - № 1. -С. З3.
71. Известия. - 1946 (26 мар.).
72. Известия. - 1946 (9 апр.).
73. Acheson Dean. Present at the Creation. My Years in the State Department. - London: Hamil Hamilton, 1970. - P. 194-198.
74. Известия. - 1947 (21 нояб.).
75. Rapoport L. Stalin's War Against the Jews: The Doctor's Plot and the Soviet Solution. - N.Y., 1990.

Судьба Еврейского антифашистского комитета

Все основные народы СССР, кроме евреев, и большинство даже очень малочисленных народностей имели в составе СССР свои исторические этнические территории. У них поэтому было и местное самоуправление либо в форме Верховного Совета и правительства союзной или автономной республики, либо в виде областного совета и областного исполнительного комитета. В границах этих национальных республик и областей существовали и партийные организации. Исключение составляли евреи, так как попытка, предпринятая в 1928 году, создания в Хабаровском крае Еврейской автономной области со столицей Биробиджан, для последующего ее преобразования в еврейскую республику, окончилась неудачей. В 1939 году в Еврейской автономной области проживало 17 695 евреев, что составляло лишь 16% от общего населения этой области [76]. В последующие годы, если судить по переписям населения СССР в 1959 и 1970 годах, еврейское население в этой дальневосточной автономии не увеличивалось, а уменьшалось. По переписи населения СССР 1939 года, не включавшей территории Западной Украины, Западной Белоруссии и Прибалтийских республик, евреи по численности находились на седьмом месте, между казахами и азербайджанцами. Общее число евреев составляло 3 028 538 человек [77]. После войны переписей населения в СССР не проводилось до 1959 года, но если учесть, что нацистами было истреблено не менее двух миллионов евреев на оккупированных территориях СССР, то в 1948 году в СССР число евреев, по-видимому, не превышало двух с половиной миллионов человек. Гитлеровский геноцид евреев, главным образом проживавших на Украине, в Белоруссии и Прибалтике, которые подверглись очень быстрой оккупации, уменьшил пропорцию евреев, которые считали идиш или иврит своим родным языком (в советской демографической литературе существовало объединенное понятие «еврейский язык»). Еврейским языком в 193,9, году владело около 30% еврейского населения и лишь 18% — в 1959 году. Для остальной части еврейского населения родным языком был русский, если не считать около 80 тысяч евреев грузинской и бухарской общин, для которых родным был язык местного населения.
Отсутствие у евреев в СССР национальной территории приводило к ускоренной ассимиляции евреев в русскую культуру. В СССР существовали лишь две школы, обе в Биробиджане, в которых дети могли в порядке нормальной учебы изучать еврейский язык и еврейскую культуру. Если не рассматривать всех региональных и республиканских особенностей еврейских проблем, то следует все же признать, что реальной столицей еврейского народа не только в СССР, но и в Европе была Москва, в которой в 1948 году проживало около 400 тысяч евреев. На втором месте после Москвы был Ленинград, в котором уже в 1939 году проживало более 200 тысяч евреев. До начала войны на втором и на третьем местах по численности еврейского населения в СССР был не Ленинград, а Киев и Одесса. Ни в Москве, ни в Ленинграде не было еврейских школ и каких-либо районов или даже отдельных кварталов с преимущественно еврейским населением. Сравнительно умеренная еврейская общественная активность концентрировалась вокруг еврейской синагоги в Москве, Государственного еврейского театра и Еврейского антифашистского комитета. В Москве также печаталась на идиш небольшим тиражом (в 10 тысяч экземпляров) газета «Эйникайд».
После окончания войны ЕАК неизбежно стал менять свои задачи. Главными проблемами для советских евреев стали внутренние, а не внешние. При сильном упрощении реальной ситуации, которая была неодинаковой в разных республиках, областях и даже городах, еврейское население в СССР было разделено на две основные группы: националистическую и ассимилированную. В пределах каждой из этих групп существовало много разных менталитетов, связанных с уровнем религиозности или степенью ассимилированности. Поскольку ЕАК в 1946—1947 годах стал постепенно защищать, прежде всего, интересы евреев, стремившихся к культурной автономии, а не к ассимиляции, то конфликт этого комитета с политической властью стал неизбежен. Появление в Москве посольства Израиля и Голды Меир , как первого израильского дипломата, ускорило конец ЕАК. 4 октября 1948 года Голда Меир с группой израильских дипломатов приехала в еврейскую синагогу в Москве по случаю празднования еврейского Нового года. Ее возле синагоги приветствовала огромная демонстрация евреев, насчитывавшая по некоторым подсчетам около 10 тысяч человек, а по заявлениям самой Голды Меир — до 50 тысяч человек. Через неделю, 13 октября 1948 года, Голда Меир снова посетила московскую синагогу по случаю еврейского праздника Йом Киппур, и массовая еврейская демонстрация снова повторилась. В большинстве репортажей об этих демонстрациях, появившихся в западной прессе, они представлялись как «стихийные». В Израиле и в сионистских организациях США и других стран эту неожиданную солидарность московских евреев с государством Израиль воспринимали как желание еврейского народа к массовой эмиграции из стран своего временного проживания.
В октябре 1948 года я жил в Москве и был студентом. С марта по сентябрь 1948 года я находился в Крыму, где работал в биохимической лаборатории, выполняя дипломную работу. Когда я в конце сентября 1948 года вернулся в Москву, это был, по настроениям интеллигенции, совсем другой город. В июле-августе в СССР произошли серьезные изменения в идеологии и внешней политике, которые можно охарактеризовать как консервативный поворот, вызвавший острую конфронтацию с Западом. 26 июня 1948 года Сталин начал блокаду Западного Берлина. США, Великобритания и Франция могли снабжать двухмиллионное население своего сектора Берлина только по воздуху. Берлинский кризис ставил отношения между СССР и западными странами на грань войны. 28 июня 1948 года было объявлено о разрыве между ВКП(б) и Союзом коммунистов Югославии. Маршал Тито, недавний герой войны и самый популярный в СССР лидер «народных демократий», был объявлен предателем и фашистом. Югославских студентов (их были в Москве тысячи) стали высылать из СССР домой. В июле был освобожден от должности второго секретаря ЦК ВКП(б) Жданов и на роль партийного преемника Сталина назначен Маленков. Жданов был сталинист и консерватор, но Маленков был еще хуже. Поскольку он не имел достаточного кругозора для руководства идеологией, все идеологические отделы аппарата ЦК ВКП(б) перешли под полный контроль Суслова. Это неизбежно усиливало антисемитские тенденции и во внутренней и во внешней политике. Под контролем Суслова оказался и международный отдел ЦК ВКП(б). В августе состоялась погромная сессия сельхозакадемии (ВАСХНИЛ) против генетики и псевдоученый, и шарлатан Трофим Лысенко получил монополию во всех областях биологии и сельскохозяйственной науки. Тысячи ученых и преподавателей увольнялись по всей стране. В Москве эти увольнения и исключения проводились особенно широко и распространялись не только на профессоров и преподавателей, но и на аспирантов и студентов. Производились и аресты, пока немногочисленные, но все ожидали худшего. Настроение интеллигенции было мрачное и напуганное. Можно поэтому задать простой вопрос: была ли в этих условиях возможна стихийная и массовая демонстрация десятков тысяч евреев возле синагоги и по случаю посещения ее Голдой Меир ? Пока никто не предложил рационального объяснения этик двум демонстрациям. Особенно странной выглядит вторая демонстрация 13 октября, так как после 5 октября 1948 года в стране был неофициальный траур по случаю гибели более ста тысяч человек от землетрясения в Ашхабаде. Столица Туркмении была полностью разрушена.

«Невиданная толпа в полсотни тысяч человек собралась перед синагогой, куда в еврейский Новый год пришла Голда Меир . Тут были солдаты и офицеры, старики, подростки и младенцы, высоко поднятые на руках родителей...» «Наша Голда! Шолом, Голделе! Живи и здравствуй! С Новым годом!» — приветствовали ее»[78].

Эдвард Радзинский, из книги которого «Сталин» приведено это описание, объясняет феномен очень просто: «...Дух легкомысленной свободы еще не испарился после Победы» [79]. Никакого «духа свободы» в СССР после войны не было, тем более у евреев. 1945—1948 годы были периодом массовых репрессий, особенно этнических и религиозных. Не дал убедительного объяснения этим демонстрациям и Г. В. Костырченко, автор недавнего, наиболее обстоятельного исследования антисемитизма в СССР. По его мнению, празднование еврейского Нового года «вылилось во внушительную демонстрацию еврейского национального единства», а праздник 13 октября был стихийным проявлением религиозности.

«В тот день главный раввин С.М. Шлифер так прочувствованно произнес молитву «На следующий год - в Иерусалиме», что вызвал прилив бурного энтузиазма у молящихся. Эта сакральная фраза, превратившись в своеобразный лозунг, была подхвачена огромной толпой, которая, дождавшись у синагоги окончания службы, двинулась вслед за Меир и сопровождавшими ее израильскими дипломатами, решившими пройтись пешком до резиденции в гостинице "Метрополь"» [80].

Об этой многотысячной демонстрации евреев через весь центр Москвы, впереди которой шли Голда Меир и группа иностранных дипломатов, в советских газетах не было никаких сообщений. Иностранная пресса, особенно пресса Израиля, была полна сенсационными репортажами. Московские еврейские демонстрации вызвали ликование в сионистских кругах в США. В Москве в советское время ни до октября 1948 года, ни после никаких стихийных демонстраций по любому поводу больше не было. Интересно отметить, что московские службы правопорядка, и прежде всего милиция, отсутствовали в районе манифестаций. Министерство внутренних дел СССР, которое отправляло Сталину рапорты о всех основных неожиданных событиях, независимо от того, работал ли он в Кремле или отдыхал на юге, 5 октября 1948 года не посылало ему никаких рапортов. Предыдущий рапорт Сталину касался задержания В.А. Витковского, который пытался в Новороссийске «подняться по якорной цепи на уругвайский пароход» [81].
С 6 октября Сталину шли ежедневные рапорты об усилиях МВД СССР по ликвидации последствий землетрясения в Ашхабаде. О демонстрации в Москве 13 октября, 1948 года МВД СССР Сталину также не рапортовало. Молотов, как министр иностранных дел СССР, получал от МВД рапорты другого типа (а также копии рапортов Сталину), касавшиеся неожиданностей, имевших какое-то отношение к МИДу. 2 октября 1948 года МВД СССР направило Молотову рапорт «О нападении вооруженной банды на конвой охраны треста № 5 в Синьдзяне», а затем, уже 13 октября, о переходе границы солдатом турецкой армии. О демонстрации евреев в Москве и о необычном поведении посла Израиля Голды Меир Молотов никаких рапортов не получал [82]. Наибольшее число рапортов МВД получал в 1948 году Берия, так как именно он был ответственным в Политбюро за работу Министерства внутренних дел СССР. Каждый день в октябре 1948 года на стол Берии ложилось от трех до семи рапортов, иногда о тривиальных делах вроде обеспечения какого-либо гулаговского предприятия лесоматериалами, также производившимися в Гулаге, иногда о неожиданных событиях, требующих расследования, например о взрыве на газопроводе Дашава — Киев. Но о демонстрациях в Москве по случаю посещения Голдой Меир еврейской синагоги Берии никто не рапортовал [83]. Из этого непонятного молчания и прессы, и московской милиции по поводу событий в Москве, которые обратили на себя внимание основных западных газет, можно сделать бесспорный вывод о том, что ни для Сталина, ни для Молотова, ни для Берии массовые еврейские демонстрации в Москве, выражавшие солидарность с Израилем и его послом, не были неожиданными. Это, в свою очередь, говорит о том, что эти демонстрации были, по-видимому, организованы самими властям. Для Сталина, а возможно и для МГБ, решивших ликвидировать ЕАК и арестовать активистов этой уже ненужной еврейской организации, был необходим какой-то убедительный повод для такой расправы. Демонстрации в Москве 4 и 13 октября обеспечили этот повод. ЕАК не участвовал в организации этих демонстраций. По заключению Г.В. Костырченко, тщательно изучавшего все архивы ЕАК и свидетельства членов его руководства, верхушка ЕАК и в частности его новый председатель Фефер понимали, что за демонстрациями в Москве последуют серьезные кары. «Этого нам никогда не простят», — так формулировал Фефер возможную реакцию властей [84]. Но и Фефер, несмотря на свой партийный и агентурный опыт, очевидно, не догадывался, что эти совершенно необычные для советской действительности манифестации были спровоцированы самими властями.

Еврейский антифашистский комитет был формально распущен 20 ноября 1948 года. Сейчас уже хорошо известно постановление Политбюро о ликвидации ЕАК, подписанное Сталиным. Репродукция найденного в архивах ЦК КПСС оригинала этого постановления воспроизведена на обложке книги Г.В. Костырченко. Однако комментарий Костырченко о том, что «судьбой ЕАК единолично распорядился сам вождь» [85], вряд ли можно считать бесспорным. Особенность тоталитарной системы, созданной Сталиным, состояла в том, что весь ее руководящий и репрессивный аппарат работал в нужном для Сталина направлении и без обязательного его прямого личного участия. 20 ноября, когда был подписан документ о роспуске ЕАК, Сталин был все еще на отдыхе, недалеко от Сочи. Он уехал из Москвы после похорон Жданова, умершего 31 августа 1948 года, и возобновил работу в своем кремлевском кабинете только через 3 месяца, 2 декабря [86]. В ноябре 1948 года заседаний Политбюро не было. Партийными делами в Москве руководил Маленков, правительственными — Берия и Вознесенский. Подписанный Сталиным документ не является по форме постановлением Политбюро, а скорее расширенной резолюцией, адресованной Маленкову, Абакумову и Смиртюкову. Подпись под этим документом — это не «живая» подпись Сталина; а хорошо известное факсимиле. По существовавшим в то время правилам все решения, принимавшиеся Советом Министров, ЦК ВКП(б) и Политбюро, должны были иметь подпись Сталина, независимо от того, имел ли он возможность сделать это своим личным пером. Поэтому существовало 12 или 13 факсимильных штампов подписи Сталина, которые имели право использовать начальник канцелярии Сталина Александр Поскребышев, Маленков, председатель основного Бюро Совета Министров и председатели отраслевых Бюро СМ, то есть практически все члены Политбюро. Эту факсимильную подпись Сталина можно найти под множеством тривиальных хозяйственных документов и назначений: В секретных отраслях промышленности, например в атомной или ракетной, все назначения и перемещения инженерных и административных кадров подписывались Сталиным. Использование факсимильной подписи, легко отличимой от «живой» своей неизменностью, считалось оправданным, так как обеспечивало лучшее выполнение всех решений.
Документ от 20 ноября 1948 года прежде всего гласит: «Утвердить следующее решение Бюро Совета Министров СССР», после чего приводится текст короткого решения Бюро Совета Министров СССР. Таким образом, первичное решение о закрытии ЕАК «как центра антисоветской пропаганды», поставляющего антисоветскую информацию «органам иностранной разведки», было принято БСМ, а не Политбюро. Это было логично, так как ЕАК через Совинформбюро входил в систему правительства. Председателем Бюро Совета Министров СССР был Сталин, но текущей работой до марта 1948 года руководил его первый заместитель Молотов.
Однако 29 марта 1948 года Политбюро по инициативе Сталина провело новую реорганизацию руководства Совета Министров СССР. Молотов потерял свой пост первого заместителя БСМ, и ему было предложено сосредоточиться главным образом на внешней политике. Председательствовать на заседаниях Бюро Совета Министров было поручено поочередно Вознесенскому, Берии и Маленкову [87]. Пока не установлено, кто из этой тройки возглавлял заседание БСМ, на котором была принята резолюция о ликвидации ЕАК. Неизвестна и конкретная дата этого решения. После смерти Жданова 31 августа 1948 года Секретариат ЦК ВКП(б) снова возглавил Маленков. Он, таким образом, стал вторым после Сталина лидером партии. Наиболее авторитетной фигурой в правительстве был в это время Николай Вознесенский. Во время пребывания Сталина в отпуске, то есть с начала сентября до начала декабря, Сталина замещал в Москве Маленков. Он, по-видимо-му, и являлся автором документа ЦК о роспуске ЕАК, основные действия по которому нужно было принимать Абакумову. Маленков мог советоваться со Сталиным по телефону, и именно это может объяснить последнюю фразу этого решения: «органы печати этого комитета закрыть, дела комитета забрать, пока никого не арестовывать». Ликвидацию ЕАК Сталин одобрил заочно, но аресты актива ЕАК он хотел контролировать лично. В числе кандидатов на аресты были такие фигуры, как Лозовский и Жемчужина, для которых МГБ должно было согласовывать со Сталиным не только арест, но и характер обвинений.
Не исключено, что МГБ СССР подготовило для БСМ и ЦК ВКП(б) «досье», на основе которого и были приняты эти решения. Аппарат МГБ был «профессионально» заинтересован в раскрытии различных «заговоров». Суть этой заинтересованности хорошо объяснил Хрущев на июльском Пленуме ЦК ВКП(б) в 1953 году. Он говорил о местных начальниках госбезопасности:

«Хрущев. Но если ему создали такую сеть, нужно что-то делать. Если сейчас разобрать архив МВД, я убежден, что 80% населения Советского Союза имеет анкеты МВД, на каждого дело разрабатывается. (Смех.)
Голоса. Правильно.
Хрущев. Конечно, если деньги платят, то нужно что-то делать. А если проступков нет, а начальство спрашивает, ты, сукин сын, работаешь. Если нет, так надо сделать.
Я знаю по Москве, в прошлом году человека осудили на 25 лет, потому что агент сам выдумал дело на этого человека, и его осудили. Вот какое дело.
Надо навести, товарищи, порядок, надо людям дать работу согласно их способностям. И надо людей оставить столько, сколько нужно на этом посту, и таких, которые бы понимали политику партии, строго ее проводили и подчинялись ей.
Голоса. Правильно» [88].

Эти же аргументы подходят и для всего аппарата МГБ.
В декабре 1948 года после доклада Абакумова о начатом в МГБ «деле ЕАК» Сталин дал санкцию на арест председателя ЕАК Ицика Фефера и нового директора Еврейского театра в Москве Вениамина Зускина. Этими арестами началась цепная реакция репрессий по разным «сионистским» делам, не прекращавшаяся уже до смерти Сталина. По делу ЕАК в начале 1949 года были арестованы десятки человек. Некоторых из них впоследствии отбирали для суда по намеченному сценарию, другим выносили приговоры заочно через Особое Совещание. Подробности следствия и последующего суда над бывшими членами ЕАК достаточно полно изложены в нескольких книгах.
Следственные документы и стенограмма закрытого суда 15 обвиняемых были рассекречены и поэтому тщательно изучались. Была опубликована на русском и на английском языках сокращенная стенограмма судебного заседания Военной коллегии Верховного Суда СССР, проходившего с 8 мая по 18 июля 1952 года по делу ЕАК [89]. Суд был закрытый и без права обвиняемых на защиту и апелляции. Возможно, что первоначально готовился сценарий для открытого суда. Но от этой идеи отказались, так как следствие не смогло получить никаких доказательств «шпионской» или даже антисоветской деятельности арестованных. Поэтому главной для обвинения и суда после следствия, затянувшегося на три года, стала уже старая идея о «крымской еврейской республике», которая теперь рассматривалась как международный заговор. Поскольку и в этом случае речь шла о неосуществленном проекте, то никаких доказательств наличия «заговора» не было получено. Председатель Военной коллегии Верховного Суда СССР, генерал-лейтенант юстиции Александр Чепцов понимал, что для вынесения смертного приговора, предусмотренного решением Политбюро еще в 1949 году, нет достаточных юридических оснований. Он поэтому пытался получить в партийных инстанциях разрешение на смягчение приговора, обратившись с ходатайством об этом к Маленкову. В разных книгах приводится несколько версий реакции Маленкова на апелляцию Чепцова, но все они являются вариациями и интерпретацией дебатов, происходивших на июньском Пленуме ЦК КПСС в 1957 году по делу «антипартийной группы Молотова, Маленкова и Кагановича». Поскольку стенограмма этого пленума была рассекречена и недавно опубликована, то можно ограничиться здесь цитатой из выступления на этом пленуме тогдашнего Генерального прокурора СССР Романа Руденко:

«Все дело, все рюминские обвинения — все рухнуло. Председательствующий по этому делу тов. Чепцов — председатель Военной коллегии, ныне в отставке, — он явился к тов. Маленкову (он живой человек, может подтвердить), явился к Вам, тов. Маленков, и доложил, что дело рухнуло, обвинение несостоятельное, оправдательный приговор нужен. Вы заявили: мы не будем становиться перед ними на колени, есть решение Политбюро — расстрелять. И 13 человек, в том числе Лозовский, их расстреляли.
Маленков: Это докладывалось и в Политбюро тов. Сталину.
Руденко: Был такой случай, приходил?
Маленков: Да, приходил.
Руденко: А вы бы пошли к тов. Сталину и сказали, что ничего нет.
Маленков: Все, что он сказал, я бы не посмел не сказать Сталину» [90].

Маленков вряд ли объяснялся по этому поводу со Сталиным. В конце июля 1952 года уже было развернуто следователем Михаилом Рюминым и новым министром госбезопасности Семеном Игнатьевым более крупное «дело врачей». Чепцова на аудиенции у Маленкова cопровождали Рюмин и Игнатьев, для которых оправдание членов ЕАК грозило концом карьеры. Маленков И сам очень активно участвовал в организации «дела ЕАК» и «дела врачей». Среди подсудимых в «деле ЕАК» была первая в СССР женщина-академик, Лина Семеновна Штерн, всемирно известный физиолог. Штерн, которой в 1952 году исполнилось 74 года, прославилась своими открытиями в области физиологии и биохимии кровообращения в мозге еще в период работы в Швейцарии. В 1925 году ее пригласили в СССР и создали для нее институт в Академии наук. Казнь Штерн не могла бы пройти незамеченной за границей. Поэтому ее приговорили к кратковременной ссылке в Среднюю Азию, где она могла продолжать свою научную работу. Остальные 13 подсудимых по «делу ЕАК» были расстреляны 12 августа 1952 года. Один из обвиняемых, Соломон Бергман, заболел и умер в больнице. Был ликвидирован и Исаак Соломонович Фейфер (Фефер), хотя он сотрудничал с МГБ и полностью кооперировал со следствием. На суде он вел себя более достойно и умело защищался. В приговоре, вступительная часть которого состояла Из перечисления преступлений обвинявшихся, главой сионистского заговора ЕАК объявлялся Соломон Лозовский. Его представили скрытым врагом Коммунистической партии, который намеренно поставил во главе ЕАК еврейских буржуазных националистов Михоэлса и Эп-штейна, бывших членов Бунда. Эпштейн умер собственной смертью еще до роспуска ЕАК. Именно Лозовский, пользуясь своим положением члена ЦК ВКП(б) и заместителя наркома иностранных дел, обеспечил длительную поездку Михоэлса и Фефера в США в 1943 году и поручил им установить личные конфиденциальные контакты с еврейскими националистическими кругами. Здесь в текст приговора входила и крымская идея. Авторство «еврейской республики в Крыму» приписывалось американскому миллионеру Розенбергу, который намеревался поставить эту республику под контроль американских сионистов. Все остальные обвиняемые были соучастниками этого заговора. Здесь нет необходимости повторять множество других целиком вымышленных обвинений, которые вошли в приговор, хотя они не были доказаны в ходе заседаний суда либо вообще были придуманы после суда. Приговор впоследствии могли прочитать некоторые ответственные работники ЦК ВКП(б), МГБ и Прокуратуры, тогда как стенограмма заседаний суда в восьми томах имела высшую категорию секретности и никому не показывалась. Приговор, кроме того, был основан не только на материалах суда, но и на материалах длительного следствия и на тех показаниях на следствии, которые не были подтверждены на суде. Значительная часть показаний, полученных следствием, была «выбита» из обвиняемых С помощью пыток и избиений. Не подвергали жестоким физическим мерам воздействия лишь Фефера и Лину Штерн. На суде обвиняемые от свода показаний отказались. Но в приговор они все равно вошли.
В тот же день, 12 августа 1952 года, были, кроме Лозовского и Фефера, казнены: Иосиф Юзефович, историк, Борис Шимелиович, директор Боткинской больницы в Москве, Лейб Квитко, поэт, Перец Маркиш, поэт, Давид Бергельсон, поэт, Давид Гофштейн, поэт, Вениамин Зускин, директор Государственного еврейского театра, Лев Тальми, журналист, Эмилия Теумин, редактор, Илья Ватенберг, редактор, и Хайке Ватенберг-Островская, переводчик [91].
22 ноября 1955 года Военная коллегия Верховного Суда СССР, которую возглавлял председатель Верховного Суда А. Волин, пересмотрела это дело и отменила приговоры в отношении всех обвиняемых «за отсутствием состава преступления» [92]. В 1955 году отмены приговоров проводились в результате вторичного расследования, вызовов новых свидетелей и довольно длительной юридической работы. В данном случае пересмотр «дела ЕАК» занял больше двух лет, так как ходатайства о реабилитации подавались родственниками казненных сразу после реабилитаций по «делу врачей» в апреле 1953 года. В подробном решении Военной коллегии ВС СССР от 22 ноября 1955 года не было, однако, формулировки «реабилитация». В этот период, до речи Хрущева на XX съезде КПСС в феврале 1956 года, казни сталинского времени рассматривались как «нарушения законности», а не как преступления. Не выносилось в 1955 году и определений об основных организаторах этих жестоких расправ. Маленков в ноябре 1955 года уже не был Председателем Совета Министров СССР. Он занимал лишь посты заместителя Председателя СМ и министра электростанций. Однако он все еще состоял членом Президиума ЦК КПСС.

76. Всесоюзная перепись населения 1939 года... - С. 61.
77. Там же. -С. 80.
78. Радзинский Эдвард. Сталин. - М:: Вагариус, 1997. - С. 574; Radzinsky Edvard. Stalin. - London: Hodder & Stoughton, 1996. - P. 514.
79. Там же. - С. 574; Ibid. - P. 514.
80. Костырченко Г.В. Указ. соч. - С. 413-414.
81. Архив новейшей истории России: "Особая папка" И.В. Сталина...-Том I. -С. 268.
82. Архив новейшей истории России: "Особая папка" В.М. Молотова / Под ред. Козлова В.А. и Мироненко СВ. // Из материалов Секретариата НКВД-МВД СССР 1944-1956: Каталог документов. - М.: Благовест, 1994. -Том II. - С. 136-137.
83. Архив новейшей истории России: "Особая папка" Л.П. Берии / Под. ред. Козлова В.А. и Мироненко СВ. // Из материалов Секретариата НКВД-МВД СССР 1946-1949: Каталог документов. -М.: Изд. отд. федеральных архивов, 1996. - Том IV. - С. 455-459.
84. Костырченко Г.В. Указ. соч. - С. 414.
85. Там же.-С. 351.
86. Посетители кремлевского кабинета И. В. Сталина (1947-1949 гг.) // Исторический архив. - 1996. - № 5-6. - С. 42-43.
87. Жуков Ю.Н. Указ. соч. - C. 31.
88. Берия Лаврентий. Указ. соч. - С. 94.
89. Неправедный суд. Последний сталинский расстрел: Стенограмма судебного процесса над членами Еврейского антифашистского комитета / Отв. ред. Наумов В.П. - М.: Наука, 1994; Stalin's Secret Program. The Postwar Inquisition of the Jewish Anti-Fascist Committee / Edited and with Introduction by Rubenstein J. and Naumov V.P. - New Haven and London: Yale University Press, 2001.
90. Молотов, Маленков, Каганович. Документы: Стенограмма июньского пленума ЦК КПСС (1957). - М.: Международный фонд "Демократия", 1998. - С. 421-422.
91. Stalin's Secret Pogrom... - P. 482-493.
92. Ibid. - P. 499-505.

Арест Полины Жемчужины, опала Молотова и ликвидация Вознесенского

Репрессии в СССР в 20-е и 30-е годы были определенным образом связаны с борьбой Сталина за единоличную власть, за создание диктатуры, сопровождавшейся неизбежным культом личности. После войны единоличная власть Сталина, подкрепленная Победой, была непоколебимой, но его способность к исполнению всех своих многочисленных полномочий резко уменьшилась из-за плохого состояния здоровья. В то же время увеличился общий объем работы Правительства СССР. Советский Союз стал супердержавой, второй в мире по экономическому и военному могуществу. Сталину приходилось теперь не только решать усложнившиеся проблемы собственной страны, но и контролировать положение во всем советском блоке и на западе, и на востоке. В конце 1948 года в Китае шли решающие сражения гражданской войны, в которых и СССР, и США активно отстаивали свои стратегические интересы. Необходимость перевооружения армии бомбами, ракетами и реактивной авиацией не позволяла сильного сокращения военных расходов. В то же время отмена карточной системы распределения продовольствия и потребительских товаров вызвала многочисленные дефициты. Особенно тяжелым оказалось положение в областях, подвергавшихся оккупации во время войны. В этих условиях Сталин должен был наделять своих соратников дополнительными полномочиями. Между ними, в свою очередь, возникла борьба за власть и за сохранение этой власти в случае болезни или смерти диктатора. В 1948 году вторым человеком в государстве и преемником Сталина общепризнанно считался Молотов. Выдающееся положение Молотова подтверждалось множеством формальных и косвенных признаков — от его второго после Сталина места в любом перечислении членов Политбюро, его соседства со Сталиным на трибуне Мавзолея Ленина во время парадов и демонстраций до числа выдвижений от разных избирательных округов в качестве кандидата В депутаты при выборах в Верховный Совет и числа наименований городов и поселков, заводов, колхозов, школ, которым присваивалось имя Молотова. Третьим по влиянию человеком в СССР к середине 1948 года был Жданов, но его власть ограничивалась партийными структурами. На государственном уровне главным союзником Жданова был Николай Вознесенский, член Политбюро, председатель Госплана и первый заместитель Председателя Совета Министров СССР.
Жданов потерял свой пост второго секретаря ЦК ВКП(б) в июле 1948 года, за полтора месяца до своей смерти. Большая часть полномочий Жданова перешла теперь к Маленкову. Значительно усилились позиции В Секретариате ЦК ВКП(б) у Михаила Суслова, который как руководитель идеологических отделов подчинялся непосредственно генсеку, а не Маленкову. Борьба за власть переместилась в конце 1948 года из аппарата ЦК ВКП(б) в область распределения полномочий в руководстве правительством. Поскольку Берия играл очень важную роль в возвращении Маленкова к руководству партийными органами, возник достаточно явный политический и личный союз Маленкова и Берии, направленный, с одной стороны, против Молотова и, с другой стороны, против Вознесенского.
Травля Молотова была начата в конце 1948 года со стороны жены, поскольку Полина Жемчужина легко попадала в тот сфабрикованный в МГБ «заговор ЕАК», по которому уже готовились аресты. Дружба Жемчужины с Лозовским, Михоэлсом и Фефером не была секретом, и она оказывала покровительство Еврейскому театру в Москве. Маленкову и Берии была известна и причина той неприязни, которую Сталин питал к Жемчужине, считая ее косвенно виновной в самоубийстве в 1932 году своей жены Надежды. По свидетельству дочери Сталина Светланы, отец и в конце 40-х годов нередко вспоминал, «...что мама дружила с Полиной Семеновной Жемчужиной, и она «плохо влияла на нее»...»[93]. Вернувшись в начале декабря 1948 года в Москву после почти трехмесячного отдыха на юге, Сталин начал знакомиться с обобщенными протоколами допросов арестованных членов ЕАК. В показаниях нередко упоминалось и имя Полины Жемчужины. Молотову, очевидно, сам Сталин показывал некоторые из обвинений, так как Молотов по требованию Сталина оформил развод с женой. Жемчужина переехала жить к брату В.И. Карповскому. 29 декабря 1948 года Полина Жемчужина была исключена из членов ВКП(б). Ф. Чуев, который впоследствии записывал воспоминания Молотова-пенсионера, сообщает в своем дневнике, что на заседании Политбюро Молотов голосовал вместе с другими за исключение, так как был действительно напуган зачитанным лично Сталиным материалом из МГБ [94]. По другим свидетельствам, Молотов сам первым сообщил Полине об исключении из партии и предупредил о возможности ареста. «И ты поверил датой клевете!?» — ответила ему недавняя жена [95].
Сталин, убедившись в послушности своего старого друга, проявил некоторое великодушие и не разрешил Абакумову включать Жемчужину в сионистское «дело ЕАК». Возможно, было просто неудобно обвинять жену министра иностранных дел СССР в антисоветской или даже шпионской деятельности. Полину Жемчужину обвинили в тривиальной коррупции в период пребывания на посту начальника главка Министерства Легкой промышленности РСФСР. Было создано самостоятельное дело о служебных злоупотреблениях, и в связи с этим арестовали несколько бывших сотрудников Жемчужины, которые дали нужные показания? [96]. 21 января 1949 года Жемчужина была вызвана в ЦК ВКП(б) и здесь арестована. Такая форма ареста существовала для тех случаев, когда МГБ хотело избавиться от нежелательных свидетелей и связанных с арестом обыска квартиры и конфискации бумаг, Приговор, вынесенный через несколько месяцев заочно, через Особое Совещание МГБ СССР, был сравнительно мягким.
Жемчужину приговорили к ссылке на пять лет в Кустанайскую область в Казахстане. Среди широкой общественности, даже в Москве, арест и ссылка жены Молотова остались незамеченными. Большинство людей в СССР знало имена и портреты членов Политбюро, так как эти имена часто упоминались в прессе, а портреты вывешивались на административных зданиях по праздникам в определенном порядке, но практически ничего не знало о членах их семей. Однако в дипломатических кругах в Москве арест жены Молотова не мог остаться неизвестным. Министра иностранных дел СССР часто приглашали вместе с женой в различные посольства на приемы по случаю национальных праздников, и Полина редко отказывалась от возможности поговорить с иностранными дипломатами. На приеме, который сам Молотов устраивал в Кремле 7 ноября 1948 года для иностранных дипломатов, Полина познакомилась с Голдой Меир и беседовала не только с ней, но и с ее дочерью на идиш. Голда Меир была удивлена тем, что Полина Жемчужина (Голда Меир не знала ее настоящего имени и упоминает о ней в своих воспоминаниях как о госпоже Молотовой) знала подробности о посещениях Голдой синагоги 4 и 13 октября, и даже похвалила ее за это: «Евреи очень хотели встретиться с вами»... «Я дочь еврейского народа», — подчеркнула при этом Жемчужина [97]. Полина долго расспрашивала дочь Голды Меир о киббуцах В Израиле и посоветовала ей прочитать труды Сталина по проблемам коллективизации крестьянства.
Хотя московские дипломаты и журналисты достаточно быстро узнали об аресте жены Молотова, никто практически не знал об ее исключении из партии и о разводе. В создавшихся условиях руководство Молотовым внешней политикой Советского Союза было уже невозможно. Арест жены создавал проблемы для частых выездов за границу, встреч с лидерами других стран, пресс-конференций и поддержания статуса «второго» после Сталина человека в советской иерархии власти.
Молотов был освобожден от обязанностей министра иностранных дел CCCP 4 марта 1949 года. Это было сделано на заседании Политбюро, перед началом работы 4-й сессии Верховного Совета СССР. Сессия утвердила это решение, и новым министром иностранных дел был назначен Андрей Вышинский. В этот же день потерял пост министра внешней торговли Микоян, давний близкий друг Молотова и Жемчужины. Полного «падения» Молотова, однако, не произошло. Молотов и Микоян остались заместителями Сталина по Совету Министров и членами Политбюро. В составе правительства Молотов теперь возглавил Бюро СМ по металлургии и геологии.
Возникший в руководстве СССР триумвират Сталина, Берии и Маленкова обошелся более радикально с Николаем Вознесенским. Ему были предъявлены обвинения в утрате секретных документов и занижении хозяйственных планов. 7 марта 1949 года Вознесенский был освобожден от всех своих постов и выведен из состава Политбюро. Его отправили в бессрочный «отпуск», не предложив никакой работы. Смещение Вознесенского не комментировалось в прессе и было секретным. Как раз в это время февраля-марта 1949 года начало формироваться групповое «дело», получившее в советской истории название «ленинградского», которое справедливо считается самой крупной репрессивной кампанией в послевоенный период [98].
Удаление Вознесенского из Совета Министров сделало именно Берию наиболее влиятельной фигурой в правительстве. Бюро Совета Министров было преобразовано в Президиум СМ СССР, и председательство на его заседаниях было возложено «поочередно» на Берию, Булганина и Маленкова [99] Псложение Берии особенно сильно укрепилось после успешного испытания 29 августа 1949 года советской атомной бомбы. Берия был главой всего атомного проекта и руководил успешными действиями советской разведки в области атомного шпионажа.
Структура власти в СССР достаточно хорошо отражалась потоками секретной информации, которая в форме рапортов и докладных МВД и МГБ направлялась отдельным членам Политбюро. Списки на рассылку такой информации утверждались лично Сталиным [100]. В конце 1946 года Сталину на стол поступало около 40 — 50 секретных докладных записок и рапортов МВД и МГБ каждый месяц. Некоторые из таких рапортов, прежде всего о репрессивных актах, осуществлявшихся Особыми Совещаниями по групповым делам, посылались только Сталину. Для их утверждения была, очевидно, нужна лишь его санкция. По другим событиям и проблемам копии рапортов Сталину посылались Также и другим членам Политбюро. Опубликованные в 90-х годах архивные документы «рассылки Сталина» показывают, что наиболее часто этот поток секретной информации поступал, кроме Сталина, к Молотову, Берии и Жданову. Порядок имен в этой рассылке соответствовал полномочиям и влиянию лидеров. В конце 1948 года Жданова в «рассылке Сталина» сменил Вознесенский и пятым был добавлен Маленков. В 1949 году персональный состав «рассылки Сталина» менялся очень часто. Вознесенский исчез. Молотов остался по прежнему на втором месте, но число получаемых им документов уменьшилось. Чаще всего в секретный поток информации, кроме Сталина, включались лишь Берия и Маленков. Следующим после Маленкова сто-ял теперь Булганин, а по международным проблемам — Вышинский [101]. Рассылка МВД отражала лишь те проблемы, которые решались правительством. В партийных делах третьим по влиянию после Сталина и Маленкова человеком оказался Суслов. Он был начальником Агитпропа, контролировавшего всю прессу и определявшего инструкции всесильной цензуре — Главлиту. В дополнение к этому Суслов в июне 1949 года был назначен главным редактором «Правды». В идеологическом государстве, каким был СССР, впервые появился собственный коммунистический кардинал.

Сталин и еврейская проблема - часть 4

Появление «дела врачей». Роль Маленкова

Получив в Политбюро «портфель» Жданова, Маленков унаследовал вместе с ним и весь очень сложный комплекс еврейских проблем. Молотов, потеряв пост министра, все же продолжал руководить Внешнеполитической комиссией Политбюро и контролировать работу МИДа, так как другого человека в Политбюро, обладающего для этого необходимым опытом и знаниями, просто не было. Проблемы Израиля, ставшего независимым государством, остались под наблюдением Молотова, тогда как внутренние дела еврейского населения СССР стали заботой Маленкова. Именно Маленков стал соавтором редакционной статьи в «Правде» «Об одной антипатриотической группе театральных критиков», опубликованной 28 января 1949 года, с которой началась более или менее явная антисемитская кампания. Вторым соавтором этой статьи был Петр Поспелов, один из самых опытных организаторов пропагандистских кампаний по борьбе с «врагами народа». Поспелов был наиболее долговечным редактором «Правды», с 1940 до июня 1949 года. Третьим соавтором статьи был Дмитрий Шепилов, который в то время был заместителем Суслова в Агитпропе и которому принадлежала инициатива подготовки этой проблемы, первоначально в форме проекта постановления ЦК по этому вопросу [102]. В своих воспоминаниях, которые опубликованы сравнительно недавно, Шепилов, однако, полностью обходит молчанием свое участие в антисемитские кампаниях [103]. Жданов, как известно, ввел в широкое употребление советской пропаганды обозначение «космополит», которое очень часто стали использовать по отношению к представителям еврейской интеллигенции. Однако понятие «космополит» распространялось также на все формы «преклонения перед Западом», и поэтому в космополиты попадали, например, в науке множество ученых, независимо от их этнической принадлежности. Любой интерес к западной культуре характеризовался как космополитизм. Статья в «Правде» от 28 января 1949 года вносила в эту проблему большую ясность. Синонимом еврейства стало понятие «безродный космополит» — обвинение в принадлежности к этой категории идеологических пороков было достаточным для увольнения литераторов и журналистов из редакций и издательств. Кроме этого, было введено понятие «буржуазный националист», которое имело уже криминальный оттенок антисоветской активности. Статья в «Правде», дополнявшая закрытое письмо ЦК ВКП(б) в партийные организации республик и областей, объяснявшее причину ликвидации Еврейского антифашистского комитета, была воспринята как директива для общего разгрома еврейских культурных центров, закрытия еврейских театров, ликвидации еврейских издательств, клубов, секций творческих союзов, которая распространилась даже на Биробиджан [104]. Этот культурный погром сопровождался и множеством арестов. Общее наблюдение за этой антисемитской кампанией осуществлял Маленков.
У Сталина с Маленковым по линии руководства партией выработалась примерно такая же система отношений, как и с Молотовым в руководстве правительством. Маленков, так же как и Молотов, был человеком огромной работоспособности, имел организаторский талант и был предан лично Сталину. В то же время он, подобно Молотову, был лишен волевых качеств, необходимых самостоятельному политику. Маленков поэтому опирался на огромную волю Сталина и выполнял любые его поручения и просто намеки. Очень часто он, даже и без намеков, «угадывал» желания Сталина. Маленков не был близким другом Сталина, как Молотов или Ворошилов, так как его работа в аппарате ЦК ВКП(б) началась лишь в середине 30-х годов. В период террора 1937—1938 годов Маленков, тесно сотрудничавший с Ежовым, принимал прямое участие в нескольких репрессивных кампаниях в разных областях страны и в Армении и Белоруссии [105]. В 1939 году Маленков был избран членом ЦК ВКП(б), и с этого времени началось его тесное сотрудничество с Берией, который сменил Ежова во главе НКВД. Берия был достаточно тонким политиком, имел большие амбиции, организаторский талант и большую волю. Сочетание волевых качеств лидера с энергией и организаторскими способностями отличало тех членов Политбюро, которые выдвинулись в этот высший орган власти с постов секретарей обкомов и ЦК союзных республик (Жданов, Хрущев, Берия) или в результате успехов в руководстве отраслями промышленности и наркоматами (Каганович, Микоян, Вознесенский, Косыгин). Те же члены и кандидаты Политбюро, которые делали свою карьеру в аппарате ЦК ВКП(б), хотя и выделялись работоспособностью и энергией, но были, как правило, послушными исполнителями воли Сталина. К этой группе относились Молотов, Маленков, Андреев и Шверник. В эту же категорию попадали также гражданские маршалы Ворошилов и Булганин, так как Сталин не решался наделять политической властью боевых маршалов.
Отсутствие у Маленкова волевых качеств самостоятельного лидера привело к его зависимости не только от Сталина, но и от Берии, с которым он быстро подружился. Они были людьми одного поколения и в сферах своих полномочий в Политбюро не были соперниками. Сталин не поощрял личной дружбы между своими соратниками. Но он понял опасность союза Берии и, Маленкова лишь в конце 1949 года. «Берия как то сам сказал, — свидетельствует Хрущев в своих воспоминаниях, — "Слушай, Маленков — безвольный человек. Вообще козел, может внезапно прыгнуть, если его не придерживать. Поэтому я его и держу, хожу с ним. Зато он русский и культурный человек, может пригодиться при случае"» [106]. Хрущев также подтвердил распространенное мнение о том, что срочный перевод самого Хрущева с желанием Сталина ликвидировать концентрацию власти у Берии и Маленкова.

"Сталин ... быстро увидел, что мой приезд в Москву противоречил предположениям Берии и Маленкова. У меня сложилось тогда впечатление, что Сталин, вызывая меня в Москву, хотел как-то повлиять на расстановку сил в столице и понизить роль Берии и Маленкова. Мне даже иногда казалось, что Сталин сам боится Берии, рад был бы от него избавиться, но не знает, как это получше сделать» [107].

Хрущев получил не только пост первого секретаря Московского горкома, но и пост секретаря ЦК ВКП(б), что сделало его почти равным по влиянию с Маленковым партийным лидером. В 1934—1938 годах молодой Хрущев уже занимал пост лидера московской партийной организации и уже тогда сблизился с Булганиным, который с 1931 года возглавлял Московский городской исполнительный комитет. В 1949 году Булганин, ставший членом Политбюро лишь в 1948 году, был министром Вооруженных сил СССР. Это не был в то время слишком влиятельный пост, так как Сталин, решивший в 1947 году отойти от руководства Министерством обороны, разделил это мощное силовое ведомств на два — Вооруженных сил и Военно-морского флота. В апреле 1950 года Политбюро снова провело реорганизацию Совета Министров СССР. По предложению Сталина было создано более узкое Бюро Президиума Совета Министров СССР, в которое вошли Сталин как председатель, Булганин как первый заместитель и заместители Берия, Каганович, Микоян и Молотов. Политбюро постановило: «... председательствование на заседаниях Бюро Президиума Совета Министров СССР в случае отсутствия тов. Сталина осуществлять первому заместителю Председателя Совета Министров СССР тов. Булганину Н.А.» [108]. Этому новому узкому органу власти, сокращенно БПСМ, было поручено «рассмотрение срочных вопросов текущего характера, а также вопросов секретных». Этот маневр Сталина ликвидировал триумвират «Сталин, Берия и Маленков», добавив к нему Булганина и Хрущева. Маленков, лишившийся своего поста заместителя Сталина в правительстве, сумел быстро его восстановить. Уже через неделю он был введен в состав БПСМ — это, безусловно, было прежде всего нужно Берии, а не Маленкову. Берия хорошо понимал, что Маленков без своего параллельного поста в правительстве быстро уступит свою доминирующую роль в аппарате ЦК ВКБ(б) более энергичному и намного более популярному в Москве Хрущеву.
Таким образом, в 1950 году возникла та «пятерка» лидеров, которая оказалась устойчивой. В этой «пятерке» Сталин сохранял роль верховного арбитра в соперничестве двух блоков. Сталин мог быть эффективным арбитром не только благодаря своему авторитету, но и потому, что ключевой силовой орган страны —Министерство государственной безопасности подчинялось лично Сталину. Берия, как член БПСМ, контролировал МВД, но не МГБ.
Берия был намного более профессиональным и опытным работником государственной безопасности, чем его предшественники Ежов и Ягода. В молодости, когда ему исполнилось только 20 лет, Берия уже работал в Чрезвычайной комиссии при ЦК КП(б) Азербайджана, занимаясь Экспроприацией буржуазии и распределением ее имущества среди рабочих. К 1924 году он стал заместителем председателя всей Азербайджанской ЧК. В 1926 году его назначили председателем ГПУ Грузии и заместителем председателя ГПУ Закавказской Федерации. Сталин, всегда интересовавшийся проблемами Закавказья, быстро заметил Берию и перевел его в партийные органы, сделав руководителем грузинского Центрального Комитета. На Кавказе традиционно вокруг такого полувоенного и всевластного лидера создается обширный «клан» доверенных людей. Все более или менее влиятельные или просто экономически выгодные должности распределяются среди «своих» людей. Перевод Берии в Москву в декабре 1938 года для руководства НКВД означал, что главные члены его грузино-азербайджанского клана начнут постепенно брать под свой контроль и центральные органы государственной безопасности, Сталин, безусловно, это понимал. Но ему нужно было в это время ликвидировать главную команду Ежова, то есть провести замену сразу нескольких десятков высших постов в органах государственной безопасности. На большинстве этих постов с 1939 года оказались кавказцы, близкие друзья Берии: Всеволод Меркулов, Сергей Гоглидзе, Владимир Деканозов, Цанава, братья Кобуловы, Богдан и Амаяк, и другие. Берия не был националистом или антисемитом, и в его «команде» были не только грузины или азербайджанцы. Но все же основные доверенные кадры Берии, например начальник следственной части поляк Лев Влодзимирский и начальник контрразведки в армии Соломон Мильштейн, выдвинулись как чекисты на Кавказе.
Сталин, понимая опасность концентрации слишком большой власти в руках Берии, разделил всесильное НКВД на два ведомства — внутренних дел и государственной безопасности еще в 1940 году. Но в 1941 году они снова слились в одно. В 1943 году произошло новое разделение НКВД на три карательных ведомства - НКВД, НКГБ и СМЕРШ. Народный комиссариат госбезопасности опять, как и в 1940 году, возглавил старый друг Берии Всеволод Меркулов, работавший вместе с Берией еще в Грузинском ЧК. Однако новый вариант НКГБ обладал ограниченной властью. НКВД во главе с Берией также был лишен наиболее важной системы контрразведки, наделенной властью арестов и ликвидации. По решению Государственного Комитета Обороны в апреле 1943 года было создано Главное Управление контрразведки (ГУКР) в системе наркомата обороны, главой которого был сам Сталин. Все контрразведывательные подразделения НКВД и НКГБ перешли в ГУКР: Новая силовая структура получила кодовое название СМЕРШ, от «смерть шпионам», и её начальником был назначен генерал Виктор Абакумов. Он стал одним из заместителей наркома обороны СССР и выполнял приказы Сталина. В заключительный период войны именно СМЕРШ создал наиболее эффективную карательную систему в западных областях СССР и в Восточной Европе. СМЕРШ ведал контрразведкой в армии, создавал фильтрационные лагеря для проверки военнопленных и остарбайтеров и контролировал лагеря немецких военнопленных на оккупированных территориях.
Абакумов был малообразованным и жестоким человеком, он начал работать в ОГПУ в 1932 году, еще при Генрихе Ягоде. В период террора 1937—1938 годов Абакумов не играл в НКВД серьезной роли, так как не имел еще ни знаний, ни опыта, чтобы вести следствие по делам того контингента крупных партийных, государственных и военных работников, которые подвергались арестам. Сын истопника, Абакумов закончил в детстве лишь четыре класса городского училища и пошел работать в 13 лет. Он был настоящим пролетарием. В ОГПУ он попал по комсомольской мобилизации, когда ему было 24 года. В конце 1938 года, когда Сталин назначил Берию главой НКВД и с его помощью начал проводить удаление из НКВД «кадров Ежова», чтобы сделать период террора «ежовщиной», Абакумов, не связавший себя с Ежовым, получил повышение. Его назначили начальником НКВД Ростовской области. Здесь он обратил на себя внимание личным участием в допросах арестованных. Обладая большой физической силой, Абакумов мог избивать заключенных, добиваясь нужных показаний Он таким образом приобретал необходимый опыт и знания. В начале войны, став уже генералом, Абакумов был переведен в органы контрразведки Красной Армии. К концу войны Абакумов стал генерал-полковником.
К 1946 году система СМЕРШ оказалась излишней. На заседании Политбюро 4 мая 1946 года было решено объединить СМЕРШ с НКГБ (теперь уже МГБ). Однако неожиданно для многих новым министром государственной безопасности был назначен генерал-полковник Абакумов, а не генерал армии Меркулов. Меркулов на заседании Политбюро подвергся критике и был переведен из членов ЦК ВКП(б) в кандидаты. Его почти год не назначали ни на какую должность, и только В 1947 году он стал во главе особого Управления советским имуществом за границей. Если учесть, что и сам Берия был в конце 1945 года освобожден с поста наркома внутренних дел «в связи с переходом на другую работу», то это, как казалось Сталину, лишило Берию прямого выхода к «силовым» ведомствам. Берия в это время возглавлял Спецкомитет по атомной энергии, который руководил двумя Главными управлениями — по атомной бомбе и по урану. Этот спецкомитет имел много приоритетов, собственную внешнюю «атомную» разведку, лагерную систему, строительные и охранные армейские соединения. Клан Берии и в МВД, и в МГБ сохранил часть своих кадров, и руководители МГБ и МВД — Абакумов и Сергей Круглое, не имевшие никакого политического влияния, сохраняли внешнюю лояльность по отношению к Берии. Однако если Круг-лов отчитывался в Совете Министров перед Берией, то Абакумов докладывал лично Сталину. Ни Берия, ни Маленков не были информированы о том, какие конкретные задания Абакумов получал от Сталина. Он, возможно, узнал от Цанавы о задании по ликвидации Михоэлса. Другие ключевые фигуры клана Берии были в это время далеко от Москвы. Гоглидзе возглавлял МГБ Дальнего Востока, Богдан Кобулов и Деканозов стали заместителями Меркулова по Управлению советским имуществом за границей, Амаяк Кобулов работал в отделе «С» Спецкомитета и занимался атомной разведкой. Мильштейн был вообще удален из МГБ и назначен начальником Казанской железной дороги. Влодзимирский, так же как и Богдан Кобулов, работал под руководством Меркулова в Берлине [109].
Для Берии и Маленкова в их борьбе за власть в аппаратах Совета Министров СССР и ЦК ВКП(б) было исключительно важно получить прямой контроль над органами МГБ и иметь во главе этого ведомства «своего» человека. Но реальный повод для обвинений Абакумова в потере бдительности возник лишь в 1951 году в связи с тем тупиком, в который зашло к этому времени «дело ЕАК». Две предыдущие наиболее крупные репрессивные кампании — «дело авиаторов» в 1946 году и «ленинградское дело» в 1949—1950 годах, по которым были арестованы очень крупные государственные и партийные работники, были закончены относительно быстро. Но «дело ЕАК», продолжавшееся уже два го да, никак не удавалось завершить. Это было связано с тем, что по первоначальной директиве Политбюро «дело ЕАК» готовили для целей пропаганды, а не простой ликвидации. От следователей МГБ требовали доказательств участия активистов ЕАК в шпионаже и диверсиях, но подготовить показательный суд с таким сценарием, имея на «скамье подсудимых» четырех поэтов, артистов, журналистов, врачей и одну женщину академика, оказалось очень ТРУДНО. У них просто не было доступа ни к каким государственным тайнам; В этих условиях старший следователь по особо важным делам подполковник Михаил Рюмин, руководивший следствие АО «делу ЕАК» пытался расширить дело путем арестов новых людей, не входивших в руководство ЕАК, но как-то участвовавших в его работе. Эта тактика позволяла затягивать следствие, сроки которого уже вышли за рамки законности.
В эти новые ответвления «дела ЕАК» попал в ноябре 1950 года профессор 2-го Медицинского института в Москве Яков Этингер, первоначальные показания на которого как на «буржуазного националиста» дал в ходе следствия Фефер [110]. Этингер, безусловно, интересовался еврейскими проблемами и иногда приходил в библиотеку ЕАК, где читал иностранные, в том числе и еврейские журналы. Квартиру Этингера в Москве стали прослушивать, обнаружили, что он слушает по радио «Би-би-си» и «Голос Америки» и критикует в семейном Кругу антисемитскую политику властей. Этого было достаточно для ареста. Заодно арестовали приемного сына Этингера Якова Яковлевича, в то время студента, и его жену. Я.Я. Этингер, которому недавно исполнилось 83 года, опубликовал в 2001 году книгу воспоминаний, в которой подробно излагает обстоятельства ареста и следствия и возникновения «дела врачей»[111]. Кремлевские врачи-евреи были часто коллегами профессора Этингера по медицинскому институту, заведовали здесь кафедрами и по совместительству давали консультации и участвовали в консилиумах в кремлевских и других правительственных клиниках в Москве. Их имена впервые появились в протоколах допросов профессора Этингера в начале 1951 года. Существует несколько разных версий появления самостоятельного «дела врачей», как производного от «дела ЕАК». Наиболее достоверная версия, основанная на изучении архивных документов МГБ, дается в книге Г.В. Костырченко [112]. Но здесь, в связи с анализом происходившей в то время борьбы за власть, важно проследить, каким образом «дело врачей» возникло не в недрах следственной части МГБ, а на уровне Политбюро. В этом отношении целесообразно привести отрывок из докладной записки Берии от 25 июня 1953 года, направленной в Президиум ЦК КПСС. Эта записка «О ходе следствия по делу М.Д. Рюмина», переданная Маленкову, следующим образом объясняла появление «дела врачей»:

«... В ноябре 1950 года РЮМИНУ, по указанию АБАКУМОВА, было поручено следствие по делу арестованного профессора ЭТИНГЕРА. Зная, что ЭТИНГЕР привлекался к лечению А.С. Щербакова в качестве консультанта, РЮМИН, применив незаконные методы следствия, вынудил ЭТИНГЕРА дать вымышленные показания о неправильном лечении А.С. ЩЕРБАКОВА, которое якобы и привело к его смерти.
Будучи после этого вызван АБАКУМОВЫМ на допрос, ЭТИНГЕР отказался от этих показаний как вымышленных им в результате требований РЮМИНА. В связи с этим РЮМИН возобновил применение к ЭТИНГЕРУ извращенных методов следствия, довел его до полного истощения, от чего ЭТИНГЕР в марте 1951 года умер в тюрьме.
В мае 1951 года РЮМИНУ за то ЧТО ОН не зафиксировал показаний ЭТИНГЕРА, парторганизацией следственной части по особо важным делам МГБ СССР был объявлен выговор. В этот же период времени Управление кадров МГБ СССР потребовало у РЮМИНА объяснения по существу скрытых им при поступлении в органы МГБ компрометирующих его материалов.
Почувствовав, что под ним заколебалась почва, авантюрист РЮМИН, чтобы избежать ответственности за совершенные им преступления, решил пожертвовать своим благодетелем АБАКУМОВЫМ и обратился с письмом к И.В. Сталину, в котором «разоблачил» АБАКУМОВА в смазывании дел и скрытии от партии и правительства показаний ЭТИНГЕРА о якобы умышленном умерщвлении А.С. ЩЕРБАКОВА...
Поставив перед собой цель доказать правильность своего заявления по делу ЭТИНГЕРА, РЮМИН создал известное дело о так называемых «врачах-вредителях», по которому был арестован ряд крупных деятелей советской медицины» [113].

Эта записка Берии «тов. Маленкову Г.М.» от 25 июня 1953 года оказалась его последней. На срочно созванном 26 июня 1953 года заседании Президиума ЦК КПСС, на котором председательствовал Маленков, Берия был арестован. Существует хорошо известная версия о подготовке и проведении ареста Берии, которую изложил Хрущев в своих воспоминаниях. Нет оснований сомневаться в ее достоверности. Судя по этой версии, подготовка ареста Берии потребовала по крайней мере около десяти дней, так как следовало заручиться поддержкой всех членов Президиума ЦК КПСС. Но в первых разговорах речь шла не об аресте, а о смещении с основных постов. Берия, имевший очень хорошую агентуру во всех структурах власти, в охране самих членов Президиума и среди обслуживающего персонала всех правительственных домов, возможно, уже знал, что против него готовятся какие-то акции. Агенты МВД прослушивали телефоны и квартиры высшей элиты. Берия, безусловно, не доверял Хрущеву и Булганину, но, очевидно, считал, что Маленкова он сможет переубедить. Не исключено, что Маленков не был полностью посвящен во все детали заговора Хрущева, в котором также важную роль в создании «группы ареста» из генералов и маршалов играл Булганин. В сохранившейся в архивах и недавно опубликованной черновой записи выступления Маленкова на заседании Президиума ЦК КПСС 26 июня 1953 года, которую он сам подготовил как возможный конспект, предлагается не арест Берии, а перевод его на работу министром нефтяной промышленности [114]. По воспоминаниям маршала Кирилла Москаленко, руководившего группой военных, осуществивших арест Берии, подготовка ареста началась именно 25 июня 1953 года без всякого предварительного плана и была явной импровизацией [115].
Записка Берии Маленкову от 25 июня 1953 года ничего не предлагала, и это делает неясным ее предназначение. Однако она дает индульгенцию Маленкову не только по «делу врачей», но и по «делу ЕАК» и «ленинградскому», в каждом из которых именно Маленков принимал наиболее инициативное участие. Берия ясно показывал, что в том юридическом пересмотре этих дел, которое происходило в МВД, вся вина за репрессии и аресты возлагается только на Рюмина и Абакумова. После реабилитации и освобождения в начале апреля 1953 года профессоров, арестованных по «делу врачей», продолжение реабилитаций по еврейским делам и особенно по делу ЕАК угрожало дискредитацией прежде всего Маленкову. Арест Берии, если внимательно изучать все его инициативы марта—июня 1953 года, был вызван слишком быстрой и самостоятельной программой МВД по реабилитациям жертв репрессий послевоенного времени и осуждением террора Сталина. Остальные члены Президиума ЦК КПСС не были еще готовы к такому резкому повороту, так как их собственная легитимность у власти определялась их статусом соратников Сталина.
Главным искажением истины в записке Берии Маленкову было утверждение, что Рюмин «обратился с письмом к И.В. Сталину». В действительности Рюмин пришел просить защиту от действий Абакумова прежде всего к Маленкову. Маленков сразу увидел в жалобе Рюмина шанс удаления Абакумова с поста руководителя МГБ с тем, чтобы взять это ключевое в борьбе за власть министерство под свой контроль.
По свидетельству генерала Судоплатова, который в 1951 году возглавлял в МГБ особое «Бюро № 1» по диверсионной работе за границей, «...Маленков и Берия, несомненно, стремились устранить Абакумова, и оба были готовы для достижения своей цели использовать любые средства. Суханов, помощник Маленкова, весной 1951 года принял в приемной ЦК следователя Следственной части по особо важным делам МГБ подполковника Рюмина, I известного своим антисемитизмом... Рюмин охотно по-шел навстречу требованию Суханова написать Сталину письмо с разоблачением Абакумова» Рюмин пришёл в ЦК на прием к Маленкову их разговор происходил по телефону и через посредника, Дмитрия Суханова. «...Суханов держал Рюмина в приемной шесть часов, постоянно консультируясь по телефону с Маленковым по поводу содержания письма Рюмина. В связи с этим письмо Рюмина с обвинениями Абакумова переписывалось одиннадцать раз...» [116] Такого рода жалобы писались обычно от руки и в одном экземпляре. Г.В. Костырченко, обнаруживший в архивах МГБ по «делу врачей» письмо Рюмина, сообщает, что оно датировано 2 июля 1951 года. По версии Рюмина, именно Абакумов умышленно довел Этингера до смерти и, таким образом, «... заглушил дело террориста Этингера, нанеся серьезный ущерб интересам государства» [117]. Маленков, по-видимому, сразу доложил об этом письме-жалобе Сталину, так как 5 июля Абакумов, его заместитель Огольцов и Рюмин были, уже ночью, вызваны в кремлевский кабинет Сталина для объяснений. На следующий день была создана особая комиссия Политбюро для расследования конфликта.
В эту комиссию вошли Маленков, Берия, Матвей Шкирятов, председатель Комиссии партконтроля (КПК), и Семен Игнатьев, один из заместителей Маленкова в аппарате ЦК ВКП(б), ведавший партийными кадрами. Эта комиссия быстро подтвердила все обвинения Рюмина, и уже 11 июля 1951 года Политбюро приняло решение «О неблагополучном положении в Министерстве государственной безопасности» и о смещении Абакумова с поста министра. В то время формальные заседания полного состава Политбюро уже не проводились и так называемые «решения Политбюро» принимались опросом по телефону. Абакумов был смещен и арестован. 13 июля 1951 года в обкомы, крайкомы и ЦК КП(б) союзных республик и в областные управления МГБ было разослано закрытое письмо ЦК ВКП(б) «О неблагополучном положении в Министерстве государственной безопасности», составленное на основе резолюции от 11 июля. Это «закрытое письмо» не имело личных подписей и отправлялось в провинцию от имени Центрального Комитета ВКП(б). Это обычно означало, что в телефонный опрос были включены члены Секретариата ЦК и Оргбюро ЦК ВКП(б). В этом письме ЦК уже были намечены ясные контуры «дела врачей». В нем утверждалось:

«Комиссия Политбюро ЦК ВКП(б) установила следующие неоспоримые факты... При допросе старшим следователем Рюминым арестованный Этингер, без какого-либо нажима, признал, что при лечении Щербакова А.С. имел террористические намерения в отношении его и практически принял все меры к тому, чтобы сократить его жизнь... Среди врачей, несомненно, существует законспирированная группа лиц, стремящихся при лечении сократить жизнь руководителей партии и правительства... Однако Абакумов признал показания Этингера надуманными, заявив, что это дело не заслуживает внимания, заведет МГБ в дебри, и прекратить дальнейшее следствие по этому делу;..» [118]

Поскольку все эти действия по смещению и аресту Абакумова были проведены столь стремительно, то вопрос о назначении нового руководителя МГБ не был еще решен. Временно исполняющим обязанности министра госбезопасности был назначен его заместитель Сергей Огольцов. Но он, как генерал-лейтенант, не cчитался достаточно авторитетным кандидатом на столь высокую должность. Поиск подходящей фигуры на пост министра госбезопасности занял почти месяц Эта задержка была крайне необычной. Окончательное решение, безусловно, принимал Сталин. В конечном итоге новым министром 9 августа 1951 года был назначен Семен Денисович Игнатьев. Он перешел в МГБ с должности заведующего отделом партийных, профсоюзных и комсомольских органов ЦК ВКП(б). Считается, что Игнатьева рекомендовал, главным образом, Маленков, так как он был из его «команды». В действительности у Маленкова в аппарате ЦК ВКП(б) не было какой-то особой «команды». Берия, как показали дальнейшие события, был против назначения Игнатьева. Он стремился к назначению министром своего друга Сергея Арсентьевича Гоглидзе, который с января 1951 года, вернувшись из дальневосточной ссылки, работал начальником Главного управления транс-портной охраны МГБ СССР [119]. 26 августа 1951 года Гоглидзе был назначен первым заместителем Игнатьева. Игнатьев не был профессионалом и не знал специфики следственной работы в МГБ. Все основные следственные дела перешли под контроль генерал-полковника госбезопасности Гоглидзе, который начал свой чекистский стаж в 1923 году в Баку, под руководством Берии. Был повышен до ранга генерал-майора и Рюмин. Его также назначили одним из заместителей министра госбезопасности. Он стал старшим следователем не только по делу ЕАК и новому «делу врачей», но и по «делу Абакумова». По этому делу были арестованы почти все деятели центрального аппарата МГБ, бывшие по национальности евреями. В эту сионистскую «группу Абакумова» попали полковник Андрей Свердлов, сын Якова Свердлова, соратника Ленина, генерал Леонид Эитингон, организатор убииства Троцкого в 1940 году заместитель Судоплатова по «Бюро №1», профессор Григорий Майрановский, создатель лаборатории МГБ по производству ядов, токсинов и психотропных веществ, полковники Я.М. Броверман, Наум Шварцман, Л.Ф. Райхман и некоторые другие.
Однако все эти реорганизации в МГБ не дали Берии и Маленкову каких-либо серьезных новых возможностей в борьбе за власть. Игнатьев не был склонен исполнять чьи-либо инструкции, кроме тех, которые исходили лично от Сталина. Сталин, безусловно, понимал, что выдвижение Гоглидзе на пост первого заместителя Игнатьева означает усиление позиций Берии. Но для равновесия он предоставил возможность Хрущеву и Бултанину рекомендовать их кандидата на ключевой пост заместителя министра госбезопасности по кадрам. Эту должность в августе 1951 года занял Алексей Алексеевич Епишев, близкий друг Хрущева и второй секретарь ЦК КП(б) Украины в 1946—1950 годах. После возвращения Хрущева в Москву и реорганизации ЦК Украины Епишев был переведен в Одессу первым секретарем обкома партии [120]. Получить перевод из одесского обкома на пост начальника кадров МГБ было бы невозможно без личного решения Сталина, его подпись была в это время нужна для перемещения не только секретарей обкомов, но даже и райкомов. Благодаря Епишеву в оперативные службы МГБ начали привлекаться партийные работники. В начале 1952 года еще одним заместителем министра госбезопасности стал Василий Рясной, близкий Хрущеву партийный выдвиженец в МВД. Рясной после освобождения Киева в 1943 году был переведен из Горького на пост министра внутренних дел Украины и проработал на этой должности под руководством Хрущева до 1946 года. В 1947 году он стал заместителем министра внутренних дел СССР. По общему балансу можно считать, что проведенная Маленковым и Берией сложная комбинация по удалению Абакумова не дала им никаких преимуществ в борьбе за власть. Скорее даже наоборот. Возникшее «дело врачей», к которому Сталин проявил повышенный личный интерес, при любом его повороте давало уже больному диктатору повод для реорганизации высшего руководства.
Игнатьев был назначен министром государственной безопасности 9 августа 1951 года, так как этот день был последним днем работы Сталина в Кремле перед отъездом на отдых в Абхазию. Во второй половине лета 1951 года Сталин чувствовал себя плохо и приезжал в Кремль очень редко и на короткий срок. В 21.00 9 августа началось заседание «восьмерки» Политбюро, в которую, кроме Сталина, входили Молотов, Маленков, Микоян, Булганин, Берия, Каганович и Хрущев. С 21.10 до 21.50 было проведено совещание с военными, а к 22.00 был вызван в кабинет Сталина Игнатьев. Он пробыл у Сталина лишь 15 минут, и за этот короткий срок состоялось его назначение [121].
Через несколько дней Сталин уехал отдыхать в Абхазию в свою горную резиденцию возле озера Рица, расположенную на высоте 1000 м над уровнем моря. Здесь Сталину было легче дышать, в Москве ему не хватало кислорода. На этот раз отпуск Сталина затянулся на шесть месяцев, и он вернулся в свой кремлевский кабинет лишь 12 февраля 1952 года [122]. Однако в Абхазии Сталин не только отдыхал. В октябре 1951 года он пригласил к себе в гости министра госбезопасности Грузинской ССР Н.М. Рухадзе и вместе с ним создал новое, уже грузинское дело о мингрело-националистической группе. По этому делу были вскоре арестованы в Тбилиси друг Берии и второй секретарь ЦК КП(б) Грузии М.И. Барамия, обвиненный во взяточничестве, и большая группа других партийных работников Грузии, принадлежавших в основном к сохранившемуся в этой республике «клану» Берии. Расследование этого дела было поручено не Гоглидзе, а лично Игнатьеву.

102. Жуков Ю.Н. Указ. соч. - С. 38.
103. Шепилов Д.Т. Воспоминания // Вопросы истории. - 1998. -№3-7.
104. Костырченко Г.В. Указ. соч. - С. 474-494.
105. Медведев Рой. Указ. соя, - 278-281.
106. Хрущев Никита. Воспоминания. - М.: Вагариус, 1997. - С. 259.
107. Там же.-С. 261.
108. Жуков Ю.Н. Указ. соч. - С. 35.
109. Залесский К.А. Указ. соч. - С. 92-93; 113-114, 222-224, 317-318.
110. Костырченко Г.В. Указ. соч. - С. 630-632.
111. Этингер Я.Я. Это невозможно забыть.- М.: Весь Мир, 2001.
112. Костырченко Г.В. Указ. соч. - С. 629-693
113. Берия Лаврентий. Указ. соч. С 65-66.
114. Там же. - С 69-70.
115. Москаленко Кирилл. Как был арестован Берия // Московские новости. - 1990. - № 23 (10 июня). - С. 8-9.
116. Судоплатов Павел. Указ. соч. - С. 352-353.

117. Костырченко Г.В. Указ. соч. - С. 634.
118. 1951-й: ЦК ВКП(б) и МГБ. Закрытое письмо ЦК ВКП(б) // Свободная мысль. - 1996. - № 1. - С. 90-93.
119. Залесский К.А. Указ. соч. - С. 114.
120. Там же.- С. 159.
121. Посетители кремлевского кабинета И.В. Сталина // Исторический архив. - 1997. - № 1. - С. 25.
122. Там же.- С. 25.

«Дело врачей». Медленное начало следствия

Сталин отдыхал в Абхазии шесть месяцев, и в течение этого времени по «делу врачей» не было серьезных разработок. Особая следственная бригада, работавшая под руководством Рюмина, изучала в основном истории болезней тех важных по положению пациентов кремлевских больниц, входивших в систему Лечебно-санитарного управления Кремля, так называемого Лечсанупра (ЛСУК), которые умерли в период с 1944-1945 годов до середины 1951 года. Поскольку ни Рюмин, ни другие следователи не разбирались в сложностях медицины, им нужно было формировать комиссии экспертов-профессионалов и доверять их заключениям. Это была трудная задача, так как среди врачей не принято подвергать диагнозы коллег сомнениям и критиковать тот или иной курс лечения. Медицина и тогда и сейчас — это все еще искусство, а не точная наука. Ошибки в работе врачей — это обычное явление в любой больнице. Получить от врачебных комиссий заключения о намеренных медицинских убийствах, совершенных их коллегами, по «историям болезней» практически невозможно. Если у какого-либо врача, например у Якова Этингера, пока единственного в «деле», появился бы злой умысел, то он не будет фиксироваться в документах «истории болезни». В течение шести месяцев расследование не выходило за рамки смерти Щербакова. Но и в этом случае никаких находок не было. Зингер не был лечащим врачом Щербакова и привлекался только для консультаций. Лечащим врачом кандидата в члены Политбюро, генерал-полковника Александра Щербакова был доктор Р.А. Рыжиков. Щербаков, которому в 1945 году было лишь 44 года, занимал в это время должности начальника Главного политического управления Красной Армии и заместителя наркома обороны. В марте или в апреле он перенес инфаркт, но к началу мая поправлялся в подмосковном санатории «Барвиха». В связи с празднованием Победы над Германией 9 Мая 1945 года Щербаков, естественно, рвался в Москву на торжества по этому случаю. Это было нарушением режима покоя, и в ночь на 10 мая, уже в Москве, Щербаков умер от нового сердечного приступа. Нужно иметь слишком большое воображение, чтобы обвинять Этингера или других врачей в этой смерти. Такого рода пациенты не поддаются реальному контролю в подобных экстраординарных обстоятельствах. Тем не менее Рюмин после своего возвышения в июле 1951 года арестовал врача Софью Ефимовну Карпай, кардиолога, которая делала электрокардиограммы и помогала установить диагноз во время болезни Щербакова. Допросы Карпай не дали никаких важных сведений.
Сталин, вернувшись в Москву в феврале 1952 года, появился вновь в своем кремлевском кабинете 12 февраля. По опубликованным в 90-е годы журналам посетителей кремлевского кабинета Сталина можно установить, что в этот день Сталин вызвал к 22 часам вечера «семерку» Политбюро и заместителя министра авиации Петра Дементьева. К 22.10 в кабинет Сталина вошли Игнатьев и Рюмин и покинули этот кабинет в 23.05. Члены Политбюро заседали у Сталина еще десять минут. В последующий месяц Сталин приезжал в Кремль только два раза, 15 и 22 февраля, и на очень короткое время. 15 февраля он беседовал с членами «семерки» всего десять минут, 22 февраля вызывал лишь Маленкова и Булганина на полчаса. После этого Сталин не появлялся в Кремле до 15 марта [123]. Безусловно, что 12 февраля Сталин выслушал отчет о том, что достигнуто по «делу врачей», и вряд ли остался доволен отчетом Игнатьева и Рюмина. Но иногда приписываемые Сталину гнев и угрозы, которые он высказал именно на этой встрече «в припадке злобной подозрительности» [124], не очень достоверны. В течение четырех месяцев после этой встречи Игнатьева и Рюмина со Сталиным никаких новых следственных инициатив не было. Не было и новых арестов. Сталин, как казалось, отошел от решения текущих проблем. За весь март 1952 года ему поступил лишь один рапорт от МВД СССР, причем второстепенный. Если учесть, что в прошлом Сталин, как правило, получал из МВД по 30—40 рапортов в месяц, можно заключить, что он по каким-то причинам дал в МВД директиву — прекратить отправку ему докладных о текущих событиях. МВД СССР прекратило также отправку Сталину докладных о рассмотрении Особым Совещанием при МВД СССР следственных дел [125]. Можно предположить, что Сталин, возвратившись с юга в Москву, все еще чувствовал себя очень плохо и не был в полной мере работоспособен. В то же время именно в марте 1952 гола он поздно вечером пригласил к себе на дачу в Кунцево Дмитрия Шепилова и почти четыре часа обсуждал с ним проблемы написания учебника политэкономии социализма. Сталин и Шепилов обсуждали возможных кандидатов авторского коллектива, и сам Сталин был готов редактировать эту работу. За четыре часа он ни разу не присел и все время расхаживал по комнате. «Сталин почти непрерывно курил свою трубку... Сталин затронул большой круг теоретических проблем. Он говорил о мануфактурном и машинном периодах, о заработной плате при капитализме и социализме, о первоначальном капиталистическом накоплении, о монополистическом капитализме, о методе политической экономии и многих других, достаточно сложных вещах...» [126] Судя по подробному описанию Шепиловым этой беседы и прямым цитатам тех тезисов, которые он запомнил и записал, Сталин был серьезно занят проблемами теории экономики социализма. Коллективная работа в этом направлении действительно была начата с достаточно сжатыми сроками. В июне 1952 года Сталин объявил своим соратникам в Политбюро о необходимости созыва XIX съезда ВКП(б). Это означало, что он к этому времени уже подготовил основной сценарий для съезда и наметил связанную с ним программу реорганизаций партийного и государственного аппаратов.
Во время пребывания Сталина в Абхазии осенью 1951 и зимой 1952 года он практически полностью переключил Игнатьева и Рюмина на очень большую карательную операцию в Грузии, известную как «дело о мингрельской националистической группе». 9 ноября 1951 года опросом было принято постановление ЦК ВКП(б) «О взяточничестве в Грузии и об антипартийной группе т. Баграмия» [127]. На основании этого постановления в Грузию была послана оперативная группа МГБ, в которую вошел и Рюмин. Были арестованы около 40 партийных и государственных работников. В дополнение к этому по постановлению Совета Министров СССР от 29 ноября 1951 года «О выселении с территории Грузинской ССР враждебных элементов» началась обширная депортация из Грузии некоторых групп граждан — было выселено несколько тысяч семей, и эти выселения оформлялись через постановления Особого Совещания при МГБ [128]. В этот период Сталин, безусловно, не хотел иметь в МГБ в Москве близкого Берии человека, каким был Гоглидзе. 10 ноября 1951 года, то есть на следующий день после постановления ЦК ВКП(б) об «антипартийной группе т. Баграмия», Гоглидзе был переведен на пост министра госбезопасности Узбекистана. После возвращения Сталина в Москву, по-видимому, по ходатайству Берии, Гоглидзе был возвращен в Москву, но назначен уже не первым, а обычным заместителем министра и 19 февраля 1952 года стал начальником 3-го Управления МГБ, ведавшего военной контрразведкой [129].
Гоглидзе был восстановлен как первый заместитель Игнатьева лишь 20 ноября 1952 года. На этом посту, после смещения Рюмина, Гоглидзе (а следовательно, и Берия) получил под свой контроль «дело врачей». В марте 1952 года Сталин не бездействовал, а занимался в основном «мингрельским делом». 28 марта 1952 года по «мингрельскому делу» было принято еще одно постановление ЦК ВКП(б) [130]. У центрального аппарата МГБ в это время просто не хватало следователей для ведения сразу двух больших дел. Грузинскому делу был отдан приоритет. «Дело врачей» пока просто не разворачивалось.
Толчком к разгоранию уже затухавшего «дела врачей» послужило случайное обнаружение в августе 1952 года «письма врача Лидии Тимашук» о неправильном лечении Жданова, датированное 29 августа 1948 года. Тимашук впервые вызвали в МГБ в июле 1952 года для консультации все еще по поводу лечения Щербакова и в связи со следствием о действиях арестованной еще в 1951 году доктора Карпай. 11 августа Тимашук снова вызвали в МГБ для консультаций. Г.В. Костырченко, изучавший архивы МГБ по этому делу, обнаружил, что «...именно в ходе этого визита случайно выяснилось, что Тимашук, работая заведующей кабинетом электрокардиографии Кремлевской больницы, имела непосредственное отношение к лечению Жданова в последние дни его жизни» [131]. Смерть Жданова 31 августа 1948 года была более крупным событием в истории ВКП(б) и СССР, чем смерть Щербакова, и поэтому следственная машина МГБ закрутилась вокруг неожиданного открытия очень быстро. Были подняты все архивные документы Лечсанупра, и они указывали достаточно ясно либо на ошибку в диагнозе, либо на злой умысел или, во всяком случае, на небрежность, недопустимую для кремлевских врачей. Для пояснения этих обстоятельств и учитывая ключевое значение «письма Тимашук» для всего дела, целесообразно привести отрывок из второго письма Тимашук, направленного в ЦК ВКП(б) уже после смерти Жданова. Все письма Тимашук, их было семь, опубликованы в 1997 году в журнале «Источник».
«7 сентября 1948 г.

СЕКРЕТАРЮ ЦК ВКП(б) тов. А.А. КУЗНЕЦОВУ

28/VIII с/г, по распоряжению начальника Лечебно-Санитарного Управления Кремля, я была вызвана и доставлена на самолете к больному А.А. Жданову для снятия электрокардиограммы (ЭКГ) в 3 ч.
В 12 час. этого же дня мною была сделана ЭКГ, которая сигнализировала о том, что А.А. Жданов перенес инфаркт миокарда, о чем я немедленно доложила консультантам академику В.Н. Виноградову, проф. Егорову П.И., проф. Василенко В.Х. и д-ру Майорову Г.И.
Проф. Егоров и д-р Майоров заявили, что у б<ольно>го никакого инфаркта нет, а имеются функциональные расстройства сердечной деятельности на почве склероза и гипертонической болезни, и категорически предложили мне в анализе электрокардиограммы не указывать на инфаркт миокарда, т.е. так, как это сделала д-р Карпай на предыдущих электрокардиограммах.
Зная прежние электрокардиограммы тов. Жданова А.А. до 1947 года, на которых были указания на небольшие изменения миокарда, последняя ЭКГ меня крайне взволновала, опасение о здоровье тов. Жданова усугубилось еще и тем, что для него не был создан особо строгий постельный режим, который необходим для больного, перенесшего инфаркт миокарда, ему продолжали делать общий массаж, разрешали прогулки по парку, просмотр кинокартин и пр.
29/VIII, после вставания с постели, у больного Жданова А.А. повторился тяжелый сердечный приступ болей, и я вторично была вызвана из Москвы в Валдай. Электрокардиограмму в этот день делать не разрешили, но проф. Егоров П.Ив. в категорической форме предложил переписать мое заключение от 28/VIII и не указывать в нем на инфаркт миокарда, между тем ЭКГ явно указывала на органические изменения в миокарде, главным образом на передней стенке левого желудочка и межжелудочковой перегородки сердца на почве свежего инфаркта миокарда. Показания ЭКГ явно не совпадали с диагнозом «функционального расстройства».
Это поставило меня в весьма тяжелое положение. Я тогда приняла решение передать свое заключение в письменной форме Н.С. Власику через майора Белова A.M. - прикрепленного к А.А. Жданову - его личная охрана» [132].
В «истории болезни» Жданова сохранялся оригинал электрокардиограммы, сделанной 28 августа 1948 года Лидией Тимашук. (Утверждение, сделанное Дмитрием Волкогоновым в написанной им в 1989 году биографии Сталина, что кардиограмма Тимашук была подменена на другую, является ошибочным. Доктор медицинских наук Виктор Малкин, который в 1993 году первым написал очерк о смерти Жданова, изучал документы Кремлевской больницы и нашел оригинал кардиограммы, свидетельствующий об инфаркте [133].) Квалифицированный кардиолог, если в МГБ проводилась экспертиза, мог подтвердить, что Тимашук была права, а ее оппоненты ошибались. В этом не было проблемы. Но серьезная проблема состояла в том, что все врачи, настаивавшие на фальсификации диагноза, профессора Владимир Виноградов и Владимир Василенко, доктора Петр Егоров и Гавриил Майоров, были русскими и к сионистскому сценарию Рюмина не подходили. Николай Власик, которому Лидия Тимашук передала свое первое, написанное наскоро от руки письмо, был начальником Главного управления охраны МГБ СССР и в недавнем прошлом руководителем охраны Сталина. Профессор Виноградов с 1940 года был личным врачом Сталина. Уже после смерти Жданова на совещании в Лечсанупре Тимашук подверглась критике и была переведена из основной Кремлевской больницы в филиал. Следует также отметить, что врач-патологоанатом А.Н. Федоров, проводивший вскрытие уже в день смерти Жданова, также участвовал в фальсификации диагноза для официального «Бюллетеня о причинах смерти».
Как известно, Хрущев в своем докладе о культе личности на XX съезде КПСС в феврале 1956 года связал «дело врачей» с «письмом Лидии Тимашук». Это соответствует тому, что для Хрущева, как члена Политбюро «дело врачей» стало разворачиваться только в сентябре 1952 года, после того как «семерка», Политбюро получила информацию о причинах смерти Жданова. Первыми арестованными врачами, с которых начало разворачиваться следствие, были Г.И. Майоров, А.Н. Федоров и А.А. Брусалов, который был начальником Лечсанупра до 1947 года. За ними 18 октября 1952 года последовал и П.И. Егоров [134]. Профессоров Виноградова и Василенко пока оставили в покое. Иногда высказывается мнение о том, что Сталин еще не решался давать санкции на их арест, так как они считались очень крупными специалистами. Более логично предположить, что МГБ в это время и не просило разрешений на новые аресты. Все это дело начиналось как «сионистское», связанное с ЕАК. Расстрел членов руководства ЕАК был проведен только недавно, 12 августа 1952 года.
В список «врачей-вредителей», который Рюмин составил на основании якобы показаний умершего профессора Этингера, входили только еврейские имена, профессора М.С. Вовси, Б.И. Збарский, B.C. Левит, Я.Л. Рапопорт, Э.М. Гольштейн и другие [135]. Поэтому Рюмин, а вслед за ним и Игнатьев хотели включить в следующую группу арестованных каких-либо врачей из этого списка. Некоторые врачи в этом списке также были консультантами Кремлевской больницы. Профессор М.С. Вовси, главный терапевт Красной Армии, генерал-майор медицинской службы, лечил многих маршалов СССР. В МГБ к этому времени уже, безусловно, был общий сценарий всего дела как в основном сионистского. Этот сценарий можно было наполнить лишь одним путем — с помощью фальшивых показаний. Четырем арестованным медикам была, таким образом, уготована печальная судьба подвергнуться длительным и изощренным физическим пыткам, эффективность которых для получения лжесвидетельств и самооговоров только недавно была подтверждена и в «деле ЕАК», и в «деле мингрельцев-националистов».
Возвращаясь опять к проблемам смерти Жданова, следует признать, что причины фальсификации диагноза остаются загадкой и до настоящего времени. После смерти Сталина, уже при пересмотре «дела врачей» и накануне их реабилитации, профессор Виноградов признал ошибку диагноза. Письмо Виноградова Берии от 27 марта 1953 года, обнаруженное в архивах МГБ Г.В. Костырченко, свидетельствует: «Все же необходимо признать, что у А.А. Жданова имелся инфаркт, и отрицание его мною, профессорами Василенко, Егоровым, докторами Майоровым и Карпай было с нашей стороны ошибкой. При этом злого умысла в постановке диагноза и метода лечения у нас не было» [136]. Далеко не все соглашаются с тем, что подобная коллективная ошибка была случайной. Виктор Малкин, врач и историк, первым опубликовавший письма Тимашук в 1993 году, считает: «Очень может быть, что профессора безо всякого злого умысла отвергли диагноз «инфаркт», установленный Лидией Тимашук... Но возможна и версия, что профессора действовали преступно, получив инструкцию «сверху»: не мешать Жданову умереть, более того — способствовать этому»[137]
Дмитрий Волкогонов в известной биографии Сталина «Триумф и трагедия» также придерживается в этом случае теории конспирации [138]. Поскольку от смерти Жданова выиграли в первую очередь Маленков и Берия, то не составляет больших проблем считать именно их главными злоумышленниками. Но и эта теория о том, что Жданову «помогли» умереть, не является слишком убедительной. У Сталина в этот период не было серьезных причин для «ликвидации» Жданова. Даже напротив. Сын Андрея Жданова Юрий, которому Сталин в июле сделал выговор за вмешательство в спор Лысенко с генетиками, был прощен и благословлен на брак с дочерью Сталина Светланой. Сталин хотел, чтобы новая пара поселилась на его даче в Кунцево, где он чувствовал себя одиноко [139]. Жданова действительно в начале июля 1948 года почти принудительно отправили в отпуск, но это была не ссылка, а скорее акт милосердия. Катастрофическое состояние здоровья Жданова, в прошлом уже перенесшего два инфаркта во время блокады Ленинграда, было очевидно для всех. Шепилов, тогда близкий сотрудник Жданова в аппарате ЦК ВКП(б), наглядно характеризует его состояние в начале июля:

«Тяжелое заболевание А.А. Жданова — гипертония, атеросклероз, грудная жаба и сердечная астма — все прогрессировали. Огромная нагрузка в работе, частые многочасовые ночные встречи и ужины на даче Сталина, постоянное нервное перенапряжение — все это подтачивало его здоровье. Он задыхался во время разговора, лицо покрывалось розовыми пятнами. После нескольких фраз он делал паузу и глубоко втягивал в себя воздух. Как-то солнечным утром Андрей Александрович вызвал меня и сказал: "Меня обязали ехать на отдых и лечение. Я буду не так далеко от Москвы, на Валдае. Уверяют, что там легко дышать"» [140]

На Валдае (так сокращенно называлась Валдайская возвышенность на севере Калининской области, между Москвой и Ленинградом) находились на озере Селигер несколько правительственных санаториев. Жданову, приехавшему в один из них, не стало лучше. Его состояние продолжало ухудшаться. Однако сам Шепилов все же считал возможным наличие заговора Берии против Жданова: «Но я нисколько не удивился бы, если бы кто-то из участников бериевского шабаша вдруг как-нибудь раскрыл, что это Берия приложил руку к тому, чтобы жизнь Жданова во время его нахождения на Валдае преждевременно оборвалась» [141]. Не исключено, что и другие партийные работники из близкого окружения Жданова могли иметь такие же подозрения.
Маленков был назначен секретарем ЦК ВКП(б) сразу после отъезда Жданова на отдых. В начале августа была проведена реорганизация аппарата ЦК, при которой прежние полномочия Жданова были разделены между Маленковым и Сусловым. У Маленкова поэтому не было необходимости в физической ликвидации Жданова. Это же относится и к Берии. Для них риск создания заговора против Жданова с участием группы врачей был слишком велик. Надежды на выздоровление у Жданова не было.

123. Там же.- С. 125.
124. Костырченко Г.В. Указ. соч. - С. 637.
125. Архив новейшей истории России// Указ. соч. - Т. 1. - С. 322-324.
126. Шепилов Д.Т. Воспоминания // Вопросы истории. - 1998. - № 3. - С. 19.
127. Берия Лаврентий. Указ. соч. - С. 399.
128. Там же. - С. 29-40.
129. Залесский К.А. Указ. соч. - С. 114.
130. Берия Лаврентий. Указ. соч. - С. 39.
131. Костырченко Г.В. Указ. соч. - С. 638.
132. Цель была спасти жизнь больного. Письма Лидии Тимашук в свою защиту // Источник. - 1997. - № 1. - С. 3-16.
133. Малкин Виктор. Семь писем Лидии Тимашук // Новое время. -1993 - №28.-С.38-41.
134. Костырченко Г.В. Указ. соч. - С. 643.
135. Там же. - С. 632.
136. Костырченко Г.В. Указ. соч. - С. 642.
137. Малкин Виктор. Указ. соч. - С. 41.
138. Волкогонов Дмитрий. Триумф и трагедия. И.В. Сталин. Политический портрет. - М.: АПН, 1989.
139. Аллилуева Светлана. Двадцать писем другу... - С. 146-147.
140. Шепилов Д.Т. Воспоминания // Вопросы истории. - 1998. -№6.-С.П.
141. Там же.- С. 142.

«Дело врачей». Сценарий и исполнение

СВ октябре 1952 года основные заботы Сталина и всех членов Политбюро были, безусловно, связаны с проведением XIX съезда ВКП(б)—КПСС. Подготовка съезда шла уже давно, но важные решения об основных докладчиках были приняты лишь летом 1952 года. Сталин не был в состоянии подготовить и произнести традиционный многочасовой «Отчетный доклад». Как и ожидалось, эта миссия выпала на долю Маленкова. Это было наиболее очевидным свидетельством того, что именно Маленков является формальным преемником Сталина в ВКП(б). Доклад об изменениях в уставе партии предстояло сделать Хрущеву. Проект предложений Политбюро по переработке Программы партии был поручен Кагановичу. Последний доклад о новом пятилетнем плане развития экономики готовил Максим Сабуров, который в 1949 году сменил Вознесенского на посту председателя Госплана СССР. Сабуров не имел большого политического влияния, он пока не входил даже в состав ЦК ВКП(б). Он был технократ и не примыкал ни к какому блоку, боровшемуся за власть. Сталин поэтому справедливо полагал, что Сабуров не создает для него никаких проблем.
В СССР уже с самого начала войны с Германией резко усилилась власть правительства и ослабло значение и влияние партийного аппарата. С мая 1941 года, когда Сталин был назначен Председателем Совета Народных Комиссаров СССР, именно этот пост, а не выборная должность Генерального секретаря, считался главным в стране. В партийных документах, требовавших подписи Сталина, он подписывался как «Секретарь ЦК», а не «Генеральный секретарь». Соответственно этому и борьба за власть в послевоенные годы происходила более явно в Совете Министров, а не в ЦК ВКП(б). Состав Совета Министров к тому же мог меняться в любое время, тогда как изменения состава Центрального Комитета ВКП(б) требовали решений съезда ВКП(б). К 1952 году произошла консолидация власти между Политбюро и Советом Министров, при которой основные члены Политбюро были также и заместителями Сталина в Совете Министров. К этому времени Булганин потерял свое приоритетное положение единственного «первого» заместителя. Этот же ранг, с правом председательствования на заседаниях Бюро Президиума СМ, снова получили Берия и Маленков.
Маленков, усилив свою роль в правительстве, сумел одновременно ослабить позиции Хрущева в аппарате ЦК ВКП(б). Это было связано с некоторыми неудачными инициативами Хрущева по укрупнению колхозов и созданию «агрогородов», что могло бы потребовать огромных финансовых затрат. Предложенные Хрущевым реформы были подвергнуты открытой критике в «Правде», что, естественно, снижало его авторитет.
В 1951 году Маленков также осуществил реорганизацию идеологических отделов ЦК ВКП(б), уменьшив, таким образом, полномочия секретаря ЦК ВКП(б) Суслова. Крупное Управление агитации и пропаганды разделили на четыре отдела, отделив от Агитпропа в самостоятельные отделы науки и высших учебных заведений, просвещения, литературы и искусства. На посту главного редактора «Правды» Суслов был заменен Леонидом Ильичевым, который до этого был заместителем редактора. После этих изменений «Правда» потеряла свой статус. Суслов получал инструкции от Сталина, Ильичев — от Маленкова и от любого заведующего отделом ЦК ВКП(б).
XIX съезд ВКП(б), отделенный от XVIII съезда тринадцатью годами, давал возможность существенно обновить партийное руководство и усилить роль партии в стране. Он также позволял выдвинуть в руководящие органы партии новых людей. Сталин, как известно, очень умело воспользовался этой возможностью для радикальной реорганизации партийных органов. Партия переименовывалась в КПСС, и ее высший политический форум — Политбюро — сливался с организационным Оргбюро в общий Президиум ЦК КПСС. Неожиданным для ближайших соратников Сталина оказалось, Однако, то, что Сталин не стал, вопреки партийным традициям, обсуждать с ними возможный персональный состав Президиума ЦК КПСС, а предложил его неожиданно и достаточно драматично на организационном заседании вновь избранного Центрального Комитета КПСС 16 октября 1952 года. В состав нового Президиума ЦК КПСС вошли 25 членов и 11 кандидатов. Все прежние члены Политбюро, кроме больного Андреева и бывшего в опале Косыгина, вошли в состав нового Президиума. Хрущев следующим образом отразил в своих «Воспоминаниях» впечатление от этой реорганизации:

«Когда пленум завершился, мы все в президиуме обменялись взглядами. Что случилось? Кто составил этот список? Сталин сам не мог знать всех этих людей, которых он только что назначил. Он не мог составить такой список самостоятельно. Я признаюсь, что подумал, что это Маленков приготовил список нового Президиума, но не сказал нам об этом. Позднее я спросил его об этом. Но он тоже был удивлен. «Клянусь, что я абсолютно никакого отношения к этому не имею. Сталин даже не спрашивал моего совета или мнения о возможном составе Президиума». Это заявление Маленкова делало проблему более загадочной. Я не мог представить, что Берия был к этому причастен, так как в новом Президиуме были люди, которых Берия никогда не мог бы рекомендовать Сталину. Молотов и Микоян также не могли иметь к этому отношения. Булганин тоже не знал ничего об этом списке... Некоторые люди в списке были малоизвестны в партии, и Сталин, без сомнения, не имел представления о том, кто они такие»[142].

В состав Президиума ЦК вошел Игнатьев. Был усилен и идеологический блок нового органа партии. В него вошли не только Суслов, но и Дмитрий Чесноков, и Николай Михайлов, которых Хрущев, по-видимому, считал людьми «малоизвестными в партии». Они были крайними идеологическими консерваторами и антисемитами. Но они в своей деятельности ориентировались не на Маленкова или Хрущева, а, как и Суслов, только на Сталина.
Оперативное руководство партией возлагалось, однако, не на этот слишком большой Президиум, а на Бюро Президиума — орган, не предусмотренный новым Уставом КПСС. Список членов этого Бюро не сообщался в прессе, и его существование вообще не было известно общественности. Он, таким образом, не имел и не мог иметь того же авторитета, как прежнее всем известное Политбюро. В состав Бюро Президиума ЦК КПСС вошли вместе со Сталиным девять человек: семь из прежнего Политбюро — Сталин, Маленков, Берия, Булганин, Хрущев, Ворошилов и Каганович и двое новых — Сабуров и Михаил Первухин. Хотя Молотов и Микоян были избраны в Президиум ЦК КПСС, Сталин уже не приглашал их к себе на дачу или в Кремль на узкие совещания. В целом можно заключить, что реорганизации в КПСС усилили позиции, главным образом, самого Сталина. Для решения текущих вопросов он приглашал к себе в Кремль или на дачу уже не «семерку», а «четверку»: Маленкова, Хрущева, Берию и Булганина.
После ряда неотложных дел Сталин 3 ноября 1952 года вызвал к себе в Кремль Игнатьева и его заместителей — Гоглидзе, Рясного и Рюмина. Из членов нового Бюро на этом совещании присутствовал лишь Маленков. Обсуждение накопившихся проблем государственной безопасности продлилось почти два часа [143]. Безусловно, что именно на этой встрече в Кремле Игнатьев получил санкцию Сталина и Маленкова на новые аресты, так как на следующий день были арестованы профессора Виноградов, Василенко, Вовси и Б.Б. Коган. Через десять дней, 13 ноября, Сталин снова вызвал к себе Игнатьева и его заместителей — Гоглидзе, Огольцова, Е.П. Питовранова и Рясного. Рюмина среди них не было, так как в Кремле решалась и его собственная судьба. На этот раз решение принимала вся «четверка» — Маленков, Берия, Булганин и Хрущев [144]. 14 ноября Рюмин был уволен из МГБ и переведен инспектором в Министерство госконтроля. Всю следственную группу по «делу врачей» возглавил теперь Гоглидзе, который также стал первым заместителем Игнатьева. О причинах падения Рюмина можно строить лишь разные предположения, никакими протоколами они не были зафиксированы. Г. В. Костырченко, которому принадлежит самый полный анализ всех «еврейских» процессов в СССР, считает, что на увольнении Рюмина из МГБ настаивал Берия, недовольный его действиями в грузино-мингрельском деле. Рюмин и его заместитель по следственной части МГБ В.Г. Цепков возглавляли особую группу МГБ и по этому делу. Следствие в Грузии также шло с применением пыток и было к концу 1952 года намного ближе к завершению, чем «дело врачей». Оно включало большее число арестованных и явно готовилось не для суда, а для заочного приговора через Особое Совещание. В таких случаях следствие обычно идет по упрощенной схеме. Завершение грузинского процесса грозило именно Берии и Гоглидзе очень большими неприятностями. В конце 1952 года им поэтому было исключительно важно за-тормозить следствие в Грузии и расширить «дело врачей» в Москве, чтобы переключить именно на него главное внимание Сталина. Еврейский же процесс в Москве при его развороте неизбежно получал международный резонанс, и это в первую очередь могло дискредитировать лишь самого Сталина.
Новые аресты врачей, проведенные в Москве в ноябре и в декабре 1952 года, означали и расширение сценария. Смерти Щербакова и Жданова было уже недостаточно для всех арестованных, многие из которых к их лечению не имели прямого отношения. В число подозрительных событий, подлежащих разработке, включили смерть Георгия Димитрова, бывшего председателя Коминтерна, лидера французских коммунистов Мориса Тореза и некоторых других коммунистических лидеров, которые в то или иное время лечились в Кремлевской больнице. Поскольку профессор Вовси был главным терапевтом Красной Армии, его обвинили в попытке лишить СССР его лучших боевых маршалов и генералов. Вошел в список жертв «сионистского заговора» и ушедший в отставку по болезни бывший член Политбюро A.A. Андреев. 20 ноября 1952 года Гоглидзе и Огольцов снова поздно вечером были на приеме у Сталина в присутствии «четверки» партийных лидеров. Сталин в это время уже не вел в Кремле приемов и совещаний дольше одного часа. Иногда, как это было 22 ноября, собрав у себя в кабинете полный состав членов Бюро Президиума в десять часов вечера, он решал все вопросы в течение 25 минут [145]. В середине декабря Игнатьев был вызван к Сталину с четырьмя его заместителями и опять только на час. Через три дня Гоглидзе снова побывал в кабинете у Сталина, но уже без министра госбезопасности. На предыдущем приеме 15 декабря Сталин действительно выразил недовольство работой МГБ и лично Игнатьева. Это привело к сердечному приступу у самого шефа госбезопасности, и он оказался в больнице МГБ. Недовольство Сталина было связано с отсутствием ясной картины всего международного сионистского заговора. Не было и убедительных доказательств вины именно врачей-евреев, хотя к этому времени были арестованы десять профессоров-евреев. Поскольку их показания добывались с применением физических методов следствия, холодных камер, бессонницы, металлических кандалов и простых избиений, началась характерная для таких случаев цепная реакция ложных вынужденных показаний, в которые попадало множество новых имен. Это было неизбежно, так как у врачей-профессоров были врачи-ассистенты, диагнозы и курсы лечения в Кремлевской больнице всегда назначались врачебными консилиумами И в сложных случаях приглашались лучшие эксперты из Академии медицинских наук, а иногда и зарубежные консультанты. Если жены арестованных врачей тоже были медиками, арестовывали и жен, а иногда и других членов семей.
Сталин, безусловно, спешил быстро закончить это дело, но явно не знал, как это можно сделать. Судя по материалам следствия и спискам подозреваемых, все «дело врачей» оказалось очень большим и только разворачивалось. Между тем здоровье самого Сталина продолжало ухудшаться, и ему было трудно осуществить те преобразования партийного и государственного аппарата, которые начались на XIX съезде КПСС. Новая структура власти еще не была сформирована, и ни в ноябре, ни в декабре Президиум ЦК. КПСС ни разу не был собран даже для определения собственных полномочий. 17 ноября 1952 года Сталин собрал у себя в Кремле всех секретарей нового ЦК КПСС, их было уже десять, и между ними были распределены сферы ответственности. Суслов, как это можно заключить из его последующего разговора с Шепиловым, вновь получил контроль над работой центральной прессы. Суслов информировал Шепилова, что на встрече у Сталина было решено назначить Шепилова главным редактором «Правды» вместо Ильичева. Это был шаг по ограничению влияния Маленкова. Шепилов считался другом Жданова и членом «ленинградскои группы». В 1950 году он долго не имел работы и ожидал ареста. В декабре Шепилов обсуждал вопросы реорганизации редакции «Правды» лично со Сталиным. Сталин явно хотел сделать «Правду» более влиятельной. Шепилов цитирует слова Сталина: «Как можно руководить идеологической и политической работой такой большой партии, как наша? Только через печать. Как можно руководить самой печатью? Только через «Правду». Это — газета газет. Должна быть газетой газет. А «Правда» совсем измельчала. На ряде фактов мы убедились, что Ильичев — марксистски неграмотный человек. Невежественный человек. Ему нужно поучиться в партшколе» [146]. Новый состав редколлегии «Правды» утверждался Секретариатом ЦК, на котором Сталин также присутствовал. По свидетельству Шепилова, «Сталин выглядел хорошо и почему-то был очень весел: шутил, смеялся и был весьма "демократичен"» [147]. «Хороший» вид Сталина в декабре 1952 года был отмечен и другими. Это было, однако, связано с покрасневшим, розовым цветом кожи лица, обычно серой, как у всех пожилых курильщиков. Дочь Светлана, приехавшая в Кунцево 21 декабря, чтобы поздравить отца с днем рождения — ему исполнилось 73 года, обратила внимание, наоборот, на плохое самочувствие: «... Он плохо выглядел в этот день. По-видимому, он чувствовал признаки болезни, может быть гипертонии, так как неожиданно бросил курить и очень гордился этим — курил он, наверное, не меньше пятидесяти лет» [148]. Сталин по-прежнему испытывал кислородное голодание. В 1952 году он осенью не поехал отдыхать на юг, решив, что дела в Москве после съезда КПСС обязательно требуют его личного присутствия.
Внезапное прекращение курения у людей, ставших зависимыми от никотина, всегда и неизбежно ведет к заметным физиологическим и психическим изменениям, «переходному периоду», который продолжается несколько месяцев. Эти изменения достаточно хорошо изучены. Уменьшается способность к концентрации внимания, возникает повышенная раздражительность, депрессия и бессонница. Однако отказ от курения при гипертонии ведет к снижению кровяного давления, это Сталин мог узнать и без врачей. К тому же в прошлом Виноградов говорил ему, наверное, то же самое.
9 января 1953 года в Кремле состоялось расширенное заседание Бюро Президиума ЦК КПСС для того, чтобы обсудить доклад МГБ по «делу врачей» и одобрить сообщение об этом «деле» в прессе. Имелось в виду то «Сообщение ТАСС», которое было опубликовано 13 января в центральных газетах. Игнатьев на заседании не присутствовал, он все еще был в больнице. От МГБ доклад представляли Гоглидзе и Огольцов. На это совещание, кроме членов Бюро, были приглашены секретари ЦК КПСС, председатель Комитета партийного контроля М.Ф. Шкирятов и Д.Т. Шепилов, как редактор «Правды». Сталин на это заседание не пришел, хотя в списке участников он числился первым. Отсутствие Сталина на этом ключевом для «дела» заседании иногда объясняется как особый маневр. Булганин, когда он был уже пенсионером, в беседе с Я.Я. Этингером, сыном покойного профессора Этингера, первой жертвы «дела врачей», объясняя отсутствие Сталина на совещании в Кремле 9 января, утверждал: «... этот хитрый и коварный грузин сознательно так поступил, чтобы не связывать себя на всякий случай каким-то участием в принятом на заседании решении о публикации сообщения ТАСС» [149]. По свидетельству Булганина, большую активность на совещании проявил Каганович. Такой же версии объяснения придерживается и Г.В. Костырченко: «Зная византийскую натуру диктатора, можно предположить, что он намеренно уклонился от участия в этом заседании, имея в виду не только создать себе на всякий случай «алиби» и тем самым снять с себя ответственность за инспирирование «дела врачей», но и иметь возможность при необходимости переложить эту ответственность на участников заседания» [150]. Но Костырченко также предполагает, что отсутствие Сталина на совещании могло быть связано с проблемами его здоровья. Сталин просто не мог в это время, тем более без своей обычной трубки, принимать участие в каких-либо длительных заседаниях. Он большую часть времени проводил на даче. «В январе-феврале 1953 года, и как обнаружил Костырченко, - в отличие от ранее существовавшего порядка, все важнейшие документы, в том числе запросы из МГБ о санкциях на аресты наиболее значимых лиц, направлялись не Сталину, а в основном Маленкову, который тогда полностью сосредоточил в своих руках управление текущими делами в партии и государстве» [151]. 13 января в центральных газетах под рубрикой «Хроника» появилось следующее сообщение ТАСС:

АРЕСТ ГРУППЫ ВРАЧЕЙ-ВРЕДИТЕЛЕЙ

Некоторое время тому назад органами Государственной безопасности была раскрыта террористическая группа врачей, ставивших своей целью, путем вредительского лечения, сократить жизнь активным деятелям Советского Союза.
В числе участников этой террористической группы оказались: профессор Вовси М.С., врач-терапевт; профессор Виноградов В.Н., врач-терапевт; профессор Коган М.Б., врач-терапевт; профессор Коган Б.В., врач-терапевт; профессор Егоров П.И., врач-терапевт; профессор Фельдман А.И., врач-отоларинголог; профессор Этингер Я.Г., врач-терапевт; профессор Гринштейн A.M., врач-невропатолог; Майоров Г.И., врач-терапевт.
Документальными данными, исследованиями, заключениями медицинских экспертов и признаниями арестованных установлено, что преступники, являясь скрытыми врагами народа, осуществляли вредительское лечение больных и подрывали их здоровье.
Следствием установлено, что участники террористической группы, используя свое положение врачей и злоупотребляя доверием больных, преднамеренно злодейски подрывали здоровье последних, умышленно игнорировали данные объективного исследования больных, ставили им неправильные диагнозы, не соответствовавшие действительному характеру их заболеваний, а затем неправильным лечением губили их.
Преступники признались, что они, воспользовавшись болезнью товарища А.А. Жданова, неправильно диагностировали его заболевание, скрыв имеющийся у него инфаркт миокарда, назначили противопоказанный этому тяжелому заболеванию режим и тем самым умертвили товарища А.А. Жданова. Следствием установлено, что преступники также сократили жизнь товарища А. С. Щербакова, неправильно применяли при его лечении сильнодействующие лекарственные средства, установили пагубный для него режим и довели его таким путем до смерти.
Врачи-преступники старались в первую очередь подорвать здоровье советских руководящих военных кадров, вывести их из строя и ослабить оборону страны. Они старались вывести из строя маршала Василевского A.M., маршала Говорова Л.А., маршала Конева И.С., генерала армии Штеменко СМ., адмирала Левченко Г.И. и других, однако арест расстроил их злодейские планы, и преступникам не удалось добиться своей цели.
Установлено, что все эти врачи-убийцы, ставшие извергами человеческого рода, растоптавшие священное знамя науки и осквернившие честь деятелей науки, - состояли в наемных агентах у иностранной разведки.
Большинство участников террористической группы (Вовси М.С., Коган Б.Б., Фельдман А.И., Гринштейн A.M., Этингер Я.Г. и другие) были связаны с международной еврейской буржуазно-националистической организацией «Джойнт", созданной американской разведкой якобы для оказания материальной помощи евреям в других странах. На самом же деле эта организация проводит под руководством американской разведки широкую шпионскую и иную подрывную деятельность в ряде стран, в том числе и Советском Союзе. Арестованный Вовси заявил следствию, что он получил директиву «об истреблении руководящих кадров СССР» из США от организации «Джойнт» через врача в Москве Шимелиовича и известного еврейского буржуазного националиста Михоэлса.
Другие участники террористической группы (Виноградов В.Н., Коган М.Б., Егоров П.И.) оказались давнишними агентами английской разведки.
Следствие будет закончено в ближайшее время.
Сталин не участвовал 9 января в обсуждении этого «Сообщения ТАСС» и привязанного к нему текста передовой статьи «Правды». Но опубликовать подобные материалы в советской прессе без личного разрешения Сталина было, конечно, невозможно.
Профессора М.Б. Коган и Я.Г. Этингер оказались в списке «террористической группы» посмертно. «Сообщение ТАСС», как я мог наблюдать это и лично, произвело очень тяжелое и тревожное впечатление на московскую интеллигенцию и породило множество слухов. Особого удивления не было, особенно среди биологов, разные репрессивные кампании не были забыты. Гонения на генетиков и цитологов, а в физиологии на эндокринологов «антипавловцев» все еще продолжались. В «деле врачей», в той форме, как оно отражалось в прессе, был слишком очевидный антисемитский уклон. Именно это распространяло его далеко за пределы медицины и науки вообще.
Публичное сообщение такого рода могло означать только одно — готовился открытый показательный суд. Последняя фраза сообщения о том, что «следствие будет закончено в ближайшее время», означала, что суд будет очень скоро. Но, как показывают документы, ставшие известными лишь в последнее десятилетие, до суда было еще очень далеко. В начале января 1953 года следствие по «делу врачей» по существу только начиналось. Наибольшее число арестов приходилось на январь и февраль.
Закончить следствие «в ближайшее время» и подготовить это сложное дело для открытого суда было практически невозможно. Показательные суды, по примеру 30-х годов, основанные на лжесвидетельствах и самооговорах, требовали очень длительной подготовки, репетиций совместно с прокуратурой и защитой и полного психического подавления обвиняемых. По «делу ЕАК», завершившемуся в 1952 году, МГБ после трех лет следствия не могло обеспечить открытость суда и участие прокурора и защиты. Но если открытый «показательный» суд был нереален, какую цель могло преследовать «Сообщение ТАСС»? Зачем объявлять о скором окончании следствия, которое в действительности только началось?

142. Khrushchev remembers. - N.Y.: Little, Brown & Company Inc., 1971.-P. 243-244.
143. Посетители кремлевского кабинета И.В. Сталина... - С. 33.
144. Там же.
145. Там же.
146. Шепилов Д.Т. Воспоминания // Вопросы истории. - 1998. - №7.-С. 34-35.
147. Там же.
148. Аллилуева Светлана. Двадцать писем другу... - С. 156.
149. Этшгер Я.Я. Указ. соч. - С. 104.
150. Костырченко Г.В. Указ. соч. - С. 659.
151. Там же. - С. 659-660.

Сталин и еврейская проблема - часть 5

Последний этап «дела врачей». Суд или ОСО?

В «деле врачей» в январе 1953 года возникли два русла — одно на поверхности, открытое, другое тайное, в недрах МГБ. Между ними не было синхронности, обычной для расчленения потоков рек перед их впадением в море. В МГБ в январе-феврале 1953 года шла эскалация арестов и связанное с этим расширение следствия. Публично-пропагандистская линия этого дела, напротив, предполагала скорый суд.
Заключительная фраза «Сообщения ТАСС» о том, что «следствие будет закончено в ближайшее время», означала начало пропагандистской кампании и призыв к общественности и всему советскому народу поддержать намеченные карательные меры. Пропагандистские кампании такого типа организовывались и в прошлом для разных процессов, но всегда после окончания следствия и при наличии так называемого «обвинительного заключения». Пропагандистский шум в таких случаях, как и в спорте, целесообразен только на финише. Долго он просто не может продолжаться. Всего лишь за месяц до этого, в начале декабря 1952 года, в специальном решении «О положении в МГБ и вредительстве в лечебном деле», ЦК КПСС обязало МГБ «до конца вскрыть террористическую деятельность группы врачей, орудовавшей в Лечсанупре, и ее связь с американо-английской разведкой» [152]. Эта директива не предполагала того, что финиш уже близко. В январе 1953 года началась новая волна арестов, которая не остановилась и в феврале. Были арестованы профессора В.Ф. Зеленин, Э.М. Гольштейн, Н.А. Шерешевский, Я.Л. Рапопорт, СЕ. Незлин и другие. Среди них был второй личный врач Сталина Б.С. Преображенский, который обычно вызывался к Сталину на дачу при горловых заболеваниях. По данным Г.В. Костырченко, основанным на архивах, в «деле врачей» только по «кремлевской медицине» оказалось 37 арестованных [153]. В это же время шли аресты некоторых врачей, не имевших отношения к Лечсанупру Кремля.
Пропагандистская кампания, наиболее интенсивно проводившаяся в «Правде» и захватившая все другие центральные газеты, по своему характеру создавала впечатление о том, что суд над «убийцами в белых халатах» уже готовится. До недавнего времени в биографиях Сталина и в работах по проблемам антисемитизма в СССР можно было встретить заявления о том, что судебный процесс над врачами был назначен «на середину марта» [154]. В одной из самых недавних биографий Сталина, написанной Романом Бракманом и опубликованной в 2001 году в Англии, утверждается, что Сталин назначил суд над кремлевскими врачами на конец февраля. «В этот год Пурим начинался на закате солнца в субботу 28 февраля. По еврейскому лунному календарю это был 14-й день месяца Адар, 5713 года» [155].
Пурим — это старинный еврейский праздник по случаю спасения еврейского народа от уничтожения в Персидской империи задолго до нашей эры. Бракман хотел показать, что 1 марта 1953 года повторилась история, подобная рассказанной в книге «Эсфирь» в Библии [156].
Пропагандистские кампании такого рода в СССР никогда не формируются стихийно. Возникает какой-то штаб крупных идеологических чиновников, которые заказывают разным «надежным» авторам статьи и очерки. В такой штаб неизбежно должны были войти редакторы «Правды» и «Известий», глава Агитпропа, редактор журнала «Коммунист» и несколько идеологических работников из академической среды. Главой Агитпропа был в это время секретарь ЦК КПСС Николай Михайлов. Главный редактор журнала «Коммунист» Дмитрий Чесноков входил в состав Президиума ЦК КПСС. Шепилов, главный редактор «Правды», возглавлял образованную в 1952 году особую идеологическую комиссию. Можно встретить заявления о том, что Чесноков срочно по поручению Сталина написал книгу, оправдывающую все действия по наказанию и депортации евреев. Эта книга якобы была быстро отпечатана тиражом в миллион экземпляров и лежала на секретном складе МГБ и должна была распространяться «в день X» — то ли перед судом, то ли перед казнью [157]. Ни одного экземпляра этой книги пока не было найдено.
Сталин имел очень большой опыт по организации разных судебных процессов, закрытых, открытых и открыто-показательных, на которые приглашались иностранные корреспонденты и иностранные дипломаты. На этих судах 30-х годов обвинялись очень крупные партийные и государственные работники. Наиболее хорошо изучены суды 1937—1938 годов, на которых Сталин выполнял функцию тайного режиссера, а Андрей Вышинский, главный прокурор, был постановщиком всего «шоу». Рассекреченные архивные материалы дают достаточно хорошее представление о том, сколько времени необходимо для подготовки такого рода показательных судов [158]. Кооперация с судом достигалась не только применением физических методов следствия, но и шантажом по поводу судьбы родственников. Николай Бухарин был вынужден лжесвидетельствовать после года «обработки» и потому, что только в этом случае ему обещали сохранить жизнь молодой жены и малолетнего сына [159]. Делом врачей Сталин напрямую в январе-феврале 1953 года не занимался. Но он, безусловно, понимал, что для открытого судебного процесса оно не подготовлено. В архивных материалах этого «дела», которые изучал Г.В. Костырченко, также нет никаких указаний на подготовку открытого процесса, так как прокуратура и в феврале 1953 года не была подключена к следствию. «Если бы Сталин вскоре не умер, — считает Костырченко, — то, скорее всего, имело бы место действо, аналогичное тайной расправе над руководством Еврейского антифашистского комитета» [160]. Это предположение нельзя признать достаточно реалистичным. «Тайная расправа» в случае ЕАК оказалась возможной, так как само «дело ЕАК» было тайной с самого начала, и арестованные по этому делу были неизвестны за пределами московских еврейских кругов. «Дело врачей» после публикации «Сообщения ТАСС» стало всемирно известным, и перед судом должны были предстать знаменитые врачи, авторы учебников, заведующие кафедрами, академики медицины, основатели научных школ. В «деле ЕАК» был только один обвиняемый этого калибра, профессор Лина Семеновна Штерн. Именно поэтому ее выделили в отдельное «дело» и приговорили к ссылке, а не к смертной казни, как других. «Дело ЕАК» не могло быть образцом, так как оно, по существу, было провалом. Сам суд, хотя и закрытый, шел слишком долго, больше двух месяцев. Обвиняемые в большинстве случаев отказывались от своих показаний, данных на следствии, объясняя причину лжесвидетельств незаконными методами следствия. Отказ от показаний, данных на предварительном следствии, был неизбежен и для «дела врачей», если бы оно поступило на рассмотрение закрытого суда. Суд, даже если он закрытый, должен все же вести допросы обвиняемых, подтверждая данные следствия, и воссоздавать общую картину преступления. Нельзя исключить того, что Сталин, понимая все эти проблемы, мог уже склоняться к возможности закрытого суда по какой-либо упрощенной схеме. Но главные организаторы процесса в МГБ, прежде всего Гоглидзе, который в январе 1953 года, во время болезни Игнатьева, исполнял обязанности министра государственной безопасности, понимали, что проведенная ими работа по созданию «дела врачей» не подготовила его даже и для закрытого суда. В таких случаях следственный аппарат просит от прокуратуры или от директивных органов разрешения на продление срока следствия. Это нормальная практика, и в СССР продлять сроки следствия было достаточно легко. Совершенно неожиданно и МГБ, и Бюро Президиума ЦК КПСС на совещании 9 января 1953 года приняли решение не о продлении, а о сокращении сроков следствия и публично объявили о том что «следствие будет закончено в ближайшее время». В СССР в 1953 году существовал лишь один способ выполнения этого обещания — передача дела на рассмотрение не суда, а Особого Совещания при МГБ, то есть внесудебного органа, имеющего полномочия для вынесения быстрых приговоров заочно, по документам вины, представляемым только следствием. Именно Особое Совещание при МГБ, сокращенно просто ОСО, выносило приговоры Каплеру, Морозу-Морозову, сестрам Аллилуевым и другим родственникам Сталина, а также Полине Жемчужине, так как в этих случаях после ареста не проводилось и полноценного следствия. В СССР в 1953 году существовали два Особых Совещания — при МГБ и при МВД. Некоторое представление можно сделать пока лишь о рабо-те Особого Совещания при МВД, так как рапорты МВД Сталину были рассекречены и общий каталог всех рапортов за 1944—1953 годы опубликован в 1994 году [161].
В 1951—1952 годах поток рапортов от МВД Сталину был, как я уже отмечал, резко сокращен. Большая часть этих рапортов шла теперь только Маленкову, Берии, Булганину и другим лидерам. Последний рапорт о деятельности Особого Совещания МВД Сталин получил в июле 1950 года. Это был доклад «О рассмотрении Особым Совещанием при МВД следственных дел на 112 человек 14 июля 1950 года» [162]. Это был второй рапорт за июль, в первом, 8 июля, Сталину доложили о приговоре 7 июля группе в 115 человек. Каждый месяц Сталин получал два или три рапорта о работе Особого Совещания МВД, и в одно заседание это совещание рассматривало обычно от 200 до 400 дел. В 1946—1947 годах цифры могли быть и выше, например 8 мая 1947 года были рассмотрены дела на 575 человек [163]. В это время через Особое Совещание при МВД СССР проходило около 15 тысяч дел ежегодно, и в этот поток попадали в основном националисты и «социально враждебные элементы» из западных областей Украины и из Прибалтики. Таким образом шло пополнение Гулага, находившегося в системе МВД. Особое Совещание при МГБ, деятельность которого не рассекречена в такой же степени (возможно, из-за ликвидации многих документов), специализировалось на делах более закрытого типа.
Само существование Особых Совещаний для внесудебных расправ было, по существу, государственной тайной, хотя этот карательный институт возник еще в старой России после убийства царя Александра II в 1881 году. Особое Совещание в императорской России было введено для более эффективной борьбы с нарастающим терроризмом «Народной воли». Оно обладало правом ссылки арестованных без суда на срок до пяти лет. В СССР Особое Совещание при народном комиссаре внутренних дел СССР было учреждено Постановлением ЦИК и СНК СССР от 5 ноября 1934 года. ОСО появилось в комплексе законодательных актов при реорганизации ОГПУ в НКВД. НКВД был более крупной организацией, и аппарат ОГПУ стал ее частью, Главным управлением внутренней безопасности. Особое Совещание для быстрого и заочного рассмотрения дел формировалось из пяти членов, самого наркома или его первого заместителя, начальника милиции, Генерального прокурора или его заместителя и двух других членов. Советское Особое Совещание обладало не только правом ссылки и высылки на срок до 5 лет, но также и правом заключения в исправительно-трудовые лагеря на срок до 5 лет. В условиях начавшегося в 1937 году террора ОСО получило право лишения свободы на срок до 8 лет. Через ОСО, без судов и даже без следствия, отправили в ссылку и в лагеря членов семей «врагов народа», «социально опасных» бомжей, бывших дворян, выселяемых из Ленинграда и Москвы. ОСО утверждало списки. Поскольку потоки арестуемых были слишком большими, Особые Совещания бы-ли также созданы при наркоматах внутренних дел союзных республик, а иногда и в областях, причем они стали просто «тройками», состоявшими из трех лидеров республик — первого секретаря КП(б), Генерального прокурора и начальника милиции или республиканского наркома внутренних дел. Республиканские и областные ОСО исчезли в 1940 году. В начале войны постановлением Государственного Комитета Обороны от 17 ноября 1941 года Особому Совещанию при НКВД, если оно заседало с участием прокурора, было дано право выносить любые меры наказания, вплоть до расстрела. Но эти чрезвычайные полномочия ОСО при НКВД сохранились и после войны и были в силе в 1953 году [164].
Берия уже в 1953 году, вскоре после смерти Сталина, став министром внутренних дел, направил в Президиум ЦК КПСС записку «Об ограничении прав Особого Совещания». Он отмечал, что после окончания войны и до 1953 года права ОСО не сокращались, а, наоборот, расширялись. «Такое положение приводило к тому, что бывшее министерство государственной безопасности СССР, злоупотребляя предоставленными широкими правами, рассматривало на Особом Совещании не только дела, которые по оперативным или государственным соображениям не могли быть переданы на рассмотрение судебных органов, но и те дела, которые были сфальсифицированы без достаточных оснований» [165]. Берия в этой записке предлагал не упразднить ОСО, а лишь ограничить его право на вынесение любых приговоров. По его мнению, ОСО не должно иметь права лишения свободы на срок больше 10 лет. В сентябре 1953 года Президиум Верховного Совета СССР принял указ об упразднении Особого Совещания [166]. Не исключено, что сам факт того, что большинство политических дел, дел о диверсиях, шпионаже, дела о националистах и многие другие рассматривались в 1941—1953 годах не судебными органами, а ОСО, объясняет определенную атрофию способности судов к рассмотрению таких дел в открытом или закрытом заседаниях. Следователи в случаях проблем с доказательствами вины могли почти всегда рекомендовать направление законченного дела не в суд, а в ОСО, где оно гарантированно «проходило» в общем списке в 100, 200 или 500 и больше обвиняемых. Большинство людей в СССР о существовании Особых Совещаний не знало и даже не подозревало. Обычные уголовные преступления рассматривались в народных судах, и их заседания обычно были открытыми.
В январе и в феврале 1953 года ни МГБ, ни Маленков и Берия, осуществлявшие в этот период контроль за всеми текущими делами, не были заинтересованы в прекращении или хотя бы в замораживании «дела врачей», так как оно было начато в июле 1951 года именно по инициативе той комиссии ЦК ВКП(б), в которую входили Маленков и Берия. Игнатьев и Гоглидзе сменили Абакумова в руководстве МГБ именно для разворачивания «дела врачей» и завершения «дела ЕАК», зашедшего в тупик. Провал «дела врачей», вполне возможный при передаче его в суд плохо подготовленным и не отрепетированным, грозил им всем катастрофой. Но в то же время Берия и Гоглидзе, а вместе с ними, очевидно, и Маленков очень торопились. Им нужно было завершить «дело врачей» приговорами раньше, чем будут вынесены приговоры по обширному делу о мингрельской националистической группе в Грузии. В Тбилиси следствием по этому делу руководил первый секретарь ЦК КП(б) Грузии А.И. Мгеладзе. Как сообщил Берия уже в своей записке в Президиум ЦК КПСС от 8 апреля 1953 года, «И.В. Сталин систематически звонил в Тбилиси непосредственно в МГБ Грузинской ССР Рухадзе и ЦК КП(б) Грузии т. Мгеладзе и требовал отчета о ходе следствия, активизации следственных мероприятий и представлении протоколов допросов ему и т. Ипатьеву» [167].
Ключевой фигурой среди арестованных в Грузии партийных работников являлся П.А. Шария, близкий друг Берии. Его иногда называли «душеприказчиком Берии» [168]. В период, когда Берия возглавлял ЦК КП(б) Грузии, Шария был заведующим отделом агитации и пропаганды ЦК Грузии. При переезде в Москву Берия взял Шарию с собой и назначил его начальником секретариата Главного управления государственной безопасности НКВД. С 1943 по 1948 год Шария занимал пост секретаря ЦК КП(б) Грузии. После смерти Сталина Шария был немедленно освобожден, еще до пересмотра всего «мингрельского дела». Но в июне 1953 года его снова арестовали, уже как члена «банды Берии», и в 1954 году приговорили к 10 годам заключения. Вторым близким другом Берии, оказавшимся в тюрьме в Грузии по этому же делу, был А.Н. Рапава, занимавший в 1943—1948 годах пост министра государственной безопасности Грузии, а с 1949 по 1951 год — министра юстиции Грузинской СССР. Рапава также был немедленно освобожден после смерти Сталина и назначен министром государственного контроля Грузии. После падения Берии Рапава был арестован вторично и в 1955 году расстрелян по приговору Военной коллегии Верховного Суда СССР [169]. Здесь нет необходимости разбирать, насколько виновны или невиновны были эти друзья Берии. В данном случае важно показать, что завершение «мингрельского дела» в Грузии действительно серьезно угрожало положению самого Берии в Москве. «Оргвыводы» были бы неизбежны. Это был вопрос жизни или смерти не только для многих людей в Грузии, но и в Москве.
По воспоминаниям сына Берии, Серго, его отец отлично понимал намерение Сталина и неоднократно предупреждал жену и сына о том, что Сталин может его сместить и что они должны быть готовы ко всему [170]. В его семье «грузинское дело» воспринималось именно таким образом. Завершение этого дела, по свидетельству Серго Берии, ожидалось в марте 1953 года.
Если тщательно обдумать возникшую ситуацию в Москве в феврале 1953 года, то становится очевидным, что предотвратить неизбежные «оргвыводы» после намечаемых в ближайшие недели расстрелов в Грузии можно было лишь одним путем — расстрелами в Москве. Для этого следовало форсированно провести отобранную для возможного суда группу врачей через Особое Совещание при МГБ. 37 человек для Особого Совещания — это не проблема, это была задача на два-три часа. Председателем Особого Совещания мог быть Гоглидзе, как первый заместитель министра. Генеральный прокурор Григорий Сафонов, как ставленник Маленкова и Берии, всегда послушно санкционировал все внесудебные действия властей и был часто членом ОСО при МГБ. Именно он одобрил приговоры по «ленинградскому делу» и выдавал санкции прокуратуры на аресты врачей. Он также мог и войти в ОСО для быстрого окончания этого дела. От ЦК КПСС наилучшей кандидатурой для ОСО был, конечно, Маленков. Но он, возможно, мог делегировать эту миссию кому-либо из своих коллег. Удержать решение ОСО по «делу врачей» в секрете оказалось бы, конечно, невозможно. Неизбежно возник бы шквал международных протестов. Но он ударял главным образом по Сталину. При любом завершении этого дела основная ответственность все равно лежала только на нем. За любые действия Берии, Маленкова, Игнатьева и всех других отвечал перед судом истории только Сталин. Это было справедливо. Именно он создал этот режим со всеми его карательными институтами.

152. Этингер Я.Я. Указ. соч. - С. 99.
153. Костырченко Г.В. Указ. соч. - С. 657-658.
154. Этингер Я.Я. Указ. соч. - С. 109.
155. Brackman Roman. The Secret File of Joseph Stalin. - Ilford (Britain): Frank Cass & Co. Ltd.. 2001. - P. 392.
156. Библия. Книги священного писания Ветхого и Нового завета. Книга Есфирь. - М.: Всесоюзный Совет Евангельских христиан-баптистов, 1985. -С. 529-537.
157. Этингер Я.Я. Указ. соч. - С. 112-113; Айзенштат Я.И. О подготовке Сталиным геноцида евреев. - Иерусалим, 1994. - С. 80.
158. Getty J A. and Naumov О. V. The Road to Terror. Stalin and the Self-Destructionef the Bolsheviks, 1932-1939. - New Haven and London: Yale University Press, 1999.
159. Медведев Рой. Убийство Бухарина - Жорес Медведев и Рой Медведев. Неизвестный Сталин. - М.: Права человека, 2001. - С. 282-321.
160. Костырченко Г.В. Указ. соч. - С. 682.
161. Архив новейшей истории России: "Особая папка" И. В. Сталина//Указ. соч. - Т. I.
162. Там же. - С. 310.
163. Там же.-С.219.
164. Берия Лаврентий. Указ. соч. - С. 62-63.
165. Там же. - С. 63.,
166. Там же. - С. 402.
167. Там же. - С. 33.
168. Там же. - С. 267.
169. Там же. - С. 495 и 479.
170. Берия Серго. Указ. соч. - С. 46.

Сталин и «дело врачей»

Вскоре после публикации в газетах «Сообщения ТАСС», в период очень интенсивной пропагандистской кампании, связанной с «делом врачей», где-то между 20 и 23 января, многих достаточно знаменитых людей, но обязательно еврейского происхождения стали приглашать в редакцию «Правды» с тем, чтобы подписать заявление о проблемах евреев в СССР в форме коллективного письма в редакцию «Правды». Среди приглашаемых в «Правду» были известные писатели, поэты, композиторы, артисты, ученые, конструкторы, генералы, директора заводов, инженеры и простые рабочие и колхозники, то есть представители всех слоев советского общества. Организацию сбора подписей возглавляли академики Исаак Израилевич Минц, Марк Борисович Митин и Я.С. Хавинсон-Маринин, главный редактор журнала «Мировая экономика и международные отношения». С этим письмом ознакомились более 50 человек и, наверное, около 40 из них это письмо подписали. Естествено, что содержание письма в пересказах стало известно в «элитных» кругах Москвы почти сразу. Лично я узнал об этом письме, наверное, через год от писателя Вениамина Каверина, который был в списке на подпись, но, ознакомившись с проектом, отказался его подписывать. Позднее об этом же письме моему брату Рою и мне рассказывал Илья Эренбург, который также говорил, что он не подписал это письмо. По слухам, в Москве публикация письма в «Правду» была намечена на 2 февраля 1953 го-да. Эту же дату приводит Эдвард Радзинский в своей книге «Сталин»: «2 февраля в редакционных кабинетах «Правды» царила полная растерянность: тщательно подготовленное письмо было запрещено печатать» [171]. Текст письма был уже набран в макет газеты, и директива об отмене этой инициативы поступила в редакцию накануне, очевидно, 1 февраля. Все копии верстки и корректуры были изъяты из редакции, и в последующие годы этот вариант письма знаменитых евреев в «Правду» не воспроизводился в работах по истории. Публиковались лишь версии, иногда явно фальшивые [172]. Содержание письма, как о нем говорили Каверин и Эренбург, состояло в попытке обосновать различие между небольшой группой евреев-врачей, которые оказались завербованными иностранной разведкой, и всем еврейским народом СССР, который считает Советский Союз своей родиной и верен интересам социализма. Г.В. Костырченко, знакомившийся с текстом этого письма в архивах, сообщает, что проект письма был подготовлен секретарем ЦК КПСС и руководителем Агитпропа Николаем Михайловым «по поручению Сталина» [173]. Костырченко считает, что инструкция Сталина Агитпропу о подготовке письма знаменитых евреев в «Правду» означала то, что он «решился на отступной маневр» — шаг, аналогичный его Статье в марте 1930 года «Головокружение от успехов» [174]. Проект письма, судя по архивным отметкам, был направлен 29 января Маленкову и от него поступил Сталину. «Поскольку 2 февраля на сопроводительной записке к письму появилась отметка об отправке его в архив, то, — пишет Костырченко, — напрашивается вывод, что текст Сталину не понравился. Можно предположить, что тон письма — чрезмерно резкий, если не сказать кондовый — его не устроил, ибо не способствовал достижению искомой цели: скандальную ажиотацию вокруг «дела врачей» в стране и в мире. Обоснованность такой догадки представляется вполне очевидной, так как составление следующего варианта письма было поручено Шепилову, слывшему среди интеллигенции либералом» [175].
С этим предположением Костырченко можно согласиться, но с некоторыми оговорками. Тон первого проекта письма в «Правду», требовавшего, кроме всего прочего, «самого беспощадного наказания преступников», то есть их казни, определялся «Сообщением ТАСС», которое тогда воспринималось как одобренное Сталиным или даже написанное им самим. Ажиотаж вокруг еврейской проблемы Сталин в то время мог прекратить другим, более простым путем. Для этого было достаточно телефонного звонка Сталина в Агитпроп или редактору «Правды», этой газеты газет, на которую равнялись другие. Сталин в данном случае хотел остановить антисемитскую кампанию в прессе, но сделать это не лично, а через какую-то другую достаточно авторитетную статью в «Правде». Это было бы повторением того приема, который был использован Сталиным для остановки антинемецкой пропаганды незадолго до окончания войны. В то время, — это люди моего поколения помнят достаточно хорошо, — главным антинемецким пропагандистом был Илья Эренбург, которому принадлежал лозунг «Убей немца!». Эренбург в период войны опубликовал в «Правде», «Красной звезде» и в других газетах больше тысячи ярких статей и очерков, которые всегда читались без равнодушия. Но он постепенно переходил от антифашистской к антинемецкой пропаганде. После вступления Красной Армии на территорию Германии это направление пропаганды одобряло насилия над гражданским населением. Именно в это время в «Правде» появилась большая статья тогдашнего начальника Агитпропа Георгия Александрова «Товарищ Эренбург упрощает» [176], которая быстро остановила грубую антинемецкую пропаганду. Статья Александрова была заказана и одобрена Сталиным. Этот прием Сталин, очевидно, хотел повторить, показав, что он сам стоит в стороне от антисемитской кампании и «дела врачей».
Новый проект письма в «Правду» был готов и передан в Агитпроп Михайлову 20 февраля. Через Маленкова или иным путем он поступил на дачу Сталина в Кунцево 21 или 22 февраля в форме машинописного текста и готовой типографской верстки. В 90-е годы этот текст был найден в архивах и полностью опубликован в журнале «Вестник Архива Президента Российской Федерации» [177]. Вместе с ним было найдено в архивах и письмо Эренбурга Сталину, датированное 3 февраля 1953 года. На этих архивных материалах стояла отметка «Поступило 10.Х.53 г. с дачи И.В. Сталина», то есть после его смерти. Под новым проектом письма стояли те же самые подписи, хотя сбора подписей в этом случае уже не проводилось. Считалось, очевидно, что те знаменитые евреи, которые поставили свои автографы под первым резким письмом, будут только рады тому, что опубликован более мягкий и примирительный вариант. Вениамина Каверина среди авторов письма уже не было, но Эренбург остался, очевидно, потому, что он в личном письме Сталину от 3 февраля выразил готовность подписать коллективное письмо в том случае, «...если это может быть полезным для защиты нашей родины и для движения за мир» [178].
Письмо Эренбурга было прочитано Сталиным. Судя по его тексту, оно было написано и отправлено Сталину не 3 февраля, а в конце января, и при публикации дата поставлена ошибочно по каким-то отметкам. Эренбург начинает свое письмо сообщением, что «тов. Минц и Маринин ознакомили меня сегодня с проектом «Письма в редакцию газеты «Правда» и предложили мне его подписать». Это могло происходить в 20-х числах января, так как подпись Эренбурга стояла одной из первых. Редакция журнала «Вестник АПРФ», которая опубликовала в 1997 году тексты письма Эренбурга Сталину и письма знаменитых евреев в «Правду», не имела представления о том, что в этом случае публикуется второй вариант письма в «Правду», а не тот, о котором сообщал Эренбург. То, что в действительности существовали не один, а два проекта — январский и февральский, не было известно до публикации книги Г.В. Костырченко в 2001 году. Только он по архивным материалам разобрался в этой проблеме и сравнил между собой тексты этих писем. Костырченко отметил достаточно заметную разницу «шепиловского» варианта от «Михайловского»: «Это была уже не прежняя вульгарная агитка, а вежливое приглашение «вместе... поразмыслить над некоторыми вопросами, затрагивающими жизненные интересы евреев» ...преобразился и язык послания: исчезли «выродки», «отщепенцы», «шпионские банды», испарились куда-то «еврейские буржуазные националисты», не использовался даже такой ходовой пропагандистский штамп, как «англо-американские империалисты»... Поскольку из послания был изъят призыв «самого беспощадного наказания преступников», можно заключить, что Сталин отказался от намерения провести публичный процесс по «делу врачей» (тем самым автоматически опровергается миф об открытом антисемитском судилище как сигнале к началу еврейской депортации)» [179].
Однако и этот новый вариант письма в «Правду» так и не появился в печати до смерти Сталина. Костырченко считает, что Сталин все же не решился его публиковать. Однако отказ от публикации не означал того, что Сталин намеревался возвратиться на старые позиции. «...Ибо как тогда объяснить, что накануне того, как его разбил паралич, с полос центральных газет исчезла воинственная риторика, неизменно присутствовавшая на них, начиная с 13 января 1953 г.» [180].
Костырченко вполне прав в том, что текст письма в «Правду» стал в варианте Шепилова настолько умеренным, что его публикация означала бы полное прекращение антисемитской кампании в прессе. Сам Шепилов, который, безусловно, знал все детали этих событий и которому Сталин должен был дать совет о том, какой проект письма нужно составить, ничего не пишет в своих «Воспоминаниях» об этом важнейшем событии в своей деятельности. Шепилов вообще практически не обсуждает проблему «дела врачей» и его пропагандистского обеспечения в «Правде», хотя, как главный редактор этой газеты, он не мог быть в стороне от политических событий января-февраля 1953 года. Письмо в «Правду» заканчивалось призывом к «сплочению всех прогрессивных сил еврейского народа», а также к созданию в СССР «... газеты, предназначенной для широких слоев еврейского населения в СССР и за рубежом». В случае публикации этого письма со всеми авторами, в число которых входили Л.М. Каганович, И.Г. Эренбург, академики Л.Д. Ландау, СИ. Вольфкович, начальник атомного ведомства Б.Л. Ванников и министр тяжелой индустрии Д.Я. Райзер, конструктор самолетов СА. Лавочкин, режиссер М.И. Ромм, музыканты Д.Ф. Ойстрах и Э.Г. Гилельс и многие другие всем известные имена, антисемитская кампания в прессе, привязанная к «делу врачей», была бы немедленно прекращена. Нельзя быть уверенным в том, что Сталин «передумал публиковать письмо». В тексте письма, найденного в архиве, были пометки, работа над ним еще продолжалась. То, что из газет исчезла вскоре «воинственная риторика», могло свидетельствовать о скором повороте, связанном с публикацией письма в «Правду». Следует, однако, подчеркнуть, что воинственная риторика исчезла из центральных га-зет не «накануне» паралича Сталина, а в понедельник 2 марта, именно в тот день, когда на дачу к уже парализованному вождю прибыла группа врачей, причем только русских. В этот день о болезни Сталина знали пока лишь его самые ближайшие соратники.
Изменение политического курса в СССР, в еврейском вопросе, ставшее очевидным с утра 2 марта 1953 года, то есть на следующий день после инсульта у Сталина, произошедшего в первой половине дня 1 марта, стало главным аргументом политического заговора и убийства Сталина. В литературе о Сталине существует около десяти разных версий возможного его убийства, и половина из них рассматривает смену тона прессы в воскресенье 2 марта как аргумент в пользу наличия заговора. Наиболее подробно эту теорию изложил Абдурахман Авторханов в книге «Загадка смерти Сталина» еще в 1976 году:

«Статьи и корреспонденции «Правды» 8, 9, 11, 12, 16, 18, 19, 20, 22, 23, 26, 27 февраля посвящены «убийцам», «шпионам», «вредителям», «врагам народа» и «буржуазным националистам». Ни одна политическая передовая «Правды» не выходит без ссылки на «бдительность» и «врагов народа». <...>
Поздно вечером 28 февраля выходит «Правда» на 1 марта, в которой напечатано постановление ЦК о женском празднике — дне 8 Марта, — но и там тоже меньше всего говорится о празднике, а больше всего о «шпионах», «убийцах», скрытых «врагах народа», «буржуазных националистах».
А со следующего дня происходит нечто странное и необъяснимое: «Правда» вдруг прекращает печатать всякие материалы о «врагах народа». Более того — «враги народа» совершенно не упоминаются даже в политических статьях и комментариях. В важных передовых статьях «Правды» от 2 марта («Расцвет социалистических наций») и от 3 марта («Важнейшие условия подъема пропаганды») нет ни слова о «буржуазных националистах», «врагах народа», «шпионах» и «убийцах»!
Кампания против «врагов народа» была отменена. Отменена, конечно, не в редакции «Правды», а там, наверху. Кто же ее отменил? Сталин? Нет, конечно, не Сталин. Ее отменили те, кто, начиная с 1 марта 1953 года, караулили смерть Сталина. Эти «караульщики» в лице «четверки» — Берия, Маленков, Хрущев и Булганин — совершили в ночь с 28 февраля на 1 марта 1953 года переворот, завуалированный ссылкой на болезнь Сталина, «временно» отошедшего от власти» [181].

По мнению Авторханова, загадка смерти Сталина Состоит «не в том, был ли он умерщвлен, а в том, как это произошло» [182]. Наиболее вероятной автор считает гипотезу о том, что Сталин был отравлен медленно действующим ядом во время ужина на даче вместе с четверкой соратников в ночь на 1 марта 1953 хода. Версию отравления диктатора выдвигает и Радзинский, однако по его гипотезе организовал отравление один лишь Берия через своего сообщника в личной охране Сталина Ивана Хрусталева [183]. Хрусталев служил в охране Сталина много лет и был одним из наиболее преданных вождю людей. Эти гипотезы, как и несколько других сходных с ними, не подкрепляются никакими фактами. На даче Сталина был большой обслуживающий персонал — охрана, дежурные, прикрепленные, подавальщицы, повара, библиотекари, садовники, которые ежедневно контактировали со Сталиным. Все они работали здесь много лет и пользовались доверием. Сталин не был склонен к частым изменениям своего чисто бытового окружения. Версия убийства основывается лишь на том, что Сталин умер вовремя, всего за два-три дня или за неделю до каких-то ожидавшихся перемен в руководстве и решений по «делу врачей». Именно эта своевременность смерти Сталина кажется многим столь невероятной, чтобы быть естественной. Предположение об убийстве можно найти, наверное, в половине биографий Сталина, изданных на Западе, оно вошло даже в краткую биографию Сталина в Британской энциклопедии [184].
Более сложную теорию «заговора соратников» выдвинул в 1995 году Ю.К. Жуков. По этой теории в заговоре могли участвовать шесть членов Бюро Президиума ЦК КПСС — Берия, Маленков, Булганин, Хрущев, Сабуров и Первухин. Они, пользуясь своим доминирующим положением в Политбюро и в Бюро Президиума Совета Министров СССР, начиная с 1951 года постепенно изолировали Сталина и отстраняли его от текущего руководства и в партии, и в правительстве. Само «дело врачей» было частью этого заговора, и оно позволило удалить из непосредственного окружения Сталина начальника его охраны генерала Николая Власика, арестованного в декабре 1952 года, и начальника личной канцелярии Сталина Александра Поскребышева, неожиданно уволенного в отставку в феврале 1953 года [185]. Этот заговор к концу февраля 1953 года не был завершен, но проявился уже после инсульта Сталина в форме захвата власти у постели больного вождя. Эта теория также не очень убедительна. Сталин действительно отстранялся от решения текущих проблем, но это не было связано с давлением его окружения. На XIX съезде КПСС проявилось доминирующее положение Сталина. Он провел все реорганизации при полном отсутствии какой-либо оппозиции. На заседании Пленума ЦК КПСС 16 октября 1952 года все члены «шестерки», о которой говорит Жуков, были абсолютно беспомощны. Власик был смещен и удален из Москвы в мае 1952 года, еще до обнаружения адресованного ему письма Лидии Тимашук, то есть не в связи с «делом врачей». Александр Поскребышев в 1953 году был уже не начальником личной канцелярии Сталина, а секретарем Президиума и Бюро Президиума ЦК КПСС. В феврале 1953 года он действительно потерял этот пост, но причины отставки остаются неясными до настоящего времени. Начальником личной канцелярии Сталина в 1953 году был В. Чернуха.
В феврале 1953 года Сталин вел совещания и приемы в своем кремлевском кабинете только четыре раза. По-прежнему, как и в конце 1952 года, эти совещания продолжались не дольше часа. 16 февраля 1953 года к Сталину были вызваны Маленков, Берия и Булганин, и их беседа продолжалась всего лишь 15 минут. На следующий день, 17 февраля, Сталин принял посла Индии К. Менона, беседа с индийскими дипломатами продолжалась полчаса. После этого к Сталину снова пришли Булганин, Берия и Маленков, и опять только на 15 минут [186]. В последующие дни Сталин в свой кабинет уже не приезжал, оставаясь на даче. Нет никаких данных о том, что члены «четверки» приглашались к Сталину на дачу в период между 18 и 28 февраля. 27 февраля, в пятницу, Сталин был в хорошем настроении и поехал вечером в Большой театр на балет «Лебединое озеро». В правительственной ложе он сидел один, в глубине, так чтобы публика в зале его не видела. «Лебединое озеро» было любимой постановкой Сталина, и он бывал на этом балете много раз. В этот вечер, 27 февраля, он хотел просто отдохнуть или снять какое-то напряжение. Евгений Громов, автор недавнего исследования о влиянии Сталина на искусство, отметил именно эту сторону неожиданного визита в Большой театр. «Есть символика в том, что в канун смертельной болезни Сталин смотрел «Лебединое озеро» в Большом театре. Чарующая музыка, пленительные танцы. Сталин получал от них искреннее удовольствие» [187].
В субботу 28 февраля, по свидетельству Хрущева, от Сталина позвонили, «... чтобы мы пришли в Кремль. Он пригласил туда персонально меня, Маленкова, Берию и Булганина. Приехали. Потом говорит снова: «Поедемте покушаем на ближней даче». Поехали, поужинали... Ужин затянулся... Сталин был навеселе, в очень хорошем расположении духа» [188]. Этот ужин, который для Хрущева выглядел как неожиданный, был, естественно, подготовлен. Сталин всегда заранее предупреждал обслуживающий персонал о подготовке к таким вечерним или ночным обедам и часто заказывал определенные кавказские блюда и грузинские вина.
Это неожиданное стремление как-то отвлечься, отдохнуть, поужинать с друзьями, выпить вино характерно для человека, который после долгого периода раздумий принял какое-то радикальное решение. Можно было бы привести несколько примеров такого поведения и у других мировых лидеров. Гамаль Абдел Насер, объявив 26 июля 1956 года о своем историческом решении национализировать Суэцкий канал, после знаменитой речи на площади перед ликующей толпой почувствовал столь большое психическое напряжение, что неожиданно для облегчения стресса оторвался от охраны и пошел в свой любимый кинотеатр «Метро» и посмотрел там легкий кинофильм «Встречай меня в Лас-Вегасе» [189].
Можно предположить, что Сталин 27 февраля принял какое-то определенное решение в связи с «делом врачей». У него на столе лежал проект письма знаменитых советских евреев, некоторых из них он хорошо знал лично и очень ценил. Из этого письма, им же самим заказанного, следовал однозначный вывод о том, что все это «дело» следует кончать. Сталин, безусловно, понимал, что «Сообщение ТАСС» толкает все решение проблемы на усмотрение Особого Совещания при МГБ. Международные последствия и внутренние осложнения от такого хода событий можно было легко предвидеть. Казнь тридцати видных деятелей советской медицины не могла дать Сталину никаких политических дивидендов. Она, кроме того, привела бы к всеобщему вниманию к такому уникальному для СССР институту внесудебных репрессий, как ОСО, о существовании которого почти никто не знал.
Можно предположить, что Сталин позвонил в «Правду» либо вечером 27 февраля, либо утром 28 февраля и распорядился прекратить публикацию антиеврейских материалов и всех других статей, связанных с «делом врачей». Вечерний выпуск «Правды» 28 февраля содержал не только Постановление ЦК КПСС о женском празднике, в тексте которого упоминалось о «шпионах, диверсантах, вредителях и убийцах», но и другие репортажи с аналогичной риторикой. В то время «Правда» и некоторые другие центральные газеты выходили дважды, вечером и утром. Вечерний выпуск поступал в киоски только в Москве, утренний на следующий день разносился подписчикам и в Москве, и по всей стране. Типографские матрицы с вечера самолетами доставлялись в крупные города и столицы республик и печатались уже в местных типографиях. Тиражи «Правды» и «Известий» доходили до 10—12 миллионов. Полностью результаты телефонной директивы Сталина могли быть видны в «Правде» только в понедельник 2 марта. Другие газеты в понедельник не выходили.
В Советском Союзе в это время был только один человек, который мог простым телефонным звонком редактору «Правды» или в Агитпроп ЦК КПСС изменить официальную политику. Это мог сделать только Сталин. Если бы гипотеза заговора, выдвинутая Авторхановым, была верна, то «четверка», захватившая власть к вечеру 1 марта, занималась бы другими делами, а не «Правдой». Остановки самого «дела врачей» ни 2, ни 3 марта, ни еще через две недели после смерти Сталина не произошло, остановилась лишь пропаганда, причем именно в «Правде». В других газетах и журналах то же самое произошло уже постепенно, не столь внезапно. Если бы не болезнь Сталина, письмо знаменитых евреев могло быть опубликовано в начале марта, а затем постепенно уменьшено или отменено и все «дело врачей». Ответственность за «дело врачей» несли бы в этом случае Маленков и Берия. У Сталина была бы достаточно основательная причина для радикальных изменений в руководстве страной.
Правители с большой властью, приняв какое-то кардинальное решение исторического характера, обычно находятся до начала его реализации в возбуждении, но в то же время в хорошем, «приподнятом» настроении. Этим, возможно, объясняются и поездка Сталина в Большой театр, кинофильм в Кремле и поздний обед с соратниками, в судьбе которых вскоре ожидались большие изменения. Сталин мог предполагать, что Берию и Маленкова он встречает у себя на даче в последний раз. «Снявши голову, по волосам не плачут» — это была одна из обычных поговорок Сталина. Но это же возбуждение и напряженность перед крупным поворотом могли также привести к резкому повышению кровяного давления, то есть к гипертоническому кризу, плохому сну и инсульту утром 1 марта.
Такое случалось и с другими лидерами. Ленин после переворота 25 октября 1917 года не мог присутствовать на первом заседании Съезда Советов. Переволновавшись, он и Троцкий «лежали прямо на полу в одной из пустых комнат Смольного на разостланных одеялах. У Ленина кружилась голова» [190]. Основные декреты советской власти принимались без Ленина. Перед крупными решениями физические проблемы испытывал и Ельцин «... холодом в груди, некоторым шоковым отупением, сердцебиением (что в этот момент мне было очень некстати)... Каждая ночная секунда все тяжелей и тяжелей — как же заставить себя спать?» [191]
Готовность Сталина к закрытию «дела врачей», или, как любил делать Сталин, «спуску его на тормозах» и к отстранению от власти тех, кто был в это дело вовлечен, — это, конечно, лишь гипотеза.» Она, как мне кажется, более логична, чем предположения об убийстве диктатора. У Хрущева и Булганина не было поводов для заговора против Сталина. Они и сами больше боялись Берии, чем Сталина. В репрессивной практике Сталина это было бы далеко не первое отступление.

Болезнь Сталина. 1—2 марта 1953 года

В воскресенье 1 марта Хрущев ожидал нового приглашения от Сталина. Такие приглашения, именно в воскресенья, стали традицией, так как по воскресеньям, когда все отдыхали, Сталин страдал от одиночества. «Когда он просыпался, то сейчас же вызывал нас (четверку) по телефону, или приглашал в кино, или заводил какой-то разговор, который можно было решать в две минуты, а он его растягивал». Хрущев не стал даже есть дома днем: «...целый день не обедал, думал, может быть, он позовет пораньше? Потом все же поел. Нет и нет звонка»[192].
Сын Хрущева, Сергей, в то время студент, живший с родителями, в своих воспоминаниях об отце подтверждает эту картину:

«...Отец не сомневался, что Сталин не выдержит одиночества выходного дня, затребует их к себе. Обедать отец не стал, пошел пройтись, наказав: если позвонят оттуда, его немедленно позвать... Звонка отец так и не дождался... Стало смеркаться. Он перекусил и засел за бумаги. Уже совсем вечером позвонил Маленков, сказал, что со Сталиным что-то случилось. Не мешкая, отец уехал»[193].

В Москве в конце февраля начинает смеркаться примерно в 17.30. Маленков звонил Хрущеву около 23 часов. В воскресенье 1 марта в служебном помещении дачи, примыкавшем к комнатам, где жил Сталин, с 10 часов утра дежурили старший сотрудник для поручений при Сталине, подполковник МГБ Михаил Гаврилович Старостин, помощник коменданта дачи Петр Лозгачев и подавальщица-кастелянша Матрена Петровна Бутусова, о которой Хрущев пишет как о «преданной служанке Сталина, работавшей на даче много лет». Были здесь и другие сотрудники — повара, садовник, дежурный библиотекарь, все, к кому Сталин мог обратиться с той или иной просьбой. Собственно охрана дачи, составлявшая особое подразделение МГБ, осуществляла охрану территории, подходы и подъезды к даче. Между двумя высокими глухими деревянными заборами вокруг всей территории дежурили патрули с собаками. Возле ворот для въезда на территорию дачи была «дежурная» — помещение для старших офицеров охраны. Проверка приезжавших была очень тщательной. С Можайского шоссе недалеко от Поклонной горы был поворот к даче Сталина. Дорога здесь была перекрыта шлагбаумом, который дежурные офицеры охраны открывали только для правительственных машин. Вторая проверка была у ворот, третья при входе на дачу. Здесь дежурил работник охраны в военной форме полковника государственной безопасности. К территории дачи примыкало двухэтажное здание, жилое помещение или казарма для рядовых охранников, рассчитанное примерно на сто солдат и офицеров.
Все комнаты дачи и ее дежурных помещений были связаны внутренней телефонной системой - «домофоном». Аппараты домофона имелись во всех комнатах Сталина, даже в ванной и туалете. По домофону Сталин заказывал себе еду или чай, просил принести газеты, почту и т. д. Кроме домофона, почти все комнаты, где мог находиться Сталин, имели телефоны правительственной связи и телефоны обычной московской коммутаторной сети. В СССР более ста человек — члены Политбюро, наиболее важные члены правительства, министры МГБ и МВД, военный министр, начальник Генерального штаба, заведующие основными отделами ЦК КПСС, первые секретари обкомов и партийные лидеры республик, командующие пограничными военными округами, секретари ЦК КПСС и некоторые другие государственные и партийные деятели — были связаны между собой двумя или тремя линиями правительственной связи и могли звонить напрямую Сталину в случае срочной необходимости.
Без особой нужды Сталину, конечно, никто не звонил, и, судя по рассказам дежуривших на даче Старостина и Лозгачева, в воскресенье 1 марта телефонных звонков Сталину не было. По «горячим», красным телефонам Сталин обычно сам поднимал трубку телефона. Однако в тех случаях, когда он спал или находился в парке дачи, телефон переключался к прикрепленному дежурному, старшему по охране внутренних помещений дачи. Можно вспомнить самый важный телефонный звонок в жизни Сталина, когда звонил Г.К. Жуков на рассвете 22 июня 1941 года:

«Нарком приказал мне звонить И.В. Сталину. Звоню. К телефону никто не подходит. Звоню непрерывно. Наконец слышу сонный голос генерала Власика (начальника управления охраны).
— Кто говорит?
— Начальник Генштаба Жуков. Прошу срочно соединить меня с товарищем Сталиным.
— Что? Сейчас!? — изумился начальник охраны. — Товарищ Сталин спит.
— Будите немедля»[194].

Сталин подошел к телефону через три минуты.
Сталин очень часто сам звонил разным людям и в Москве, и в республиках либо поздно вечером, либо уже ночью. Он страдал бессонницей и потому не ложился спать до двух-трех часов утра. Поэтому свой главный правительственный телефон он, очевидно, ложась спать, переключал на дежурного охраны сам. Не исключено, что он делал это не всегда. Правительственный телефон имелся и в помещении коменданта дачи, полковника МГБ Орлова. Комендант дачи, или «объекта», имел право в особых случаях входить к Сталину без предупреждения и без приглашения.
Радзинский записал рассказ П. Лозгачева о последовательности событий этого дня. К 10 часам утра «прикрепленные» и обслуживающий персонал собрались на кухне, ожидая звонка от Сталина. Он обычно давал первые распоряжения между 10 и 11 часами утра. Завтрак в так называемую малую столовую Сталина относила Бутусова. 1 марта все было иначе. Рассказывает Лозгачев: «...В 10 часов в его комнатах — нет движения.
Но вот пробило 11 — нет, и в 12 тоже нет. Это уже было странно»[195].
Выражение «нет движения» отражает тот факт, что в комнатах Сталина в дополнение к телефонам была Особая система сигнализации, позволявшая охране следить за тем, в какой из нескольких комнат он находился в тот или иной момент. В мягкую мебель были вделаны особые датчики. После смерти Сталина, когда решался вопрос о возможном превращении дачи в Кунцево в Музей И.В. Сталина, на дачу приехала группа сотрудников Института Маркса—Энгельса—Ленина—Сталина. Е.М. Золотухина, член этой группы, впоследствии вспоминала: «...Из всей мягкой мебели торчали пружинки — остатки специальных датчиков, сигнализировавших охране, куда переместился Сталин»[196].
Особые датчики сигнализировали на контрольное табло, если Сталин открывал или закрывал дверь той или иной комнаты. Поэтому охрана и прикрепленные должны были знать, в какой именно комнате Сталин находился в данный момент. Как известно в настоящее время, он, встав с постели, прошел в столовую, чтобы выпить воды. Ко времени беспокойства Лозгачева Сталин лежал на полу. Каким образом все это отражалось на контрольном табло, никто никогда не сообщал.
Лозгачев продолжает свой рассказ: «Но уже час дня, и нет движения. И в два — нет движения в комнатах. Ну, начинаем волноваться. В три, в четыре — нет движения... Мы сидим со Старостиным, и Старостин говорит: «Что-то недоброе, что делать будем?» ...Действительно, что делать — идти к нему? В восемь вечера — ни-чего нет. Мы не знаем, что делать, в девять нету движения, в десять — нету».
Свидетельство Лозгачева подтверждается свидетельством Старостина, записанным в 1977 году бывшим охранником Сталина А.Т. Рыбиным. В 1953 году Рыбин уже не работал в охране Сталина, а был руководителем охраны Большого театра, это для МГБ также был «объект» правительственной охраны. Находясь в отставке, он по собственной инициативе также собирал свидетельства о смерти Сталина и о других событиях из жизни вождя. В 1995 году Рыбин опубликовал несколько брошюр, одна из которых посвящена событиям марта 1953 года. Свидетельствует Старостин: «...В 22 часа я стал посылать Лозгачева к Сталину, так как нам было странно поведение Сталина. Лозгачев, наоборот, начал посылать меня к Сталину и сказал: «Ты самый старший здесь, тебе первому и надо заходить к Сталину». Препирались меж собой долго, а время шло»[197]. Лозгачев, по более поздней записи Радзинского, повторяет эту картину: «Я говорю Старостину? «Иди ты, ты начальник охраны, ты должен забеспокоиться». Он: «Я боюсь». Я: «Ты боишься, а я герой, что ли, идти к нему?» В это время почту привозят — пакет из ЦК. А почту передаем обычно мы. Точнее, я, почта моя обязанность. Ну что ж... Да, надо мне идти»[198]. Эта картина, воспроизводимая в нескольких биографиях Сталина, совершенно неестественна и невероятна. Люди, которые при малейшем появлений каких-то оснований для беспокойства должны были рапортовать своим более высоким чинам и принимать необходимые меры, ждут часами, понимая, что что-то случилось. Боятся открыть дверь к Сталину, как будто там их ожидает вооруженная засада.
Помещение, в котором пререкались между собой Старостин и Лозгачев, находилось в особом служебном доме, соединенном с дачей Сталина коридором длиной около 25 метров. Двери, ведущие в жилую часть дачи, никогда не запирались. У Сталина с прикрепленными дежурными и с другими служащими дачи были простые и неофициальные отношения. К вечеру 1 марта серьезно волновались уже весь Обслуживающей персонал и вся охрана дачи, и это было естественно. Необычной была боязнь «прикрепленных» не только войти к Сталину, но даже позвонить ему по домофону. Дмитрий Волкогонов в краткой биографии Сталина, опубликованной в 1996 году, пытается объяснить страх «прикрепленных»: «...после полудня у обслужи появилась большая тревога. Однако без вызова никто не смел входить к вождю; так повелевала инструкция Берии»[199]. Такой инструкции для охраны быть не могло. Берия уже с 1946 года не был ни начальником, ни куратором МГБ. По линии правительства и Политбюро он контролировал лишь деятельность МВД.
Примерно в 22.30 Лозгачев с пакетом из ЦК вошел в комнаты, где жил Сталин. То, что он увидел в так называемой малой Столовой, было описано в разных вариантах много раз, так как Лозгачев немного менял свои свидетельства в разговорах с разными людьми. Неизменным остается главное — Сталин лежал на полу возле стола. Он был в пижамных брюках, уже мокрых от непроизвольного выделения мочи, и в нижней рубашке. Несомненно было то, что он лежал так несколько часов и сильно озяб. На столе стояла бутылка с боржоми и стакан. Судя по всему, Сталин, встав с кровати, вошел в столовую, чтобы выпить воды. В этот момент и произошел инсульт. По этой картине очевидно, что все это случилось утром, во всяком случае до 11 часов.
По домофону Лозгачев вызвал помощь. Прибежали Старостин, Туков, Бутусова. Вчетвером они перенесли Сталина в другую комнату, так называемый большой зал, где положили на диван и укрыли пледом. Сталин был парализован и не отвечал на вопросы, хотя глаза его были открыты.
Следует отметить, что все окна в комнатах Сталина держались наглухо зашторенными. Это была мера безопасности — снаружи никто не мог определить или увидеть, в какой конкретной комнате находился Сталин. Свет в столовой и в кабинетах был всегда включен. В спальне лампа находилась возле кровати, так как Сталин обычно читал перед сном, лежа в кровати. Лампу для чтения он выключал сам.
В отношении последующих событий существуют свидетельства и Старостина, и Лозгачева. Свидетельство Старостина было записано А.Т. Рыбиным в 1977 году, свидетельство Лозгачева — Радзинским в 1995 году. В основном они совпадают. Подполковник МГБ М. Старостин был старшим в группе охраны, и на него легла обязанность вызова помощи. По свидетельству Светланы Аллилуевой, беседовавшей в последующие дни с другими работниками обслуживающего персонала дачи, «вся взволновавшаяся происходящим прислуги требовала вызвать врача ... высшие чины охраны решили звонить «по субординации», известить сначала своих начальников и спросить, что делать»[200].
Старостин: «В первую очередь я позвонил Председателю МГБ — С. Игнатьеву и доложил о состоянии Сталина. Игнатьев адресовал меня к Берии. Звоню, звоню Берии — никто не отвечает. Звоню Г. Маленкову и информирую о состоянии Сталина. Маленков что-то промычал в трубку и положил ее на рычаг. Минут через 30 позвонил Маленков и сказал: «Ищите Берию сами, я его не нашел. Вскоре звонит Берия и говорит: «О болезни товарища Сталина никому не говорите и не звоните». Положил трубку»[201]. По свидетельству Лозгачева, эти разговоры происходили между 22 и 23 часами вечера. «...Сижу рядом со Сталиным и считаю минуты своего дежурства. Полагал, что прибудут по указанию Берии и Маленкова врачи. Но их не было. Часы пробили 23 часа 1 марта, но глухая тишина. Смотрю на часы — стрелка показывает час ночи, два, три... Слышу, в 3 часа ночи 2 марта около дачи зашуршала машина. Я оживился, полагая, что сейчас я передам больного Сталина медицине. Но я жестоко ошибся. Появились соратники Сталина Берия и Маленков... Стали соратники поодаль от Сталина. Постояли. Берия, поблескивая пенсне, подошел ко мне поближе и произнес: «Лозгачев, что ты панику наводишь? Видишь, товарищ Сталин крепко спит. Его не тревожь и нас не беспокой». Постояв, соратники повернулись и покинули больного»[202].
Ни Старостин, ни Лозгачев не упоминают о приезде Хрущева и Булганина. Это понятно, так как, приехав на дачу к Сталину намного раньше, Хрущев и Булганин вообще не входили в комнаты Сталина, а ограничились беседой с охранниками в дежурном Помещении возле ворот. Здесь они поговорили с «чекистами» и уехали, не дав никаких указаний Хрущев в своих воспоминаниях пишет, что Маленков позвонил ему о Сталине около полуночи, когда он уже лег спать. «...Я сейчас же вызвал машину... Быстро оделся, приехал, все это заняло минут 15. Мы условились, что войдем не к Сталину, а к дежурным». Дежурные дали Хрущеву и Булганину общее описание событий дня и рассказали о состоянии Сталина. Хрущев продолжает «...Когда нам сказали, что произошел такой случай и теперь он как будто спит, мы посчитали, что неудобно нам появляться у него и фиксировать свое присутствие, раз он находится в столь неблаговидном положении. Мы разъехались по домам»[203].

Когда Хрущев пишет: «Мы условились, что войдем не к Сталину, а к дежурным», то имеется в виду, по-видимому, его договоренность не с Булганиным, с которым они приехали вместе, а с Маленковым. Маленков и Берия, почему-то задерживавшие свой приезд, хотели первыми осмотреть Сталина и принять решение о том, что нужно делать. Но делать ничего не стали, во всяком случае в отношении Сталина.
Продолжает свидетельствовать Лозгачев: «Снова я остался один возле Сталина. Пробило на стенных часах 4—5—б—7—8, никто не появляется возле Сталина... Это была ужасная ночь в моей жизни... В 8.30 приехал Хрущев и сказал: «Скоро к товарищу Сталину приедут врачи». Действительно, около 9 часов утра прибыли врачи, среди которых был терапевт Лукомский. Приступили к осмотру больного»[204].
Приезд врачей был результатом повторных звонков Старостина Маленкову и Берии примерно в 7 часов утра. Им самим никто не звонил и не спрашивал о состоянии Сталина. Но они боялись ответственности и понимали, что если Сталин умрет, то вина за задержку с вызовом врачей будет возложена на них. Все другие служащие дачи уже давно требовали немедленного вызова врачей, главное здание Кремлевской больницы находилось поблизости от дачи. По свидетельству Светланы Аллилуевой, «...обслуга и охрана, взбунтовавшись, требовали немедленного вызова врачей». Узнав о появлении Берии и его заявлении, что «ничего не случилось, он спит», «охрана дачи и вся обслуга теперь уже не на шутку разъярилась»[205].
Хрущев, как это видно из его воспоминаний и воспоминаний его сына, в первый раз поехал на дачу Сталина около полуночи. Сергей Хрущев продолжает: «... Некоторое удивление вызвало скорое возвращение отца, он отсутствовал часа полтора-два. Однако вопросов никто не задавал, он молча поднялся в спальню и вновь углубился в свои бумаги... Как он уехал вторично, я уже не слышал наверное, лег спать. На этот раз отец не возвращался долго, до самого утра»[206]. Куда уехал Хрущев «вторично», также неясно, так как, по свидетельству самого Хрущева, он уехал из дома уже утром после нового звонка от Маленкова. Спать Хрущев в ту ночь не ложился. Очевидно, что не ложились спать и остальные члены «четверки».
Из рассказов «прикрепленных» дежурных Сталина Хрущеву и Булганину, приехавшим на дачу Сталина вскоре после полуночи, было совершенно ясно, что у Сталина произошел инсульт, или «удар», как тогда это называли. Это было очевидным и для Маленкова и Берии, после телефонных звонков Старостина. То, что Сталин лежал раздетый много часов, был парализован и не мог говорить, было более чем достаточно, чтобы сделать необходимые заключения. Поэтому отказ Хрущева и Булганина войти к Сталину и поговорить с Лозгачевым и Старостиным и заявление Берии о том, что «Сталин спит», и его более раннее заявление о том, чтобы о болезни Сталина «никому не говорить и не звонить», не имеют никаких оправданий с точки зрения оказания помощи больному. Критическое положение Сталина было очевидным, и задержка с вызовом врачей имела другие цели. Вызов врачей означал широкую огласку болезни Сталина. Партийным лидерам нужен был какой-то срок, чтобы, прежде всего, договориться между собой о распределении власти и о реорганизации руководства страной. Не исключено, что они ждали, что инсульт, безусловно, серьезный, может быстро закончиться смертью Сталина. Скоропостижная смерть вождя была для них предпочтительнее той ситуации долгой неопределенности, которая возникла в 1922 году после инсульта и паралича у Ленина. Длительная болезнь не давала возможности для той реорганизации руководства, которую они хотели осуществить.
Врачам начали звонить около 7 часов утра 2 марта. Ни Хрущев, ни Маленков, безусловно, не знали, каких именно врачей следует вызывать. Поэтому был вызван министр здравоохранения А.Ф. Третьяков, и уже он принимал решение о составе первого консилиума. Утром 2 марта о болезни Сталина сообщили также Ворошилову и Кагановичу, а немного позже дочери Сталина Светлане и сыну Василию.
Охрана дачи Сталина, так же как и Кремля, подчинялась в этот период не Берии, как это часто пишут, а министру МГБ — С.Д. Игнатьеву. Игнатьев, в свою Очередь, подчинялся лично Сталину. Сталин всегда напрямую руководил всеми репрессивными органами ещё с конца 20-х годов, после смерти Дзержинского.
Поведение Игнатьева в этом случае не очень ясно. Как министр госбезопасности он, безусловно, имел право вызова врачей при подобных обстоятельствах. Прямой контроль за работой МГБ осуществлял в это время Маленков, а не Берия. Так или иначе, получив сообщение с дачи от своего же подчиненного, подполковника МГБ Старостина, Игнатьев должен был не переадресовывать его к более высоким лидерам страны, а доложить им самолично, а затем срочно прибыть на дачу. За все, что там происходило, Игнатьев нес непосредственную личную ответственность. У коменданта дачи И. Орлова, судя по свидетельству Старостина, был в воскресенье выходной. Однако в течение дня и его должны были известить об изменении распорядка дня и чрезвычайном происшествии.
Игнатьев стал начальником управления охраны МГБ после смещения в мае 1952 года с этого поста генерала Николая Власика, многолетнего начальника личной охраны Сталина. Некоторые биографы Сталина связывают смещение Власика с заговором Берии. Власик был сначала отправлен на должность заместителя начальника одного из лагерей в Свердловской области и там арестован. Эдвард Радзинский, высказавший гипотезу о том, что Сталин мог быть отравлен по директиве Берии в ночь на 1 марта одним из дежуривших «прикрепленных», И.В. Хрусталевым, обосновывает свое предположение именно арестом Власика: «...После ареста Власика Берия, конечно же, завербовал кадры в оставшейся без надзора охране. Он должен был использовать последний шанс выжить»[207]. Это предположение весьма произвольно. Причин для отстранения Власика было очень много. Его арест мог быть произведен только по личной директиве Сталина. Реализацию директивы Сталина мог произвести только Игнатьев, а не Берия. Возможность отравления Сталина Хрусталевым, к которому Сталин относился особенно дружески, совершенно невероятна.
Сталин знал Власика еще с периода Гражданской войны и вполне ему доверял. С 1934 года Власик стад начальником личной охраны Сталина, а с 1946 года начальником всей охранной службы МГБ. Ему, таким образом, подчинялась и охрана других членов Политбюро и правительства. На этом посту Власик был личным «осведомителем» Сталина. Но эту роль он выполнил все менее и менее добросовестно, так как его собственная моральная и материальная коррупция сделала его возможным объектом шантажа. Сталин, безусловно, потерял полное доверие к Власику, и арест его не был совершенно произвольным. После смерти Сталина и после ареста Берии в июне 1953 года Власик не был освобожден. Его судили в 1955 году. Отстранение Власика в 1952 году, а затем и смещение начальника личной канцелярии Сталина Поскребышева не увеличивало, а уменьшало возможность для Берии и Маленкова получать информацию о планах и замыслах Сталина. Новых людей возле Сталина в начале 1953 года не появлялось. Замену Власика на посту начальника охраны МГБ мог сделать только Сталин. Этот пост входил в его личную «номенклатуру», так же как и пост, занимавшийся Поскребышевым. Поскольку Сталин пока не нашел Власику замену, обязанности начальника всей правительственной охраны временно исполнял сам министр. Игнатьеву подчинялось не только спецподразделение МГБ, обесценивавшее охрану дачи Сталина, но и службы МГБ, охранявшие другие приоритетные правительственные объекты, включая Кремль.
В 1934 году, когда дача Сталина была построена, она находилась за пределами Москвы, в густом смешанном, лесу, вблизи села Волынское. В 1953 году этот район был уже близким пригородом Москвы. Забор вокруг всей территории был высотой более 3 метров и двойной. Всю территорию окружали ров и колючая проволока. По внутреннему кольцу между двумя заборами дежурили патрульные с собаками. Сталин на даче вел достаточно активный образ жизни. Он мог, надев теплый тулуп и валенки, выйти на прогулку зимой. Иногда катался на санях, запряженных лошадью, по «кольцевой» дороге между двумя заборами. Мог распорядиться и о том, чтобы затопили русскую баню. План на текущий день, включая и обеды с приглашениями, Сталин составлял не накануне, а утром текущего дня. Он часто посещал оранжереи и теплицы, имевшиеся на даче. Также неожиданно он мог принять решение о посещении театра или кинозала в Кремле. Каждое из этих «мероприятий» требовало разного обеспечения охраной. При этом Сталин не любил, когда охранники находились близко от него. В системе охранной службы МГБ дача в Кунцево была приоритетным объектом. Поэтому Игнатьев, бывший в этот период начальником охранной службы и МГБ, и Сталина, получал регулярные рапорты с дачи о планах Сталина и принимал в связи с этим необходимые меры. Воскресенье 1 марта не могло быть исключением. Игнатьеву, безусловно, позвонили с дачи о том, что распорядок дня Сталина изменился в связи с тем, что он не встал утром, как обычно, и не дает никаких распоряжений. Этот звонок поступил, очевидно, от старшего офицера дежурной охраны. После этого Игнатьев не мог не звонить снова, чтобы контролировать ситуацию.
Можно предположить, что Игнатьев по своим собственным каналам связи с дачей Сталина знал раньше других о том, что Сталин 1 марта не встал, как обычно, и не отвечает ни по одному из телефонов срочной правительственной связи. Причины этого для Игнатьева могли быть ясными. Но поднимать тревогу и вызывать врачей, что он вполне мог сделать и без указаний от Берии, было для Игнатьева нелегко. Ему нужно было, прежде всего, обеспечить собственную безопасность, спасти свою жизнь.
Игнатьев, конечно, понимал общие замыслы Сталина и в мингрело-грузинском деле, и в деле врачей. В каждом из них он был главным исполнителем. Игнатьева защищал только живой Сталин. Смерть Сталина приводила к переходу руководства страной к Маленкову и Берии. В ноябре 1952 года Бюро Президиума ЦК КПСС приняло решение об альтернативных лидерах Бюро Президиума ЦК КПСС, Совета Министров и Секретариата ЦК КПСС, которые должны были председательствовать на заседаниях этих органов власти в случае отсутствия Сталина. Каждый из них возглавлялся «тройкой», в каждой «тройке» были лишь члены Бюро Президиума ЦК КПСС. Однако в «тройке» альтернативных председателей для Бюро Совета Министров (Берия, Сабуров и Первухин) Берия, безусловно, был доминирующей фигурой. Маленков был наиболее влиятельной личностью в «тройках» для Бюро Президиума ЦК и для Секретариата. Приход Берии к власти означал конец для Игнатьева. Эти ожидания Игнатьева были вполне обоснованны. Как показали дальнейшие события, Берия после смерти Сталина действительно добивался не только смещения Игнатьева со всех постов, но и его ареста. Игнатьев поэтому просто не был заинтересован в том, чтобы о болезни Сталина стало известно раньше, чем он и его некоторые коллеги осуществят меры предосторожности. С 1950 года вся милиция и внутренние и пограничные войска, находились не в МВД, а в МГБ. Военным министром СССР в начале марта 1953 года был маршал Александр Василевский. В составе Бюро Президиума ЦК КПСС военными проблемами занимался Булганин. Сталин имел достаточно явных преемников в правительстве и в ЦК КПСС, но таких же явных преемников, имеющих полномочия отдавать приказы Генеральному штабу или армии, у Сталина не было. Наиболее вероятно, что если Игнатьев узнал о болезни Сталина раньше других, то он в первую очередь известил об этом военное министерство и Булганина, а может быть, также и министерство военно-морского флота. Не исключено, что он мог также привести в боевую готовность особое спецподразделение МГБ, созданное решением Политбюро от 9 сентября 1950 года под названием «Бюро № 2» и подконтрольное только министру госбезопасности. Это спецподразделение было образовано для «выполнения специальных заданий внутри Советского Союза». Начальником Бюро № 2 был назначен генерал В.А. Дроздов, переведенный для этого с поста заместителя министра государственной безопасности Украинской ССР. В составе оперативного персонала Бюро № 2 было 12 гласных и 60 законспирированных сотрудников. Опергруппы Бюро № 2 в 1951 и 1952 годах направлялись в Литву и на Северный Кавказ для «практической помощи МГБ по ликвидациям националистических формирований и бандитизма»[208].
С точки зрения обороны страны было, конечно, оправданным, что информация о недееспособности Верховного Главнокомандующего поступила в первую очередь его военным заместителям, а не в партийный аппарат. Булганин мог предупредить и Хрущева, как своего союзника и друга. Именно поэтому они вместе приехали на дачу Сталина первыми, намного раньше Маленкова и Берии. При этом им не нужно было осматривать больного вождя, они и без этого знали, в каком он состоянии.
После смерти Сталина Игнатьев, потерявший пост министра МГБ, в связи с возвышением Берии тоже получил повышение, пост секретаря ЦК КПСС с функциями контроля за органами государственной безопасности и внутренних дел. Несколько Попыток Берии добиться исключения Игнатьева из КПСС и предания его суду за преступления по «делу врачей» остались безрезультатными. Игнатьев был освобожден с поста секретаря ЦК КПСС только после реабилитации по «делу врачей» в апреле 1953 года. Однако требование Берии «рассмотреть вопрос об ответственности бывшего министра государственной безопасности СССР т. Игнатьева С.Д.»[209] не имело серьезных последствий.
Хрущев и Булганин, прибыв на дачу Сталина где-то около полуночи 1 марта, провели там час-полтора, ограничившись беседой в основном с руководством охраны в дежурном помещении возле массивных ворот. До самой дачи от этого помещения было не очень далеко, но дача от ворот не была видна. Асфальтовая дорога к даче шла через густой лесной массив, и для подъезда к даче нужно было сделать еще один резкий поворот. Этот поворот и создавал тот шум от колес машины, который слышали и «прикрепленные» дежурные, и охранники самой дачи.
Эти меры безопасности были введены самим Сталиным. Хрущев и Булганин пробыли в дежурной комнате охраны МГБ час-полтора, но решили, как мы видели, не посещать дачу и не входить к Сталину. Им было уже известно, что Сталин парализован и не реагирует на вопросы. Но лично убедиться в этом они почему-то не хотели. Объяснение Хрущева о том, что они не хотели «смущать» Сталина, совершенно несерьезно. Можно предположить, что они приехали на дачу в Кунцево и оставались там в помещении охраны МГБ просто потому, что им были нужны надежные телефоны экстренной правительственной связи и безопасное помещение для согласования между собой определенных мероприятий. Отсюда они могли спокойно разговаривать и с Игнатьевым, которому охрана дачи подчинялась непосредственно. Когда Хрущев свидетельствовал: «...Мы условились, что войдем не к Сталину, а к дежурным», то это могло также означать и договоренность с Игнатьевым.
Нельзя исключить и того, что Игнатьев, как начальник охранной службы МГБ и одновременно начальник всей охраны Сталина и Кремля, также прибыл на дачу в Кунцево. Между полуночью и двумя часами утра 12 марта 1953 года на даче Сталина под защитой охраны и в присутствии Хрущева и Булганина (и возможно, также и Игнатьева) решались какие-то важные вопросы, которые и до настоящего времени остаются неизвестными. Берия понял это, но значительно позже.
Именно этим можно объяснить непонятные для других неожиданные репрессии, которые обрушились именно на работников охраны дачи Сталина после 5 марта. По Свидетельству Светланы Аллилуевой, весь персонал дачи Сталина был уволен через несколько дней после его смерти по приказу Берии. «...Людей, прослуживших здесь по десять—пятнадцать лет не за страх, а за совесть, вышвыривали на улицу. Их разогнали всех, кого куда; многих офицеров из охраны послали в другие города. Двое застрелились в те же дни. Люди не понимали ничего, не понимали, в чем их вина? Почему на них так ополчились?»[210]
Маленков и Берия также получили сообщение с дачи о болезни Сталина около 23 часов 1 марта. Но не исключено, что Берия узнал об этом позже всех, где-то около полуночи. Как уже упоминалось, Старостин, позвонивший Берии после звонка Игнатьеву, не нашел его по тем номерам правительственной связи, которые были на даче. Не нашел Берию и Маленков. Через 30 минут (!) он позвонил Старостину и сказал: «Ищите Берию сами, я его не нашел». Но «вскоре» Берия все же нашелся и сам позвонил Старостину. Возможно, что это было уже после полуночи. Маленкову и Берии потребовалось еще три часа, чтобы приехать на дачу. Оба были явно растерянны. Свидетельствует Лозгачев: «...Берия нахально прошагал в зал к больному Сталину, у Маленкова скрипели новые ботинки, он их снял и взял под мышку. Зашел к Сталину в одних носках...»[211]. Эта картина не исключает того, что Маленков действительно думал, что Сталин спит, и не хотел его потревожить. Именно здесь Берия сказал Лозгачеву, что «Сталин крепко спит». Третий из находившихся на даче «прикрепленных», Василий Михайлович Туков, дополнил рассказ: «Берия вышел и стал бранить Старостина. Он не говорил, а кричал: «Я с вами расправлюсь. Кто вас поставил к товарищу Сталину? Дураки из дураков». С ревом и вышел с дачи. 2-й секретарь ЦК ВКП(б) Г. Маленков засеменил за Берией, и машина отчалила от дачи»[212]. Бурное поведение Берии в этот день отметили все: врачи, Светлана, охранники. Берия был сверхвозбужден, проявляя то радость, то торжество, то страх и всегда нетерпение. Он почти всем угрожал и создавал впечатление, что именно он является теперь главным.
Хрущев второй раз уехал из дома ночью, когда его семья уже спала. Он поехал, по-видимому, в Кремль на совещание с возвратившимися с дачи Сталина Маленковым и Берией. Нужно было решать вопросы власти и, проблему вызова врачей. Вызов врачей сильно запаздывал. Но ответственность за эту задержку, виновниками которой были, безусловно, «прикрепленные» к Сталину Старостин и Лозгачев и в еще большей степени Игнатьев, ложилась теперь только на Берию. Именно его заявление о том, что умирающий Сталин просто «крепко спит», вошло в историю как свидетельство его лицемерия. Отличить спокойно спящего человека от человека, находящегося без сознания в результате тяжелого инсульта, не представляет большого труда. Особенно для тех, кто этого человека хорошо знает. Именно Берия поэтому стал главным подозреваемым на убийство.
Беспокойное ожидание Старостина и Лозгачева у дверей в комнаты Сталина с 10.30 утра до 22.30 вечера лишено элементарного смысла и маловероятно. Хрущев, как видно из его собственных воспоминаний и воспоминаний его сына, также сильно беспокоился по поводу отсутствия ожидавшихся им звонков с «ближней» дачи. Безусловно, что звонков от Сталина ждали и другие его соратники, прежде всего Берия, Маленков и Булганин. Личная канцелярия Сталина в Кремле продолжала работать и в воскресенье.
Необычность и неестественность поведения Старостина и Лозгачева 1 марта 1957 года очевидна хотя бы потому, что традиционный рабочий режим Сталина был хорошо известен не только им, но и всей высшей номенклатуре страны. Секретарям союзных республик, некоторых обкомов, министрам и высшим военачальникам приходилось, в известной степени, этот режим копировать. Сталин мог неожиданно позвонить и в полночь, и в час, и в два часа ночи. Он никому не звонил утром. Высшие чиновники, а в МГБ почти все управления, начинали свой рабочий день в 10.30 или 11.00. Это позднее начало дня было формально узаконено. График работы персонала дачи Сталина в Кунцево, а это более ста человек, также был связан с режимом Сталина.
Не был слишком неожиданным и инсульт: среди всех возможных проблем здоровья Сталина именно инсульт той или иной степени тяжести был наиболее предсказуемым, хотя бы потому, что Сталин уже перенес один, сравнительно легкий инсульт осенью 1945 года. Любой инсульт является результатом атеросклероза сосудов мозга и неизбежно повторяется, тем более если образ жизни продолжает оставаться тем же. Необычность бездействия Старостина и Лозгачева и противоречие этого бездействия простому здравому смыслу могут быть объяснены лишь в том случае, если предположить, что они выполняли в данном случае служебный приказ существование которого они не хотели раскрывать к через тридцать лет. Никто их не расспрашивал об обстоятельствах смерти Сталина до 1987—1988 годов, пока Дмитрий Волкогонов не начал собирать материалы для своей многотомной биографии Сталина. Впоследствии, уже в 90-х годах, беседы с ними продолжил Эдвард Радзинский.
Сталин, как известно, работал в Кремле в основном вечером и часто до глубокой ночи. Приезжая в Кремль, он сначала просматривал и подписывал документы, а затем проводил различные совещания и заседания. Каждый день кабинет Сталина посещали от 5—6 до 20—22 человек. Уже далеко за полночь, иногда после просмотра кинофильма, Сталин уезжал на «ближнюю» дачу в Кунцево, где после обильного ужина ложился спать в 3 или 4 часа утра. Уже в кровати просматривал некоторые книги из своей библиотеки. Вставал Сталин между 10 и 11 часами утра. После легкого завтрака работал с бумагами, решал некоторые проблемы по телефону и беседовал с вызванными на дачу посетителями.
Во время войны в 1941—1945 годах этот режим сохранялся, но периоды сна еще больше сократились. Важные решения нередко нужно было принимать в любое время дня и ночи. Никаких «выходных» дней или отпусков не было. Сталин работал в Кремле и на даче по 14—15 часов каждый день. Дача стала филиалом Ставки, и сотрудники Генерального штаба часто докладывали обстановку на фронтах именно здесь. На территории дачи был быстро сооружен большой подземный бункер с рабочими кабинетами. По внешнему периметру дачи располагалась зенитная артиллерия. Во время налетов немецкой авиации на Москву пушки грохотали всю ночь. Непосредственно на территории дачи было несколько установок зенитных пулеметов на случай возможного выброса немецкого десанта. В течение трex-четырех месяцев конца 1941 и начала 1942 года основной рабочий кабинет Сталина в Москве также был перенесен под землю в районе станции метро «Кировская».
Дочь Сталина Светлана в своих воспоминаниях пишет, что осенью 1945 года «...отец заболел и болел долго и трудно...»[213]. О характере заболевания Светлана ничего не знала, так как ей не разрешали ни посещать отца, ни звонить ему по телефону. Сталину нельзя было звонить больше месяца, и это породило слухи о том, что у него наблюдалась временная потеря речи. Это означало инсульт. До войны у Сталина не было повышенного кровяного давления, и главной медицинской проблемой для него были частые боли в суставах и мышцах ревматоидного характера. Именно поэтому он во время длительных заседаний обычно не сидел, а ходил по кабинету. Так ему было легче.
Из-за болезни Сталина были отменены заранее запланированные встречи с иностранными дипломатами, связанные с шедшими именно в октябре 1945 года переговорами СССР, США и Великобритании о послевоенном устройстве мира и на Западе, и на Востоке. В СССР никто, кроме Сталина, не обладал ни авторитетом, ни полномочиями, чтобы отвечать на предложения, а иногда и требования президента Трумэна и британского премьера Эттли. В иностранной прессе стали появляться сообщения о серьезной болезни Сталина. Чтобы прекратить слухи, в советской прессе 10 октября 1945 года появилось сообщение ТАСС о том, что «тов. Сталин отбыл в отпуск на отдых». Сталин был отправлен в один из правительственных санаториев в Сочи. Судя по архивным материалам, здоровье Сталина на юге быстро улучшилось, и в конце октября послу США в СССР Гарриману был разрешен визит в Сочи для вручения Сталину личного послания президента Трумэна[214]. Сталин вернулся в Москву в середине декабря и с 17 декабря возобновил приемы в своем кремлевском кабинете.
Слухи о возможной временной потере речи возникли и при объяснениях неожиданного молчания и почти полной неподвижности Сталина на торжественном заседании в Большом театре 21 декабря 1949 года по случаю 70-летнего юбилея вождя. Обстановка, настроение присутствующих в зале и всей смотрящей по телевизору или слушающей по радио публики требовали хотя бы короткой речи, и ее ждали. Но она не последовала. Медленное угасание организма Сталина было очевидным и в начале 50-х годов. Да и сам Сталин как вспоминают некоторые его соратники и прежде всего Хрущев, часто заводил речь о возможном преемнике, но не находил вокруг себя достойной фигуры. Историк Борис Илизаров недавно попытался осуществить обзор всех болезней, которыми страдал Сталин в течение своей жизни и которые аккумулировались в последние годы. Поскольку Илизаров не врач и не биолог, а гуманитарий, то он по множеству источников и свидетельств, в основном недостоверных или явно фальсифицированных, приписал Сталину столько тяжелых хронических заболеваний, включая инфекционные (хроническая дизентерия и хронический гепатит) и несколько нервных, что пришел к выводу о том, «что Сталин мог бы умереть за много лет до 1953 года и даже до 1937, и тогда история СССР и современной России, конечно же, была бы другой. Другой была бы вся мировая история»[215].
В действительности у Сталина никаких хронических инфекционных заболеваний не было. Он страдал от обычных для его возраста болезней — гипертонии и атеросклероза, связанных не столько с наследственностью, сколько с образом жизни и бессонницей, довольно частой у профессиональных политиков. Физическая деградация вождя, может быть, не очень очевидная для тех соратников, которые видели Сталина часто, была более очевидной для тех, кто встречался с ним сравнительно редко. В конце 1952 года Сталин начал очередную реорганизацию разведывательных управлений МГБ. В связи с этим к нему вызывались основные деятели советской разведки, среди которых был и генерал Павел Судоплатов, в то время заместитель начальника Первого, разведывательного управления МГБ. Дату этого визита трудно установить, так как засекреченные деятели советской зарубежной разведки принимались Сталиным без регистрации их имен в журналах посетителей. В своих воспоминаниях Судоплатов пишет:

«Я был очень возбужден, когда вошел в кабинет, но стоило мне посмотреть на Сталина, как это ощущение исчезло... Я увидел уставшего старика. Сталин очень изменился. Его волосы сильно поредели, и хотя он всегда говорил медленно, теперь он явно произносил слова как бы через силу, а паузы между словами были длиннее»[216].

Смерть Сталина

Первую группу врачей, прибывших к больному Сталину утром 2 марта 1953 года, возглавлял министр здравоохранения А.Ф. Третьяков. В эту группу входили Профессор П.Е. Лукомский, главный терапевт Министерства здравоохранения, профессора-невропатологи Р.А. Ткачев и И.Н. Филимонов и терапевт В.И. Иванов - Незнамов. Диагноз был установлен быстро и без разногласий — массивное кровоизлияние в мозг, в левое полушарие, на почве гипертонии и атеросклероза мозговых артерий. Кровяное давление у больного в лежачем положении было 220/110, на опасном уровне даже для более молодого человека. Врачей информировали о том, что инсульт у Сталина с потерей сознания и параличом произошел в ночь на 2 марта и что еще вечером 1 марта Сталин, как обычно, работал у себя в кабинете. Для врачей сочинили ложную «легенду», зная, по-видимому, что эта «легенда» будет впоследствии передана и журналистам. По этой «легенде» «...дежурный офицер из охраны еще в 3 часа ночи 2 марта видел Сталина за столом (офицер смотрел в замочную скважину). Все время и дальше горел свет, но так было заведено. Сталин спал в другой комнате, в кабинете был диван, на котором он часто отдыхал. Утром в седьмом часу охранник вновь посмотрел в скважину и увидел Сталина распростертым на полу между столом и диваном. Он был без сознания. Больного положили на диван, на котором он и пролежал в дальнейшем все время...»[217].
Врачи попросили срочно привезти медицинские документы Сталина из Кремлевской больницы, «историю болезни», в существовании которой никто, естественно, не сомневался. Но никаких документов о прежних заболеваниях Сталина найти не удалось. На всей даче не удалось найти самых примитивных лекарств. Среди многочисленной обслуги не было даже медицинской сестры. "бы медсестру завели под видом одной из «горничных или врача под видом одного из полковников, — воскликнул один из удивленных врачей во время консилиума, — ведь человеку 73 года!» С каких пор у Сталина была гипертония, тоже никто не знал.
В течение всего дня 2 марта прибывали все новые и новые медицинские светила из Академии медицинских наук, а к вечеру даже группа по реанимации. Но возможности медицины для больного в таком состоянии были ограниченны. Главные мероприятия были направлены на то, чтобы снизить кровяное давление и стимулировать работу сердца. Берия и Маленков поставили для врачей нелепые условия — каждая лечебная процедура, которую предлагали врачи, должна быть доложена дежурным членам партийного руководства и одобрена ими. На утро 3 марта был назначен расширенный консилиум, который по требованию Маленкова должен был дать официальный прогноз. Маленков, по-видимому, торопился с партийными реорганизацииями, и не вызывавший сомнений, но все же формальный прогноз оправдывал для него какие-то срочные решения. Заключение консилиума было единодушным: смерть неизбежна и речь идет скорее о днях, чем о неделях. После заключения консилиума всем членам ЦК КПСС был направлен срочный вызов — прибыть в Москву для обсуждения необходимых мер, связанных с неизбежностью смерти главы государства.
О том, что реорганизация политической власти уже произошла, было очевидно по тому, что к постели больного Сталина допускались только члены Политбюро, существовавшего до XIX съезда КПСС. Никто из новых членов Президиума ЦК КПСС не вызывался на дачу Сталина. По свидетельству профессора А.Л. Мясникова, участника консилиума, вызванного к больному Сталину вечером 2 марта и оставшегося на даче до конца, в посещениях больного Сталина соблюдалась даже иерархия. Чаще всего приходили Маленков и Берия, всегда вдвоем, за ними следовали Ворошилов и Каганович. Третьей группой были Булганин и Хрущев и за ними Микоян и Молотов. Молотов приезжал редко, так как сам в это время был нездоров, у него было послегриппозное воспаление легких.
Многочисленные спекуляции биографов и родственников Сталина о том, что Сталина можно было бы спасти, если бы врачи прибыли к нему днем 1 марта, сразу после кровоизлияния, вряд ли обоснованны. Мозговое кровоизлияние было обширным. Это утверждалось, однако, в бюллетене о смерти, которому нельзя доверять на сто процентов. В 1953 году эффективных методов лечения инсультов не было. Доминировало представление о том, что больному нужно предоставить покой и вводить препараты, которые снижают кровяное давление и способствуют коагуляции крови. Лекарства вводят инъекциями. Более раннее введение таких лекарств могло, конечно, уменьшить объем кровоизлияния. Критическими были первые часы после инсульта. При оказании немедленной помощи можно продлить жизнь, но у людей с атеросклерозом и гипертонией общий прогноз остается неблагоприятным. Для человека, которому больше 70 лет, шансов на выздоровление обычно нет. Медицина, однако, была и в 50-е годы способна оттянуть смерть больного на несколько недель или даже месяцев, но в частично парализованном состоянии. Рискованные хирургические вмешательства для удаления сгустка крови из мозга применялись очень редко и лишь для относительно молодых людей.
Конституция СССР, действовавшая в 1953 году, не имела никаких статей, определявших преемственность власти в том случае, если глава государства — формально это был Председатель Совета Министров СССР — не в состоянии выполнять свои обязанности по тем или иным причинам. Устав КПСС в такой же степени не обеспечивал немедленной преемственности лидера партии. Всю полноту власти в СССР имел лишь Верховный Совет СССР. Президиум Верховного Совета, состоявший из председателя, пятнадцати его заместителей, по одному от каждой республики, секретаря и шестнадцати членов, который являлся постоянно действующим законодательным органом, мог назначать и снимать отдельных министров, но не Председателя Совета Министров и его заместителей. Конституция не определяла, сколько заместителей должно быть у премьер-министра, и не предусматривала формальной должности «первого» заместителя. В Конституции не были также предусмотрены такие органы власти, как «Президиум Совета Министров» и «Бюро Президиума». Это были, по существу, рабочие органы, вводившиеся по решению Политбюро Председателем Совета Министров. В КПСС в это время вообще не было формальной позиции «вождя». Пост Генерального секретаря был упразднен, и члены Секретариата не делились на «первого», «второго» и т. д., хотя эта система для определения ранга секретарей сохранялась в областных организациях. Не было также определено, кто в подобной ситуации выполняет, хотя бы временно, функции Верховного Главнокомандующего. С точки зрения логики можно было бы считать, что в случае недееспособности Председателя Совета Министров СССР его власть переходит «первому» заместителю. Однако «первых» заместителей у Сталина было три — Булганин, Берия и Маленков. В Бюро Президиума ЦК КПСС не было формального заместителя председателя. В неофициальных разговорах с соратниками, которые известны лишь по воспоминаниям и рассказам Хрущева, Сталин якобы достаточно определенно не включал Маленкова в число своих преемников. Маленков, по мнению Ста лина, ходил «на чужом поводке... Это писарь. Резолюцию он напишет быстро, не всегда сам, но сорганизует людей. Это он сделает быстрее и лучше других, а на какие-то самостоятельные мысли и самостоятельную инициативу он не способен»[218]. Берия, по мнению Сталина, не подходил на роль вождя СССР, так как он был грузином, а у самого Хрущева не хватало для этой роли «интеллигентности». Сталин предполагал, но только в личных беседах, что с ролью главы правительства мог бы справиться Булганин. Для КПСС нужен был идеологический, марксистски образованный лидер. В составе Бюро Президиума ЦК КПСС таких людей вообще не было. В составе нового Президиума ЦК КПСС «марксистски образованным» человеком с большим опытом идеологической работы оказался лишь Суслов. Как секретарь ЦК КПСС он «по рангу» считался вторым после Маленкова. Сталин именно в 1952 году начал формировать явный «идеологический центр» в КПСС. В этой группе идеологов Суслов являлся ведущей фигурой. Он был достаточно консервативным сталинистом и пользовался полным доверием Сталина. По моему предположению, именно Суслов был консультантом Сталина при составлении списка кандидатов в новый Президиум ЦК КПСС для заседания Пленума ЦК 16 октября 1952 года, того списка, который так удивил Хрущева и Маленкова[219].
Между тем для нормального функционирования государства было необходимо, чтобы верховная власть существовала непрерывно и наследовалась сразу, хотя бы и временно. Власть в СССР означала возможность управления не только такими силовыми структурами, как армия и МГБ, но и всей партийной номенклатурой, так как партийная инфраструктура пронизывала всю армию и МГБ. Все начальственные должности в этих силовых ведомствах были заняты исключительно членами КПСС, и занимавшие их военные чиню подчинялись не только служебной, но и партийной дисциплине. К концу дня 1 марта, когда «четверке» соратников Сталина стало известно о его болезни, Маленков, считавшийся, как «второй» секретарь, формальным наследником Сталина в КПСС, не имел в своем распоряжении каких-либо оперативных соединений армии или МГБ. Он не мог напрямую давать распоряжения, на-пример начальнику Московского военного округа маршалу Кириллу Москаленко или министру госбезопасности Игнатьеву. Сталин был еще жив, и до формальной передачи власти новому лидеру и Москаленко и Игнатьев не обязаны были подчиняться Маленкову. Маленков не мог давать личные директивы и по линии КПСС, так как в партии вообще не было единоначалия. Армия в создавшейся ситуации подчинялась лишь военному министру Василевскому, флот — военно-морскому министру, адмиралу Николаю Кузнецову. Василевский и Кузнецов подчинялись по линии правительства не только Сталину, но и Булганину, так как он и после последней реорганизации БПСМ, произведенной в 1952 году, сохранял руководство военным и военно-промышленным сектором. С марта 1947 года по март 1949 года Булганин был министром Вооруженных сил СССР. Ему было присвоено звание маршала, хотя он был гражданским человеком. В 1947 году Сталин, решив отказаться от поста министра обороны СССР, преобразовал это министерство в менее всеобъемлющее Министерство вооруженных сил. В 1949 году и это министерство было раздроблено на военное, военно-морское и командование военно-воздушных сил. Координацию между ними осуществлял сам Сталин или его заместитель Булганин. Что касается МГБ и, соответственно, Игнатьева, то они при заболевшем Сталине подчинялись лишь коллегиальным органам — БПСМ или Бюро Президиума ЦК КПСС. Игнатьев поэтому обладал в период с 1 по 5 марта огромной властью, так как его приказы сохраняли силу по всей системе МГБ СССР. Он, по-видимому, решил поддержать блок Булганина и Хрущева оговорив это какими-то гарантиями для себя и для своих заместителей Огольцова, Гоголидзе и Рясного. Он безусловно не мог поддержать блок Маленкова и Берии, так как понимал, что они сделают его главным «козлом отпущения» по «делу врачей» и по «делу мингрельских националистов в Грузии». Без Сталина эти «дела» неизбежно должны были рассыпаться. Берия по линии правительства мог давать директивы только МВД СССР, то есть Круглову. Однако из МВД в МГБ были в 1949—1951 годах переданы все оперативные подразделения, внутренние войска, пограничники, милиция и уголовный розыск. В МВД остался лишь Гулаг, и его иногда называли «министерством лагерей». Самым слабым в «четверке» было положение Хрущева. Он не имел прямых выходов к силовым структурам и по партийной линии командовал лишь Московским городским комитетам КПСС. Хрущев был секретарем ЦК КПСС, но без определенных полномочий в пределах всего СССР. В партии никто не воспринимал Хрущева как возможного преемника Сталина. Но то же можно сказать и о Берии и Булганине. По-прежнему наиболее высокий авторитет и в партии, и в народе был у Молотова. Поэтому любой претендент на власть Сталина должен был иметь Молотова своим союзником — это было важно для легитимности. Широкие массы членов партии и народа не знали, что Молотов и Микоян отстранены от власти. Личная канцелярия Сталина в Кремле была самостоятельной организацией, подчинявшейся только одному ему и никому больше. Через эту канцелярию Сталин имел возможность отправлять секретные директивы и письма не только в пределах СССР, но и в другие страны, например в Китай Мао Цзедуну или в Корею Ким Ир Сену и в восточноевропейские страны. Для секретной переписки через телеграфные линии у Сталина был личный шифровальщик и собственный код, который периодически менялся. В СССР существовало довольно много важных систем, требующих круглосуточного управления: вооруженные силы, пограничная охрана и противовоздушная оборона, транспорт, электростанции, милиция и множество других. В 1953 году почти все основные отрасли промышленности все еще работали в три смены, то есть круглосуточно, и в некоторых отраслях без выходных. Очень мало вероятно, что личная канцелярия Сталина или оперативные дежурные Генерального штаба в своих контактах со Сталиным зависели от обслуживающего персонала дачи Сталина, от людей вроде Старостина или Лозгачева. Мало вероятно, что за весь день в воскресенье 1 марта 1953 года Сталину никто не позвонил по одной из нескольких линий правительственной или особой кремлевской связи и что в его канцелярии в Кремле не было получено ни одной секретной депеши. В Корее, где шла война, был уже понедельник. Глава такой супердержавы, как СССР, не мог рассчитывать на то, что в воскресенье его оставят в покое.
Первые решения о характере раздела власти принимались, очевидно, ночью 2 марта, когда Хрущев и Булганин приехали на дачу Сталина в дежурное помещение охраны МГБ. Другой цели для этого визита нельзя представить. В то время даже близкие соратники Сталина не вели конфиденциальных разговоров у себя в квартирах, предполагая, возможно не без основания, что эти разговоры прослушиваются. Весьма вероятно, что на даче Сталина в это время находился и Игнатьев. После рапорта Старостина о болезни Сталина он, по здравому смыслу, должен был немедленно отправиться на дачу, более важного дела, чем это, у него не могло быть. Приоритетным был, безусловно, вопрос об исполнении обязанностей главы правительства и о том, чтобы этот пост не достался Берии. Кроме Берии, кандидатами на этот пост могли быть Булганин, Маленков и Молотов. Но рекомендация Молотова слишком резко шла бы вразрез с достаточно ясно выраженной волей Сталина. Булганина не мог бы поддержать Маленков. В то же время следовало демонстрировать полное единство верхов в распределении власти. Маленков был компромиссной кандидатурой. Если бы решения о власти первыми в это же время принимали Маленков и Берия, то пост премьера мог бы достаться Берии. Маленков, не имевший диктаторских черт и сверхчестолюбия, мог удовлетвориться ролью первого заместителя, с одновременным руководством партийным аппаратом, что было для него более привычно. В этом случае Хрущев и Булганин, оставаясь на своих прежних постах, попадали бы в прямую зависимость от Маленкова и Берии, что их явно не устраивало. Игнатьев был готов покинуть МГБ, но с условием получения высокой должности в партийной иерархии, обеспечивавшей ему полный юридический иммунитет. Эти решения означали конец типичной для СССР диктатуры и переход к системе «коллективного» руководства. Для полной гарантии, что эти предварительные решения не будут нарушены, председательство на возможном формальном заседании ЦК КПСС или другого органа для распределения полномочий возлагалось на Хрущева. Хрущев, таким образом, брал под свой прямой контроль партию, а Булганин — армию. Секретариат ЦК КПСС сокращался с десяти до пяти секретарей. Поскольку Суслов, расширявший в Секретариате свои полномочия, был склонен в большей степени поддерживать Хрущева, а не Маленкова, Хрущев обеспечивал себе роль фактического «первого» секретаря. Все случайные фигуры вроде Михайлова, Брежнева или Николая Пегова были удалены из Секретариата. Пятым секретарем, очевидно уже по рекомендации Суслова, предполагалось назначить Петра Поспелова, человека крайне догматических и консервативных взглядов, обеспечивающего преемственность сталинизма. Поспелов был одним из авторов «Краткого курса истории ВКП(б)» и «Краткой биографии И.В. Сталина». После возвращения Маленкова и Берии с дачи Сталина около 4 утра 2 марта в Кремле, по всей видимости, состоялось заседание «четверки», на котором произошло предварительное распределение «портфелей». Здесь же было, очевидно, решено о ликвидации расширенного Президиума ЦК КПСС и возвращении прежнего Политбюро, но уже без этого привычного названия. Существование именно Президиума ЦК было предусмотрено новым уставом КПСС. Для Игнатьева и Суслова потеря членства в расширенном Президиуме не имела большого значения, так как это компенсировалось их возросшими полномочиями в Секретариате ЦК. Только после завершения этих ночных решений министр здравоохранения получил задание о вызове врачей. Поскольку все последующие бюллетени «О состоянии здоровья И.В. Сталина» подписывались десятью медиками исключительно с русскими фамилиями, можно предположить, что министр здравоохранения А.Ф. Третьяков получил и на этот счет директивное указание. Для временного руководства страной «дело врачей» еще не было закончено. Между 9 и 10 часами утра четверка лидеров находилась на даче Сталина вместе с прибывшими врачами. Но уже в 10.40 в Кремле в кабинете Сталина было назначено заседание реорганизованного Президиума ЦК КПСС. Первым в кабинет Сталина вошел Берия. Рассаживались вдоль стола, как обычно, оставив стул Сталина свободным. Официального председателя не было. На заседании присутствовали все члены Бюро Президиума и члены бывшего Политбюро Молотов, Микоян и Н.М. Шверник, которых Сталин не включил в состав узкого руководства. Был приглашен также М.Ф. Шкирятов, председатель Центральной контрольной комиссии КПСС. Заседание продолжалось всего 20 минут, и повестка его неизвестна. Можно предположить, что решался лишь один вопрос — самоутверждение. Вечером того же дня новый орган власти собрался снова. На этот раз заседания длилось ровно час, с 20.25 до 21.25[220]. Решались, по-видимому, несколько проблем: ликвидация созданного на XIX съезде КПСС расширенного Президиума ЦК, реорганизация правительства и созыв Пленума ЦК КПСС. На заседании присутствовали министр здравоохранения Третьяков и новый начальник Лечсанупра Кремля И.И. Куперин, которые дали прогноз болезни Сталина, безусловно неблагоприятный.
На следующий день, 3 марта, консилиум врачей сделал формальное заключение о том, что жизнь Сталина продлится лишь несколько дней, без возвращения сознания. После этого было решено от имени Бюро Президиума ЦК КПСС вызвать в Москву на экстренное заседание всех членов ЦК КПСС и других органов высшего руководства. Сообщение о болезни Сталина было объявлено по радио только утром 4 марта 1953 года. Проблемы «престолонаследия» были к этому времени полностью согласованы.
Заседание руководства КПСС началось в 20 часов 5 марта 1953 года, и это не было связано с конкретным состоянием Сталина. В этот день его состояние было тяжелым и ухудшалось, но в 8 часов вечера он был еще жив. Однако для реорганизаций руководства страной был созван не Пленум ЦК КПСС, где могли возникнуть проблемы с объяснениями по поводу ликвидации созданного на XIX съезде КПСС именно по инициативе Сталина расширенного Президиума ЦК КПСС, а более обширное заседание Пленума Центрального Комитета КПСС, Совета Министров СССР и Президиума Верховного Совета СССР. На этом заседании присутствовало около 300 партийных и государственных работников. Заседание происходило в Свердловском зале Кремля. Почти все вызванные на это историческое заседание пришли за 30—40 минут до его начала, но сидели молча. Никто между собой не переговаривался. Никто не знал точной повестки дня. Почти никто не знал о том, что Сталин находится на даче в Кунцево, а не здесь рядом, в Кремле, на своей квартире, как сообщалось в первом бюллетене о его болезни, опубликованном накануне, 4 марта. Ровно в 20 часов из задних дверей Свердловского зала вошли и сели за стол не 25 человек, выбранных в Президиум при Сталине, а только те, кто вошел при Сталине в Бюро Президиума, и Молотов и Микоян. Константин Симонов, бывший тогда кандидатом в члены ЦК КПСС, так формулировал свое впечатление: «...вышло и село за стол прежнее Политбюро, к которому добавились Первухин и Сабуров»[221]. Один из более поздних комментаторов этого заседания, историк Н. Барсуков, первым ознакомившийся в 1989 году в секретных архивах с протоколом этого заседания, так комментирует его работу:

«Он (Сталин) альтернативу своей власти мог видеть в коллективности руководства, тем самым пытаясь предупредить и возможные узурпаторские попытки кого-либо из «соратников». Отсюда и 36 членов и кандидатов в члены Президиума ЦК, из которых «старая гвардия» составляла явное меньшинство, не более трети.
Однако с XIX съезда КПСС до кончины Сталина прошло слишком мало времени, чтобы новый состав партийного руководства мог сплотиться и укрепиться. И потому так легко и быстро, прямо в день смерти Сталина, его ближайшие соратники восстановили свое господство в руководстве партией и страной. Это свидетельствует, что они тщательно готовились к такому повороту событий. Вывести в одночасье 22 человека из Президиума без предварительного сговора невозможно. Провести акцию надо было немедленно, воспользовавшись шоковым состоянием. В качестве оправдания такой меры ссылались на чрезвычайные обстоятельства, необходимость высокой оперативности, укрепления авторитета власти. Расчет был точным. У гроба «великого вождя» никто из новых членов партийного руководства, естественно, не решился вступить в борьбу за власть. Не было у них и никакой возможности обменяться мнениями по этому вопросу. «Операция» прошла без осложнений»[222].

Заседание продолжалось всего 40 минут, но его решения считались окончательными и для партийных, и для государственных инстанций. Председательствовал на заседании Хрущев, инициатива основных перемен с памятного дня 1 марта принадлежала именно ему.
Сначала собравшиеся заслушали, краткое сообщение министра здравоохранения Третьякова, чтобы не было сомнений в неизбежности исхода болезни. Вторым с краткой речью выступил Маленков, который напомнил собравшимся о необходимости сплоченности руководства». Затем Хрущев предоставил слово Берии о кандидатуре Председателя Совета Министров СССР. От имени Бюро Президиума Берия предложил на этот пост Г.М. Маленкова. На отдельное голосование это предложение не ставилось — его утвердили возгласами с мест: «Правильно! Утвердить». Затем уже Маленков предложил собравшимся обширную программу реорганизаций, состоявшую из 17 пунктов. Главным из них было сокращение Президиума ЦК КПСС (для большей оперативности в руководстве) до 11 членов. Сталин был еще жив, и он был поэтому включен в состав нового Президиума. Первыми заместителями Председателя Совета Министров СССР назначались Берия, Молотов, Булганин и Каганович. Ворошилов сменил Шверника на посту Председателя Президиума Верховного Совета СССР. МГБ и МВД объединялись в одно общее министерство, во главе которого встал Л.П. Берия.
Положение самого Хрущева в этой реорганизации не выглядело как «повышение». Он сохранил пост секретаря ЦК КПСС, но потерял пост первого секретаря Московского комитета КПСС. В списке членов нового Президиума ЦК КПСС, составленном, как было тогда принято, не по алфавиту, а по рангу, Хрущев стоял шестым, после Сталина, Маленкова, Берии, Молотова и Ворошилова. Булганин был отодвинут на седьмое место. Все члены нового Президиума ЦК КПСС, кроме Хрущева, вошли также и, в особый орган — Президиум Совета Министров СССР[223].
По характеру реорганизаций было очевидно, что центр власти в стране передвигается из ЦК КПСС к Совету Министров. На заседаниях Президиума ЦК КПСС до конца 1953 года председательствовал также Маленков, сохранивший свой пост секретаря ЦК КПСС.
Эти решения были восприняты вполне однозначно — новым лидером страны, политическим наследником Сталина стал Маленков. Возвращение Берии к руководству и государственной безопасностью, и всей военной и полувоенной системой МВД было для Хрущева и Булганина поражением. Но предотвратить этого они не смогли. Компенсацией этому было усиление Министерства обороны СССР. Пункт шестой реорганизации подтверждал назначение Маршала Советского Союза тов. Булганина НА. военным министром СССР и первыми заместителями военного министра СССР — Маршала Советского Союза тов. Василевского А.М. и Маршала Советского Союза тов. Жукова Г.К.
Прений по предложениям не было. По свидетельству Симонова, на лицах членов президиума заседания была не скорбь, а скорее облегчение. «Было такое ощущение, что вот там, в президиуме, люди освободились от чего-то давившего на них, связывавшего их»[224].
В 20.40 Хрущев объявил совместное заседание закрытым. Члены вновь избранного Президиума ЦК КПСС заспешили на дачу в Кунцево. Они успели вовремя. Примерно через полчаса после их прибытия, в 21 час 50 минут, врачи констатировали смерть Сталина. Они вошли в комнату, где умирал Сталин, лишь после констатации смерти и простояли в молчании возле покойного вождя около 20 минут. Затем все уехали в Кремль, где, опять в кабинете Сталина, члены партийного и государственного руководства должны были решать срочные проблемы.
Вечернее заседание нового руководства страной продолжалось очень долго и закончилось только к утру. В этом заседании участвовали Суслов, Поспелов, Игнатьев и Шепилов. Был вызван и маршал Василевский. Именно на этом совещании Хрущев был назначен председателем комиссии по похоронам И.В. Сталина. Суслов и Поспелов составили «Обращение к советскому народу», текст которого был утвержден. Оно было сдержанным и суховатым и вызвало некоторое удивление. МГБ на этом заседании представлял Рясной, который был назначен ответственным за соблюдение порядка в Москве во время траурных церемоний. Этот порядок, как известно, соблюсти не удалось, но расследованием причин похоронной трагедии, в которой погибли тысячи людей, никто не стал заниматься.

219. Медведев Ж.А. Секретный наследник Сталина // Вопросы истории. — 1999. — № 7. — С. 92—102.
220. Посетители кремлевского кабинета И.В. Сталина // Исторический архив. — 1997. — № 1. — С 38.
221. Симонов Константин. Глазами человека моего поколения. Размышления о Сталине. — М.: Книга, 1989. — С. 228.
222. Барсуков Н. Март 1953-го. Страницы истории КПСС // Правда. — 1989 (27 окт.). — С. 3.
223. Протокол совместного совещания Пленума ЦК КПСС, Совета Министров СССР и Президиума Верховного Совета СССР 5 марта 1953 г. // Источник. — 1994. — № 1. — С. 107—111
224. Симонов Константин. Указ. соч. — С. 228. 225. Медведев Рой. Указ. соч. — С. 58—59.

Конец «дела врачей»

Прекращение «дела врачей» и реабилитация арестованных медиков не были после смерти Сталина немедленным приоритетом нового руководства страной. Инициативу мог проявить лишь Берия, так как именно в его новое мощное ведомство перешел весь репрессивный аппарат бывшего МГБ, с его тюрьмами, следователями и заключенными. «Дело врачей» не было единственным, требовавшим срочной ревизии. Для самого Берии важно было остановить уже почти завершенный следственный процесс в Грузии и вернуть домой тысячи семей, выселенных по решениям ОСО из разных районов Грузии, в основном из Абхазии и Аджарии. Однако первый секретарь ЦК КП Грузии А.И. Мгеладзе уже и сам изменил политику в Тбилиси, сохранив этим свою жизнь. Его вскоре послали работать директором совхоза. Но с «делом врачей» нужно было разбираться в Москве. Пропаганды в прессе уже не было, но находившиеся под следствием врачи по-прежнему и после смерти Сталина проходили через допросы, причем с применением физических мер воздействия. Со многих не снимали даже наручники в течение двух недель после смены власти. Никто из арестованных не знал, что Сталин умер. Это говорило о растерянности нового руководства. Дело было не только в том, что Маленков, Берия или Гоглидзе и Игнатьев были лично тесно связаны с этим и другими делами. Об этом никто не знал, общая ответственность за все репрессии возлагалась бы в любом случае только на Сталина.
Быстрая дискредитация Сталина не была, однако, в интересах высшего партийного руководства, так как сама легитимность новых вождей определялась в общественном сознании народа прежде всего тем, что они были близкими соратниками «великого Сталина».
Первым событием, подтолкнувшим Маленкова и Берию в нужном направлении, была реабилитация Полины Жемчужины. О ней многие в Кремле уже, наверное, забыли, кроме самого Молотова. 9 марта 1953 года, в день похорон Сталина, у Молотова был также и день рождения. Ему исполнилось 63 года. Молотов в этот день был одним из трех лидеров, произнесших траурные речи с Мавзолея Ленина и Сталина, и его речь оказалась более эмоциональной, чем речи Маленкова и Берии. Когда члены Президиума ЦК КПСС спускались с трибуны Мавзолея, Маленков и Хрущев поздравили Молотова с днем рождения и спросили, что бы он хотел получить в подарок. «Верните Полину», — сухо ответил Молотов и прошел мимо[225]. Маленков тут же передал эту просьбу Берии, они оба понимали, что держать жену Молотова в заключении неразумно. Полина Жемчужина находилась в это время в Москве в Лефортовской тюрьме. В январе 1953 года ее, привезли в столицу из Кустанайской области, формально арестовали и подключили к общему «сионистскому заговору», частью которого было и «дело врачей». В феврале 1953 года в МГБ сформировалось также и деду о сионистском заговоре в Министерстве иностранных дел, явно направленное против Mолотова. По этому новому делу был арестован Иван Михайлович Майский (настоящая фамилия Ляховецкий) — бывший заместитель наркома иностранных дел и бывший посол СССР в Лондоне, который в 1953 году, став уже академиком, преподавал в Московском университете. Ему в это время было 70 лет. Были арестованы и другие бывшие коллеги Молотова и Максима Литвинова, посла СССР в США во время войны. Полину Жемчужину, последний раз вызвали на допрос 2 марта195З года[226]. После похорон Сталина, по русским традициям, в Кремле были поминки, продолжавшиеся, очевидно, очень долго. Уже поздно ночью, в 2.30, все восемь членов старого Политбюро пришли в последний раз в кремлевский кабинет Сталина и пробыли в нем сорок минут[227]. Им безусловно было что вспомнить. Приехав утром в свой кабинет на Лубянке, Берия отдал приказ об освобождении Полины Жемчужины. Рой Медведев в очерке о Молотове пишет, что Жемчужину вызвали в кабинет Берии прямо из тюремной камеры. Она еще не знала, что Сталин умер. «...Берия неожиданно вышел из-за стола, обнял свою гостью и воскликнул: «Полина! Ты честная коммунистка!!!» Жемчужина упала на пол, потеряв сознание. Но ее быстро привели в чувство, дали немного отдохнуть и отвезли к Молотову — весьма необычный подарок к уже прошедшему дню рождения»[228]. Еще через десять дней Жемчужину восстановили в членах КПСС специальным решением Президиума ЦК КПСС.
Берии, для того чтобы начать пересмотр любого из крупных коллективных дел, «находившихся в производстве» в бывшем МГБ, нужно было осуществить реорганизацию руководства МВД. Он оставил Гоглидзе своим заместителем, но перевел его в военную контрразведку. На должность первого заместителя министра внутренних дел был срочно назначен Богдан Кобулов, который все еще работал в Главном управлении советским имуществом за границей. Лев Влодзимирский, также занимавший высокий пост в этом же управлении, был вызван в Москву и назначен начальником Следственной части по особо важным делам МВД СССР. Приказом Берии от 13 марта были созданы несколько следственных групп, но пока не для «пересмотра», а для «ускорения рассмотрения следственных дел», одним из которых было и дело арестованных врачей[229]. Общее руководство за работой этих групп было возложено на Круглова, Кобулова и Гоглидзе, получивших для завершения работы две недели. Это означало окончательное решение проблемы к концу марта. Берия, как правило, не менял сроков, и его подчиненные работали и днем и ночью без выходных дней.
Профессор Яков Рапопорт, арестованный по «делу врачей» 2 февраля 1953 года, — аресты по этому делу шли до конца февраля, — и содержавшийся в кандалах из-за отказа давать нужные следствию показания, пишет в своих воспоминаниях, что смерть Сталина не повлияла на условия заключения: «Кажется, ничего особенного с тех мартовских дней не произошло: все те же наручники и те же допросы, разве что характер этих допросов несколько изменился — следователь стал как-то ленивее, что ли, с меньшей экспрессией задавать свои вопросы»... В общем, выколачивание «чистосердечных признаний» стало менее настойчивым, хотя и продолжалось»[230]. Допросы Рапопорта прекратились только через две недели после смерти Сталина. Допросы других врачей продолжались до 23 марта 1953 года[231]. Тот факт, что машина следствия шла по инерции в том же направлении в течение трех недель после внезапной остановки пропагандистского обеспечения ожидавшегося суда, убедительно свидетельствует против гипотезы Авторханова о том, что директиву в «Правду», остановившую со 2 марта «дело врачей» и кампанию против «врагов народа» в прессе, дала «четверка» — Берия, Маленков, Хрущев и Булганин. Если бы именно эти соратники Сталина остановили камланию в прессе, то они же, во всяком случае сразу после смерти вождя, остановили бы и ненужный следственный процесс. Если бы это сделал сам Сталин, например 2 или 3 марта, то главными виновниками нарушения «социалистической законности» могли стать в первую очередь Игнатьев, Гоглидзе и Маленков, роль которых в формировании «дела врачей», особенно на его последней стадии в январе-феврале 1953 года, была слишком очевидной. Теперь и Берия, и Маленков могли с достаточным основанием объявить Сталина главным инициатором этой репрессивной кампании. Но это было слишком рискованно для новых лидеров. Они не могли отмежеваться от Сталина. Дискредитация Сталина была бы дискредитацией их самих. Любые обвинения Сталина неизбежно распространяли вину и на его ближайших соратников. Сталин в сознании народа все еще оставался великим лидером, отцом и учителем. Нужно было искать других виновников. 17 марта 1958 года по приказу Берии был арестован Рюмин[232]. Был также арестован его бывший заместитель по следственной части В.Г. Цепков, участвовавший в подготовке не только «дела врачей», но и грузино-мингрельского[233]. На них теперь возлагалась вся ответственность за фабрикацию ложных обвинений. Это было неубедительно, но выхода не было. Арест Гоглидзе бросил бы тень на самого Берию, арест Игнатьева был нежелателен для Хрущева и Маленкова. Формально следствие по «делу врачей» было прекращено 28 или 29 марта. 1 апреля 1953 года Берия направил Маленкову в Президиум ЦК КПСС докладную записку о необходимости реабилитации и проект решения по этому вопросу. Это дело объявлялось «провокационным вымыслом» Рюмина, который начал его «в своих карьеристских целях». Однако вина за раздувание «дела» возлагалась и на все руководство «бывшего МГБ», которое «стремилось во что бы то ни стало представить шпионами и убийцами ни в чем не повинных людей — крупнейших деятелей советской медицины»[234]. Президиум ЦК КПСС принял по записке Берии решение очень быстро, 3 апреля. Оно объявляло «...о полной реабилитации и освобождении из-под стражи врачей и членов их семей, арестованных по так называемому «делу о врачах-вредителях», в количестве 37 человек»[235]. В отношении Игнатьева решение коллективного руководства оказалось относительно сдержанным: «...В виду допущения т. Игнатьевым С.Д. серьезных ошибок в руководстве быв. Министерством государственной безопасности СССР признать невозможным оставление его на посту секретаря ЦК КПСС»[236]. Через два дня опросом членов ЦК КПСС это решение было утверждено. 28 апреля 1953 года под давлением Берии Игнатьев был также выведен из состава ЦК КПСС. Однако попытка Берии добиться исключения Игнатьева из членов КПСС, за которым мог последовать и арест, не была успешной из-за возражений Маленкова и Хрущева. В последующем Игнатьев был восстановлен в членах ЦК КПСС и направлен на работу секретарем обкома Башкирии.
4 апреля в газетах было напечатано «Сообщение Министерства внутренних дел СССР», которое потрясло всю страну. В «сообщении» признавалось, что в результате проверки установлено, что врачи, профессор Вовси М.С., профессор Виноградов В.Н. и другие, — были перечислены 15 имен, все со званием «профессор», — обвинявшиеся во вредительстве, шпионаже и террористических действиях, «были арестованы неправильно, без каких-либо законных оснований». Установлено, что показания арестованных «получены путем применения недопустимых и строжайше запрещенных советскими законами приемов следствия». Все эти врачи полностью реабилитированы и из-под стражи освобождены. «Лица, виновные в неправильном ведении следствия, арестованы и привлечены к уголовной ответственности»[237].
Вскоре, но уже без объявления в прессе, были также освобождены и реабилитированы руководящие работники центрального аппарата МГБ, которые были арестованы в июле-августе 1951 года по обвинению в создании в МГБ «контрреволюционной сионистской организации»[238]. Однако реабилитации в этом случае были не групповыми, а индивидуальными. Было освобождено около 15 человек, в основном полковники и генералы МГБ. Некоторые из них пробыли на свободе недолго. Генерал Наум Исаакович Эйтингон, наиболее известный среди этой группы, был снова арестован в августе 1953 года и приговорен к 12 годам лишения свободы. Он был освобожден и вторично реабилитирован в 1963 году[239].
Апрельская реабилитация по «делу врачей» не была, однако, полным окончанием начатых при жизни Сталина сионистских и медицинских политических процессов. 37 человек составляли лишь ту группу, которую следователи МГБ готовили для первого суда. Число арестованных в 1952 и в 1953 годах медиков-евреев было значительно больше. От общего русла «дела кремлевских врачей» еще в ходе следствия отделилось несколько разных «дел». Профессор Борис Ильич Збарский, автор учебника биохимии и научный руководитель кремлевской лаборатории по сохранению тела Ленина, был арестован в сентябре 1952 года, как сионист и друг профессора Якова Этингера. Были арестованы почти все работники его лаборатории — евреи. Они оставались в тюрьме до декабря 1953 года[240].
После ареста Берии 26 июня 1953 года машина правосудия по еврейским и сионистским делам, фальсификация которых была очевидной, остановилась почти на полтора года. Пересмотры и реабилитации уже не только по сионистским делам возобновились лишь в конце 1954 года, начавшись с наиболее обширного в послевоенный период «ленинградского дела» 1949—1950 годов. В этом случае было реабилитировано, иногда посмертно, около двух тысяч человек, Инициатива этих реабилитаций принадлежала в основном Хрущеву и была, безусловно, связана с его борьбой за власть против Маленкова. В феврале 1955 года Булганин сменил» наконец, Маленкова на посту Председателя Совета Министров СССР. «Четверка» стала теперь диумвиратом.
Анализ еврейской проблемы в послевоенный период сталинской диктатуры был бы неполным без ответа на вопрос о достоверности часто упоминаемого в литературе плана массовой депортации советских евреев в Сибирь и на Дальний Восток, привязанной к «делу врачей». Утверждения о существовании плана такой депортации были до недавнего времени настолько частыми и категоричными, что они стали переходить из одной работы в другую без ссылок на какие-либо документы, как нечто давно доказанное. «Выселение должно было осуществляться в два этапа: чистокровные евреи в первую очередь; полукровки во вторую». Все это очень напоминало гитлеровскую практику «решения» еврейского вопроса»[241]. Этот же автор, Я.Я. Этингер, также сообщает, что на Дальнем Востоке в срочном порядке строились для евреев тысячи барачных комплексов по типу концлагерей.
Существование такого плана тотальной депортации советских евреев упоминается не только во многих биографиях Сталина, но и в книгах по истории еврейского народа, по истории Израиля, в еврейской и в других энциклопедиях, в книгах по истории СССР. Для условий СССР такой план означал бы депортацию на восток более трех миллионов человек и представлял бы самую крупную в истории СССР карательную операцию. Целью такой депортации была якобы подготовка к тотальной войне с Западом. Сталин, по утверждению Эдварда Радзинского, хотел создать «острую антисоветскую волну на Западе и прежде всего в США <...> чтобы начать новую Большую войну — войну с Западом. Последнюю войну, которая должна была окончательно сокрушить капитализм... Планировалась Отечественная, священная война — под знакомыми, понятными лозунгами: сокрушить всемирное зло (капитализм) и его агентов (международное еврейство)»[242]. Доказательств подобных намерений Сталина, однако, не существует. Именно в начале 1953 года Сталин оказывал давление на китайское руководство с тем, чтобы добиться перемирия в корейской войне, зашедшей в тупик.
Вести по всем этим вопросам какую-то полемику очень трудно по той простой причине, что утверждения о плане депортации евреев никогда не опирались на какие-либо документы. Таких документов в архивах никто никогда не находил. Массовая депортация евреев даже только из Москвы была невозможна по чисто практическим причинам. В Москве в 1953 году проживало около 400 тысяч евреев, большинство которых было полностью ассимилировано в советском обществе. Для них родным был именно русский язык. Для большей части советских евреев в 1953 году был характерен советский, а не израильский патриотизм. Психология «советского», а не узко этнического сознания была в послевоенный период особенно сильна. Общественное сознание народа не было подготовлено к столь грандиозной «Этнической чистке». Массовая депортация евреев, будь она осуществлена, вызвала бы сильное разрушительное действие на большое число важных сфер жизни общества, прежде всего на систему здравоохранения, просвещения и образования, на науку, культуру, книгоиздательство, прессу и множество других.
В 1953 году не был готов к осуществлению столь массовой карательной операции и аппарат МГБ. После репатриаций 1945-1946 годов и широких депортаций из Прибалтики и Западной Украины в 1946—1948 годах система МГБ подверглась сокращениям. МВД СССР в начале 1953 года вообще было Лишено почти всех оперативных подразделений и являлось, по существу, строительно-производственным министерством, специализированным на строительстве секретных объектов с применением в качестве главной рабочей силы заключенных, бывших военнопленных и спецпереселенцев. Для осуществления массовой депортации евреев в МГБ и в МВД было необходимо создание новых специализированных отделов. Однако никаких реорганизаций в МГБ и в МВД не проводилось. Форсированное строительство бараков и лагерей для массовой депортации никогда не было доказано. Устных директив для подобного рода проектов было недостаточно, так как для них нужны финансы, строительные материалы, рабочие и множество форм снабжения и планирования.
В начале 1953 года была усилена «чистка» самих органов МГБ от работников еврейского происхождения, начатая в центральном аппарате МГБ еще в июле 1951 года, после ареста B.C. Абакумова и начала «дела врачей». Происходила очевидная «русификация» аппарата ЦК КПСС и органов Прокуратуры СССР. По устным директивам немалое число евреев увольнялось и из редакций центральных газет. Однако процесс сокращения представительства евреев в органах государственного руководства и пропаганды был в большей степени связан с резким обострением отношений СССР с Израилем.
Большинство интеллигенции в СССР относилось к «Сообщению ТАСС» от 13 января 1953 года с крайним недоумением. Страх перед новой волной террора безусловно был реальным и рождал множество слухов. Слухи о возможной депортации евреев, подхваченные и явно модифицированные в западной прессе, постепенно трансформировались в легенду или миф, который оказался весьма устойчивым. Множество самых невероятных и фантастических мифов существует, как известно, в течение столетий и даже тысячелетий. Спорить с мифами и легендами бесполезно, они все равно останутся в сознании какой-либо группы людей, так как выполняют психологическую или социальную функции или просто политическую задачу. Было бы целесообразно отметить другую реальность обсуждавшейся здесь проблемы. «Дело врачей» закончилось без расстрелов, но его завершение не прекратило антисемитизма в СССР. В некоторых отношениях государственный антисемитизм даже усилился в период правления Хрущева, а затем и Брежнева.