Часть III. Три личные истории, рассказ о Шаббате и лирическое отступление

Легко ли быть молодым? Женя и Андрей: разговоры перед ужином

Когда-то на заре перестройки был фильм Юриса Подниекса с таким названием. Речь там, помнится, велась о молодежи, которая выросла во лжи советского государства — и оттого протестует, борясь против трусости отцов. То, что я наблюдаю в течение месяцев, пока моя дочь обустраивается в новой действительности, вызывает тот же вопрос, правда, в не столь духовной плоскости, как у Подниекса. Быть молодым в Израиле нелегко — в самом обычном бытовом смысле. Раньше, приезжая в гости к своим ровесникам-друзьям, давно состоявшимся в этой стране, я и не представляла — насколько. Кстати, их детям тоже не так-то уж сложно: у них есть мамы и папы. Обычно семья «тянет» дочку или сына до окончания вуза. Дитя может подрабатывать, но работать в полную силу и одновременно учиться в Израиле крайне сложно: и то, и другое надо делать в полную силу. Вуз юноша или девушка обычно оканчивает годам к двадцати шести-двадцати семи (с учетом 12-летнего обучения в школе и армии). И вот тогда уж начинает потихоньку впадать ручейком в реку израильской, как писали в советских учебниках, «потогонной системы».

У молодежи, чьи родители в других странах, этот процесс начинается резче и «кровавее».

Хожу по крохотной арендованной квартирке дочери, приехавшей в Израиль на два года для получения степени МВА, и ее друга, студента-израильтянина. Квартирка находится в цокольном этаже старого дома. По углам — не выводимая ничем плесень. Не далее как вчера на голову дочери свалился громадный таракан. Тараканище, как у Чуковского, «размером с большой палец руки, а толщиной — как два пальца. Хорошо, что я не спала и он не пополз по лицу. Это он из окна впрыгнул на подушку», сообщила она мне в ежевечернем отчете. Слава богу, не тарантул, подумала я, недавно близко познакомившаяся с очень милым израильским тарантулом. Но об этом обоюдно приятном знакомстве — в следующей главке.

Рассказывают Женя и Андрей.

— Тот, кто живет один, и семья далеко — в какой-нибудь Москве или Саратове — встают на ноги долго и мучительно. Кое-кому полегче: зависит от специальности. Айтишники и медики хорошо зарабатывают. Генетика, биотехнологии, инженерия. Если ты склонен к программированию и приезжаешь с этим образованием из СНГ не в 50−60 лет, то у тебя все будет хорошо. Но тоже не сразу. Врачу сложнее — нужно подтвердить свой диплом, получить дополнительное образование. Вообще подтверждение дипломов — путь не для слабаков, — говорит дочь, моя салатные листья.

— Вообще-то в другом месте можно снять квартиру получше и дешевле. В Хайфе вообще раза в полтора-два, там 2200 за квартиру, допустим, а в окрестностях Тель-Авива — за такую же 4200. И все это за старые квартиры. Но на юге и севере работы гораздо меньше. Она сосредоточена в центре. Потому здесь, около Тель-Авива, самые высокие цены на недвижимость и аренды, — объясняет ее друг.

Фото: facebook.com/jenny.cherniavskaia

— В Израиле есть такая шутка: на вопрос «сколько это стоит?» отвечают: «Дорого, в Израиле все дорого». Жилье — только кредит и на несколько десятилетий. Берешь ипотеку 30-летним человеком, а заканчиваешь платить уже пенсионером. 1100 $ + «коммуналка», налог на землю (арнона), старшему по подъезду 50 $ в месяц с квартиры. Выходит около 1300 $ на дом.

— Молодым людям тяжело. Отпуск — 10 дней в году, декрет — 3 месяца после родов. Рожать едут прямо с работы… Пенсионерам лучше, но тоже тяжело, если нет семьи и не помогают. Пенсия до 1000 долларов в месяц примерно, но в Израиле это немного вообще.

— Немного мебели оставила мне старшая сестра, уехавшая из Израиля. Только самое необходимое, но нам хватает. В следующем месяце есть возможность переехать в лучшую квартиру в соседнем квартале за те же деньги, но сам переезд стоит тысячу: это грузовик вызвать и поднять все на пятый этаж — холодильник, шкаф, кровать, стол, стулья, книги.

Рассказывая, они в четыре руки готовят куриные шницели, я осматриваюсь: благо квартира такая маленькая, что слышно все и отовсюду. Скромное жилье с белыми стенами, украшенными картинками, которые Женя увезла из Минска. Как повсюду в Израиле, ледяной плиточный пол, но, слава богу, есть коврик, микроволновка и чайник, подаренные родственниками. Первые месяцы ребята кипятили чай в кастрюльке.

Утюг — новенький, в упаковке — принесла грубоватая и крикливая соседка: бесцеремонно вторглась в квартиру, осмотрелась и приволокла утюг. Израильские женщины очень добры — и бесцеремонность их той же природы, что доброта: им до всех и всего есть дело. Может. Нам показалось бы странным, что незнакомый человек обращается к нам на «ты». Возможно, эти женщины с их утюгами показались бы вам настырными. Но на них держится Израиль. Вообще, скажу по секрету, именно на таких неравнодушных женщинах и держится мир.

Потом позвонил наш сдержанный друг Илья и, поздоровавшись, первым делом спросил у незнакомой ему Жени: «Что надо?». Привез посуду и кое-какие вещи. Время от времени он заезжает к ребятам с сумкой съестного: он сам был здесь молодым, знает, каково это. Именно на таких мужчинах и держится мир, уж не говоря об Израиле.

А еще бывают факты чистого везенья: купив обновы, люди выставляют старые, но добротные вещи в специально отведенных местах на улицах. Из ФБ дочери: «Вышли мы на улицу ночью выбросить мусор. Около подъезда стоял 24-дюймовый iМac 2009 года. Принесли домой, подключили — не пашет. Сегодня отвезли в ремонт, отдали 60 долларов. Через час забрали. Теперь у нас дома есть iMac. Вот же, что такое везет!».

Рассматриваю корешки книг, которые Андрей унаследовал от сестры, а в голове прокручивается фраза из «Трамвая «Желание»: «Я всегда зависела от доброты первого встречного». Конкуренция в Израиле жестка — а люди добры. Хуже было б, если бы наоборот.

— Еда тоже стоит дорого, причем даже та, которую тут выращивают: фрукты, овощи. Особенно это касается Тель-Авива и его окрестностей. В религиозных районах жить дешевле, там все «для своих», но я не отважусь туда сунуться. Там не пройдешься в Шаббат в джинсах или короткой юбке за ручку со своим парнем. И не в Шаббат тоже не очень уютно.

— В универ я плачу деньги уже со своего счета. Но я нашел фонд, который дает стипендию для солдат-отличников с плохой экономической ситуацией, которые отслужили в боевых частях. За это я делаю 4 часа в неделю волонтерскую работу и за это получаю 16 000 шекелей, это 4000 $ в один учебный год. А универ мой стоит около 13 000 шекелей.

Утром Андрей поедет учиться. Дорога в автобусе занимает у него полтора часа в один конец. Машина для обычного студента недосягаема.

— Путешествовать или ездить на природу без машины нереально. Поезда ходят по нескольким направлениям только, по крупным городам. В Эйлат (на курорт. — Ю.Ч.) не ходят, а он далеко. Не ходят, потому что это надо проложить дорогу через пустыню, а это перерезает тропки животных и мешает их ареалу обитания. Нельзя так с ними поступать. Зато тут 50%-е скидки на проезд и много чего еще для студентов и пенсионеров. При этом проездной Андрея в другую часть страны стоит на год 700 баксов уже с учетом скидки. Но это автобусы, поезда по центру и вокруг, анлим.

Вернувшись, Андрей до ночи работает в булочной. Раз в неделю ездит помогать двум старикам — жертвам Холокоста. А утром опять на учебу. Учится он на «территориях», где средь палестинских ныне земель сохранился израильский университет Ариэль. Не так давно там на остановке палестинский парнишка, подбежав к одному из израильских ровесников, вогнал ему в спину нож. А еще есть камни, палки и коктейли Молотова, которые так весело швырять в автобусы, крича «Аллах акбар!»…

Фото из Facebook

Если взвешивать на весах плюсы и минусы… В Израиле 300 солнечных дней в году, вкусный хумус, три моря, Тивериадское озеро и Цфат, Иерусалим и Тель-Авив, да-да, и древняя история, и живые экспансивные люди, но жизнь здесь сложнее нашей. У нас нет войны, люди привыкли довольствоваться малым, и за вызов скорой не надо платить 200 долларов, более того, на эти деньги непонятным образом живут тысячи и тысячи людей. И жары удушливой у нас нет, и хамсинов, и сезонов дождей, когда даже самый крепкий зонтик не имеет ни малейшего смысла. И — главное — глупый, науськанный фанатиками мальчишка-араб не всадит двадцатилетней красавице нож в спину… Но что заставляет людей предпочитать «историческую родину» своей реальной земле? Об этом — пусть и отчасти — две следующие истории.

Вместе мы — сила. История Аарона

Все те же тридцать градусов по Цельсию. Сегодня у нас богатые планы: мы едем в самый настоящий кибуц. В четвертый раз я в Израиле, а в кибуце впервые. Интересно, как осуществилась мечта «дедушки» Ленина и «прадедушки» Маркса — в отдельно взятых участках одной, отдельно взятой © страны. И вовсе не той, о которой грезили классики марксизма-ленинизма.

Кибуц Беэрот-Ицхак, один из старейших в Израиле, был основан в 1943 году около Газы. В 1952 году кибуц переехал на его нынешнее место, недалеко от аэропорта Бен-Гурион. Ровненько за холмом — Иорданская пустыня, те самые знаменитые «границы 1967 года». «Когда нам говорят: верните наши земли назад, мы пытаемся объяснить, что у нас их вообще-то очень мало», — смеется Аарон, наш гид по кибуцу.

Всего в стране 260 кибуцев — и живет в них всего около 120 тыс. человек. Когда-то именно эти люди (вернее, их предки) и создали сельское хозяйство Израиля. Многое изменилось, а кибуцы продолжают существовать.

Ныне в Беэрот-Ицхак живут 400 человек — и все работают: либо внутри, либо за его пределами, но и в этом случае их зарплата идет в кибуц. При этом между тем, сколько ты получаешь на работе и сколько тратишь, нет никакой связи. Уровень благосостояния здесь у всех одинаков.

Мы попали сюда благодаря тому, что Андрей — «солдат-одиночка». Такой же, каким сорок с лишним лет назад был Аарон, фермер с дипломом колледжа из Вермонта. Приехал послужить исторической родине в армии, да так и прижился. Идя по деревенской улице, обращаем внимание на множество надписей по-английски. Зачем они в сельскохозяйственном поселении? Ответ: все для тех же «одиноких солдат» — сейчас их здесь около 40. Жители кибуца приглашают солдат на три года, чтоб тем было куда притулиться — по вечерам после службы или на Шаббат. Более того, здесь назначают семьи для солдат. Семья принимает над ним (или ней) шефство, навещает в армии, присутствует на военных праздниках, церемониях… «Названные родственники» берут на себя еще одну обязанность — переписываются с родителями солдат (чаще всего те живут в США), сообщая о том, что происходит у их детей: как они выглядят, как себя чувствуют, в каком настроении.

Шесть лет Аарон работал директором кибуца, а потом вернулся к своему любимому делу — сельскому хозяйству. Вообще-то «босс» не получает никаких преференций: это просто работа, одна из множества других работ.

Забытый запах деревни: травы, тракторной смазки и навоза. Разгар рабочего дня. Потому в кибуце малолюдно: все на работе: кто на поле, кто в ближайших городах. Тихо-тихо. Чистенько и бедненько.

Некоторые кибуцы более светские, рассказывает Аарон, многие на небольшие городки похожи. Этот же самый обычный религиозный кибуц. Как и положено в обычном кибуце, здесь все складывается в общую копилку. Например, в кибуце не бывает личных машин. «У нас есть специальная программа, позволяющая заказать себе машину. Для ближних поездок — поменьше, для дальних — побольше, и у каждого есть такой специальный ключик, с помощью которого открываешь любую машину. Если машина нужна для работы — ты берешь ее, вечером оставляешь на стоянке, и кто-то другой может на ней дальше ехать. То же самое с велосипедами».

Другой пример общинной жизни — супермаркет, в котором ты можешь брать все, что тебе надо и сколько надо, не платя ни за что. Вопросы возникают, только если видишь что-то необычное. Когда Аарон был директором кибуца, он мог, к примеру, спросить у 70-летней женщины, которая брала в магазине «тонну» тампонов: «Зачем?». Все бесплатно только жителям кибуца, но не их детям, которые живут в Тель-Авиве. При этом когда дети приедут навестить родителей — их радушно примут и будут бесплатно и сытно кормить все время визита.

Здесь нет больницы, но есть стоматолог, медсестра, терапевт. Есть автомастерская. В кибуце обрабатывают поля, выращивают овощи, хлопок, кукурузу, тыквы. Вон там — индюшачьи и куриные домики. И еще у них есть коровники.

— Все вещи, которые вы видите здесь, были произведены в кибуце: у нас есть свой заводик. Словом, мы полностью самообеспечиваемся, — говорит Аарон, и в его голосе — сдержанная гордость.

— Вы социалист? — спрашиваю.

— А как же, — отвечает он. — Потому я в кибуце.

Похоже, религия и социализм уживаются в Аароне без мельчайших противоречий. Скорее всего, для него это одно и то же.

Мы входим в неброское помещение. Это прачечная. (Дальнейший разговор ведется под неумолчный грохот стареньких стиральных машин). В домах их нет, потому белье стирается вместе. Стирать — не твоя профессия, этим занимается кто-то другой. А здесь гладильная, и тоже работает специальный человек. Вечером ты забираешь белье домой — чистое и выглаженное. Обязанности в кибуце распределены четко. Немного смущает одежда, брошенная на всеобщее обозрение, но это потому, что мы не из кибуца.

Выходим. Благодатная тишина. Ничего не слышно, кроме чириканья птиц. Аарон со спокойным достоинством ведет нас по своим владениям. Так же гордо водил бы, вероятно, любой другой человек, убежденный в том, что он живет в раю.

Следующий пункт назначения — столовая. «Мы не готовим дома, разве что иногда на выходные, но в основном питаемся тут: здесь очень вкусная еда». Перед едой читается короткое благословение, а после — молитва. Но это место не только питания и обращения к Богу с благодарностью за хлеб насущный. Здесь проводятся все собрания комитетов: в кибуце их аж 35 — для молодых, для старых, для солдат, по вопросам образования и религии. Здесь же, в столовой, играют свадьбы. Выглядит она, как обычная наша столовка: только пахнет там не грязной тряпкой и капустой, а куда приятнее.

На кухне работают пять человек. Они умудряются кормить не только 400 кибуцников, но и еще 200 человек — работников фабрик и других учреждений, которые находятся на территории кибуца. Кормежка включена в их зарплату.

«Видите, сейчас накрыт обед для школьников. Скоро я покажу вам и ясли, и садик, и школу: дети проходят здесь цикл воспитания и образования с трех месяцев до 7-го класса. У нас не такой большой кибуц, чтоб строить здесь старшую школу, потому после 7-го класса дети ходят в школу в другой кибуц. Но и мы принимаем на учение не только наших детишек, но и детей из соседних кибуцев. И некоторые горожане хотят, чтобы их дети ходили в садик или школу именно сюда — чтоб росли на земле, учились и трудились.

Кстати, здесь вы увидите что-то, что очень не понравилось Министерству образования Израиля. Но у нас частные ясли, частный детский сад, и мы можем делать все, что считаем нужным. Мы приучаем детей играть с реальными предметами — с микроволновкой, с зонтиками, со счетами, с чайниками. Они у нас пекут пироги, например. Такое можно увидеть только в кибуце, но не в городских садиках. К сожалению, вы не сможете сфотографировать наших детей: у нас нет на это разрешения родителей. Вот здесь растут дети от 3 месяцев до двух лет".

А вот это уже не ясли, это детский сад, старшая группа. Здесь дети с 4 до 6 лет. Заглядываем в скромную комнатку. Дети, сидя на ковре, смотрят телевизор. Все мальчики в кипах. Все босиком: они разулись перед тем, как смотреть мультики: в комнате должно быть чисто. В другой комнатке играют, общаются, рисуют. В третьей проводят занятия более серьезные — начальную подготовку к школе.

Здесь работает дочь Аарона, пятая из его восьми детей. Четверо уже женаты и замужем. Большинство уехало, расселились по всей Земле обетованной — от Голанских высот до Хайфы. «Это был их выбор, я не настаивал. Человек имеет право самостоятельного выбора».

К самостоятельности тут относятся серьезно. Здесь все должны работать, даже дети, начиная с седьмого класса. Летние каникулы — два месяца, и один из них школьники работают на ферме, в курятнике, на кухне. В 18 лет, когда дети оканчивают школу, им выделяют отдельные комнаты за пределами родительского дома. Многие едут учиться, но всегда могут вернуться в кибуц — пожить, поработать, перевести дух. Дух тут перевести легко: просторно и привольно. А вот с развлечениями, мягко говоря, похуже.

Дискотек, баров, кафе на территории кибуца нет. Зато есть небольшая синагога. Справа и сверху две части для женщин. Они молятся здесь утром и вечером. Арона кодэш — святой шкаф: в нем хранятся Торы. Когда Тора стоит на полке — стоят и люди, и можно сесть, лишь когда священная книга лежит на столе. Думаю: что это мне напоминает? И вспоминаю, как в Стокгольме все тихо, неслышно поднимались с мест, когда входил король, и садились, лишь когда он опускался в свое кресло.

Моя дочь объясняет: «Это очень богатый кибуц. Смотри, в нем аж семь Тор: одна Тора стоит диких денег. А тут есть старинные, с серебряными украшениями. Все написаны чернилами от руки на пергаменте». Некоторые Торы пожертвованы, некоторые кибуц купил. Вот эта, например, стоит сто тысяч шекелей — 25 000 долларов. «Нам не нужно столько, просто за 60 лет скопилось», — объясняет Аарон, показывая богатства Бога.

Однако нельзя сказать, что кибуц отстал от современности. У всех есть интернет, у его жителей заведены странички в ФБ, это очень удобно: например, через ФБ можно найти себе подвозку до Тель-Авива, если все машины уже заняты. Еще у них есть стадион, теннисные корты, футбольное поле, баскетбольный зал и тренажерка. Баскетбольный зал — огромный и роскошный, осмотреть остальное мы просто не успели: иначе нам пришлось бы поселиться в кибуце, а далее… как знать? Всякое бывает.

Шучу, конечно. Кибуц — он такой кибуц. Для определенного типа людей — рай, но неудивительно, что в этом рае живет лишь небольшой процент израильтян. Однако он куда успешнее, чем тот многомиллионный кибуц, куда нас в течение семидесяти лет пытались запихнуть железной рукой. Население кибуцев — это такие «специальные» люди. Если кто-то хочет работать с компьютерами — то поле применения для себя он найдет. Но если кто-то хочет заработать миллион долларов — он не для кибуца. Впрочем, и кибуц не для него.

Спрашиваю: «А вот если кто-то хочет ездить в оперу или в музеи? Если кто-то увлечен искусством? Театром?». Аарон отвечает: в месяц мы с женой получаем полторы тысячи долларов карманных денег. Это, по израильским меркам, немного. Их можно тратить, как тебе заблагорассудится: поехать в отпуск, пойти в ресторан, на спектакль или купить одежду. Личную одежду ты покупаешь сам. Рабочую, повседневную тебе дает кибуц.

Напоследок идем к гордости Аарона — к курятнику. Сперва входим в маленький домик. Все, как и повсюду вокруг, скромно, но на столе вполне «навороченный» компьютер. Это офис куриной фермы. Всего в кибуце 230 000 кур. Их здесь разводят для мяса, не для яиц: это разные специализации. Сами «куриные домики» Аарона не имеют ни малейшего сходства с курятниками, в которых хоть раз-два в жизни да бывал каждый белорус. Прежде чем зайти в «куриный домик», надо вымыться, поменять одежду — и лишь тогда ты имеешь право приблизиться к птицам. Вся их жизнь управляется из офиса. Все компьютеризировано, все на учете: температура, влажность, количество еды и питья, электричество.

Если возникает какая-то проблема, то Аарону немедля приходит сообщение на айфон — и он бежит в куриный домик. Система должна работать крайне четко: если, например, не будет света в течение пятнадцати минут — умрут все куры. Потому здесь, как в больницах, свои генераторы.

— А из чего складывается доход кибуца?

Аарон начинает считать. 40% — сельское хозяйство, 25−30% — выручка от магазинов кибуца (ведь бесплатны они лишь для своих). 20−30% — это зарплаты людей, которые живут в кибуце, а работают в «большом мире». Ну и по мелочи — плата за ясли, садик и школу от родителей, которые хотят для своих детей кибуцного образования.

И вот, наконец, после курятника Аарон ведет нас в свое тайное место, в место души: там живут его личные питомцы — и, вероятно, туда уходит значительная часть его карманных денег. Это террариум. Там мы знакомимся с питонами — огромным и только что вылупившимся младенцем, с прелестными змейками разных расцветок, с мохнатым великаном-тарантулом, с огромными черепахами.

Как показывает практика, даже в коммунистическом общежитии люди должны иметь отдушину. Только тогда они счастливы.

Прощаемся с Аароном. От денег за экскурсию он отказывается величавым, но совершенно не обидным жестом.

Садимся в машину. Дочь говорит: «Да никогда в жизни…», муж горячо ее поддерживает. Мама сокрушенно произносит: «Я думала, кибуц все же не такой… советский». Андрей молчит: они с Аароном соратники, «солдаты-одиночки». А я… я думаю одновременно о том, что в кибуце не вынесла бы и недели; и о том, что, погости я в нем хотя бы месяц-другой, то могла б, наверное, быстрее дописать начатые книги; и о том, что только что видела людей, которые искренне и трудолюбиво воплощают вековечную мечту о справедливости… И что справедливость, конечно, не самая красочная и веселая штука на свете, но от нее веет достоинством — чего не отнять, того не отнять.

История Гали: много ли может одиночка?

5 марта. Предпоследний день в Израиле. Все те же 30 градусов. «Я в раю», — говорит мама, сидя под огромным баобабом в Эйн-Геди, что на Мертвом море.

Эйн-Геди — тоже кибуц, но его направленность — не сельское хозяйство, а отдых и туризм. Кибуц — часть одного из национальных парков Израиля. Находится он в Иудейской пустыне, на холме Тель-Горен. Совсем рядом — знаменитая крепость Масада. Весь кибуц представляет собой ботанический сад, в котором расположены гостевые домики, административное здание, столовая и спа. Между ними курсирует веселенький электромобиль.

Фото Юрия Зиссера

Я не знаю имен причудливых и невероятно разнообразных растений. Их более 1000 видов, они собраны со всех концов света, и с каждым из них связана какая-то история.

Я впервые вижу на крыльце одного из домиков привольно раскинувшегося дамана: вы будете смеяться, но этот грызун, похожий на морскую свинку, по своим биологическим характеристикам — ближайший родственник слона.

Здесь же — маленький зоопарк: горные козлы, обезьяны, сурикаты и еще всякой твари по паре. Чуть внизу школа — и занятия по природоведению у школьников проводятся в ботаническом саду и зоопарке. Чтобы все наглядно, так сказать. Весомо, конкретно, зримо ©.

Моя семья, как приличные туристы, лезет в гору, бродит по Масаде, а затем нежится в бассейне с подогретой водой Мертвого моря. Мы с Галей остаемся внизу. Мы не виделись двадцать пять лет, и нам есть о чем поговорить. Галя — моя подруга, одна из тех, которых Бог дает две или три за всю жизнь. Жизнь развела нас надолго и наконец свела вновь на Мертвом Море. Бродим по саду, и Галя походя рассказывает мне о причудливых деревьях и кустарниках. В Минске Галя была учительницей биологии, потом помогала мужу в одном из первых в СССР кооперативов, родила четырех девочек. Но в шальные 90-е кооператив рухнул. Они попытались было завести свое дело на Кипре — но и тут не вышло. Дальше — слово Гале:

«Как ты знаешь, я со всех сторон русская. В Израиль мы уезжать не собирались. Но так получилось, что единственное место, куда мы могли отправиться, когда не получилось на Кипре, это сюда. Мы приехали в Израиль туристами в конце 1999-го. Практически без вещей. На пароме. Нас встретили сотрудницы отца мужа. Они же снабдили нас вещами первой необходимости и отвезли в Холон, где жила моя подруга детства. Кроме семьи моей подруги и нескольких бывших учительниц из Баку, нам много помогали едва знакомые, а то и вообще чужие люди. Однажды случайно на море встретила и узнала старого знакомого по пляжному волейболу на Минском море. Мы не виделись 20 лет. Он дал денег на съем жилья, стал нашим поручителем, бросил клич среди жильцов своего подъезда и привез нам кучу одеял, посуду, теплую одежду.

Получив гражданство, мы сняли нашу первую настоящую квартиру и, отправив всех детей в школу, сами тоже пошли учиться в ульпан, учить иврит. К этому времени я уже вовсю работала на уборке квартир. Поскольку, чтобы получать пособие, учась на курсах, надо было сначало заработать «право» на пособие по безработице, я одновременно с ульпаном пошла работать еще и в магазин. Мы оба работали как проклятые, с 5 утра до позднего вечера. Дети сами вставали утром, старшие кормили младших, отводили в детский сад, сами шли в школу, потом всех забирали, кормили, делали уроки, укладывали спать… Долгое время я видела детей только вечером в пятницу и полдня в субботу. С окончанием Шаббата я уходила на работу в магазин.

Потом я отучилась на курсах по биотехнологии и устроилась работать в приличную компанию. Через пару месяцев муж тоже наконец устроился на «нормальную» работу. Он успел получить один раз зарплату. А потом буквально в один момент его не стало… Старшая дочка тогда оканчивала школу, ей было 17,5. Второй — 15. Третьей — 10. А самой младшей — 8. С перепугу я работала как безумная. Кроме основной работы, снова набрала под завязку уборки квартир. Были долги, которые надо было отдавать. Я боялась, что буду не в состоянии прокормить детей, которых нарожала. Моя собственная жизнь казалась мне законченной. Я чувствовала себя не человеком, а машиной, зарабатывающей деньги. Я похудела так, что донашивала джинсы, из которых вырастали мои старшие дочери.

Моя старшая дочь служила в армии и работала. Зарабатывала себе деньги на учебу самостоятельно. Начав учиться, вынуждена была одновременно работать. Это было очень тяжело.

Вторая дочка сразу после школы тоже пошла работать. Сначала продавщицей. Потом официанткой. Потом барменом. Одновременно подрабатывала фотомоделью, и понемногу начала снимать сама. Сейчас она живет в Берлине и работает фотографом и стилистом. Я, конечно, помогала и помогаю всем время от времени. Видеокамеру, необходимую для занятий. Крутой профессиональный фотоаппарат. Мобильные телефоны… Но зарабатывают на жизнь они сами » .

— Постой, — перебиваю. — Но как, почему ты, русская, рожденная и выросшая в Беларуси, чувствуешь эту страну своей?

— Не знаю точно, — отвечает она. — Мы оказались здесь, потому что не было другого выбора. Если бы мне не нравилась страна, я была бы обречена на жалкое существование. Может быть, еще что-то, чего я так и не поняла, а понял мой спинной мозг. За прожитые здесь годы я увидела и полюбила уникальную в своем разнообразии природу. Прониклась гордостью за многие свершения этой маленькой, существующей вопреки всему страны. Я вижу много недостатков. За что-то стыдно. За что-то больно. Я чаще всего забываю, что вообще не еврейка. И люблю эту нашу «необъятную родинку».

На этом рассказ Гали заканчивается. Ей надо бежать на автобус, чтобы успеть в Холон до Шаббата.

Шаббат — день страны и людей

Здесь, в кибуце Эйн-Геди, Шаббат чувствуется и больше, и меньше, чем в городе… Меньше — потому что нет опустевших улиц. Больше — потому что здесь-то и видишь его изнутри. Огромные семьи едят, пьют красное вино, поют песни — и дети подходят за благословлением к отцу: нагибают голову, он целует их в лоб, они склоняются к его руке. До ночи не утихает смех и пение. А утром назавтра вновь поют, играют в мяч или занимаются йогой.

Это то, что можно делать в Шаббат. Можно общаться, можно расслабляться. Можно есть — и сколько же еды израильтяне поглощают в Шаббат! (Израильтяне шутят: «У нас два национальных вида спорта: еда и бег»). Бегают, кстати, много — и утром, и вечером толпами.

Есть в Шаббат можно — готовить нельзя. Еда подогревается автоматически (прежде хозяйки держали ее в печи сутками: отсюда нотка своеобразия еврейской кухни местечек). Завтраки в субботних гостиницах подаются холодными. В Шаббат не ходят автобусы, такси (кроме тех, где водители — арабы) тоже. На своей машине ездить можно: только не по ортодоксальным иудейским районам. Магазины за редчайшим исключением (преимущественно сувенирные и арабские лавочки) не работают, многие кафе тоже. Кофе вам предложат лишь растворимый: все машины, включая кофейную, с вечера пятницы до вечера субботы бездействуют, а гостиничные лифты останавливаются на каждом этаже, открывают двери, терпеливо стоят, поджидая посетителей, а потом закрываются и едут. Этот церемониал продолжается на каждом этаже. Если живешь на втором или третьем — забавно, а если на седьмом или двенадцатом — утомительно.

Шаббат — сутки, когда в Израиле замирает бурная общественная и рабочая жизнь и начинается не менее бурная личная. Самые что ни на есть шаббатные дела — изучать Тору, ходить в синагогу, затем в гости к родственникам и (!) исполнять супружеские обязанности.

Главное: нельзя работать. А работа может быть самая разная. Так, ортодоксы считают, что в Шаббат нельзя выполнять 39 видов работ. Среди них — очень странные. Например, ряд раввинов настаивает, что в Шаббат нельзя вынимать муху из супа, уж не говоря о том, чтобы включать или выключать бытовые приборы. Важнее всего запрет зажигать огонь (потому в преддверии Шаббата возжигают свечи — и они горят весь Шаббат) и отходить на большое расстояние от дома.

Если ты в вечернем городе, то улицы менее заполнены, чем обычно: можно встретить еврейское семейство: — мама, папа в шляпе, трое детишек — шествующее от одной бабушки к другой; можно увидеть в кафе громадные семьи с патриархами-прадедами во главе и детишками, ползающими по полу и перебирающимися с одних колен на другие; можно встретить стайки молодежи — они исповедуют шаббатные заповеди не очень строго. Но главное, что трогает в Шаббат, скажем, в Иерусалиме, — это пение и свет свечей из открытых окон. Идешь одиноким странником — и остро, и сладко тоскуешь о доме — о своем, белорусском.

Этот день — странный для нашего сознания — обладает глубоким смыслом для евреев: и тем, что декларируется, и тем, что умалчивается, и тем, что даже не осознается. Эти сутки незаметно для людей скрепляют народ воедино: Шабат — день страны, день веры, день нации, день семьи — и все это одновременно. Оттого и страна, и нация, и вера, и семья незаметно переливаются друг в друга. Это не раздельные понятия, а части одного целого. Мне не хватает подобного дня в Беларуси: может, он объединил бы наши разрозненные группы — хотя бы раз в неделю, как незаметно объединяет группы в Израиле? Беда в том, что традицию не выдумаешь. Традиция выпочковывается столетиями. Чем бы заменить Шаббат?

Лирическое отступление о знакомстве моей мамы с пророком и отношении к пожилым людям

Вспоминаю шаббатную историю, рассказанную моей мамой.

Когда она была в Израиле в турпоездке, то несколько дней провела в курортном городке Нетания. Субботним вечером она решила поплавать в ночном море. Надела платье на купальник, взяла ключ от номера и пошла к морю. Искупалась, надела платье на мокрое тело и собралась было в отель, но растерялась: все улицы похожи, темно, не найти. Представляю ощущение немолодой женщины, заблудившейся на ночной улице чужого и в этот час уже пустого городка. Внезапно подъехало такси. Водитель, арабский юный красавец, спросил на ломаном русском: «Куда тебе ехать?». Мама попыталась объяснить, что у нее нет денег, он досадливо махнул рукой: «Садись». Мама предлагала вынести ему денег из отеля — он отказался. «Как тебя зовут?» — спросила она. «Исайя», — ответил он. Вероятно, араб-христианин, иначе был бы «Иса». «Пророк?» — спросила она. Он улыбнулся и уехал. Так моя мама повстречалась с пророком.

Почтение к старости и забота о пожилых людях свойственна всей стране. Старость не считается в ней «четвертым (а значит, последним — и излишним) возрастом». Я говорю не только о доброжелательном отношении к пожилым людям: когда весь тренажерный зал терпеливо ждет, когда девяностолетний старец зашнурует кроссовки и встанет на беговую дорожку, а молодой тренер спрашивает: «Абба (отец), тебе помочь?». Я говорю о той полноценности пожилого возраста, что и не снилась нашим мудрецам. И давненько я не видела столько красивых немолодых женщин и доброжелательных немолодых мужчин.

Вспоминаю, как 85-летнего свекра лечили в минской больнице. Не буду об условиях — это отдельная песня. Лечили нормально по нашим представлениям. Но запомнилась фраза врача: «Ваш дедушка — тихий, бесхлопотный, лежит себе, как зайчик». Вот-вот. Дедушки и бабушки обязаны быть тихими бесхлопотными «зайчиками», не осложняющими нашу жизнь. Таков уж подход. Их жалобы воспринимаются как капризы старости, хотя молодые жалуются не меньше. Их слабость воспринимается как неотъемлемая черта старости — а часто речь идет об излечимой болезни…

«Что вы хотите — возраст» — такова наша мантра…

В Израиле по отношению к пожилым не употребляются столь принятые у нас слова «бабушка» и «дедушка»: все-таки «отец» — это нечто другое, оно указывает не на преклонный возраст, а на старшинство и родство. А вообще их называют людьми элегантного возраста, а после 80-ти — золотого возраста. На самом деле слова очень много значат. Слово диктует отношение. «Бабушка» и «дедушка» — те, у кого смерть не за горами, те, что в платочке и ушанке, еле ползают по обледенелым мостовым. Человек золотого возраста — личность, вызывающая уважение.

Стариков в Израиле много в связи с большой продолжительностью жизни и хорошей медициной. Не скажу, что быть пожилым человеком здесь — рай, особенно если ты приехал сюда не в молодости и не сумел заработать приличное пособие. Но даже и минимальное пособие, к которому добавляются «накопительные» деньги за то время, что ты отработал в стране, хоть и невелико, но не унизительно мало, как наши пенсии. Плюс к нему полагается доплата за аренду квартиры.

Да, жить надо экономно, но пожилые люди умудряются не только выживать на свою пенсию, но и съездить раз или два в год за границу. А уж если ты прожил в Израиле много лет и имеешь детей и внуков, которые тебя поддерживают, золотой возраст — отнюдь не проклятье. Это просто другой род счастья. Пожилые израильтяне не сидят дома, они сохраняют социальную активность: их можно увидеть в музеях, на экскурсиях, за границей (вплоть до Китая) — даже если передвигаются они в колясках. Они живут, радуются, любят, имеют хобби: от вышивания до дайвинга.

Если же появляется такая необходимость, к пожилому человеку приставляют социального работника, который и по дому поможет, и поесть приготовит, и продукты принесет, и составит компанию на прогулке. В больницах не отмахиваются от человека старше 70 лет. Во многом тут помогает страховка и профилактика. С 45 лет каждые три месяца человек должен сдавать анализы: чтобы он не забыл об этом, ему приходит на дом посылочка с направлениями на анализы, а также с заботливо упакованными баночками для мочи и кала. Он идет в лабораторию — и если обнаруживаются неполадки, то вступает в ход страховка: человека лечат консервативно или оперативно, невзирая на возраст и не боясь показателя «смертности» в больнице.

Не секрет: частенько наши врачи не берутся за лечение букета заболеваний, будучи уверенными в том, что возрастные изменения невозможно исправить. В Израиле операции назначаются исходя из показаний и противопоказаний к лечению, а вовсе не возраста пациента. Потому пожилым пациентам проводятся сложнейшие хирургические операции — пересадка сердца, почек, операции на сосудах, уж не говоря об ортопедических. Возможно, поэтому средняя продолжительность жизни в Израиле — одна из самых высоких в мире. По данным ВОЗ, мужчины живут в среднем 80,5 года, женщины — до 84 лет. Это «в среднем», господа. И большинство из них в 80 чувствует себя так, как большинство из нас — в 60.

То, что не делает для людей золотого возраста государство — делает общество. Вот рассказ израильтянки Ирины.

«У нас постоянно критикуют отношение государства к старикам. Может быть, поэтому относятся к ним с большим вниманием. Конечно, хотелось бы, чтобы часов ухода за больными и одинокими было больше и чтобы пенсии были повыше. Немного из жизни обычной: клуб для пожилых есть в каждом районе, я уж не говорю о кибуцных и мошавных, но и в каждом городском районе. В соцотделах муниципалитетов есть соцработники по работе с пожилыми. Есть система домов для престарелых, разные они эти дома, есть очень дорогие, есть социальные, есть для вполне самостоятельных и здоровых, есть для лежачих, больных, немощных. И совсем из недавнего, вот вчера сделала больше 300 звонков, приглашала на праздник Пурим. Автобус, программа, угощение бесплатно, для тех, кто Спасшиеся в Катастрофе. Люди очень старенькие, но поговорить хотели все, рассказать, как у них и что, про детей, про метапелет (это работник по уходу), про здоровье, про то, что мужа уже нет больше года…».

Волонтерская миссия друга моей дочери Андрея — помощь старенькой семейной паре, пережившей Холокост.

Комментарий Анны: «Безусловно, пожилых людей уважают. Общественные структуры относятся очень внимательно, так как знают, что, если будет жалоба от пенсионера, особенно выжившего в Холокосте, ее будут рассматривать на самом высоком уровне. Да и пенсионеры здесь закаленные жизнью, уверенные в себе, если что — могут заставить себя уважать».

А вот что рассказывает Владимир: «Отношение — по примеру моих родителей, отцу 92 года, маме 90, могу сказать — очень бережное. Не без бюрократических проволочек, но все проблемы легко решаются одним телефонным звонком. Пять месяцев назад отец сломал шейку бедра, после операции долго лежал в восстановительном центре, и все за счет больничной кассы, теперь к нему на дом приходят и физиотерапевт, и врач, и медсестра (за анализами) …То же самое могу сказать про родителей жены, которые на 10 лет моложе моих. Но многое, конечно, зависит от окружения — врачей, соцработников и т.д». Ответом на это был рассказ соотечественника, как его престарелому отцу с той же бедой отказались делать операцию — и спустя полгода он умер.

А вот несколько фактов и наблюдений — уже от меня лично.

Подруги в возрасте за пятьдесят пять легко находят себе мужей. Они вовсе не чувствуют себя отжившим материалом: в Израиле нет нашего бездумного культа молодости.

Родственница шестидесяти шести лет, бабушка семи внуков, уже долгие годы имеет «бойфренда»: теперь ему 80. Это красивый, умный, интеллектуальный и сильный человек. Назвать его стариком язык не повернется.

Его двоюродный брат-американец, после 80-ти потерявший жену, по переписке влюбился в женщину-израильтянку несколькими годами младше. Теперь они живут на две страны: полгода в США, полгода в Израиле. Сейчас ему 92 года, и он ежедневно проплывает кролем несколько километров.

И нигде в мире я не видела столько пожилых пар, которые идут по улице в обнимку или за руку. Это не кажется странным — кажется прекрасным. Вокруг них аура счастья, растворяющаяся в воздухе и оберегающая Израиль не меньше, чем солдаты боевых частей.

Когда пять лет назад я впервые ехала в Израиль, приятель сказал: «Страна хорошая. Веселая и не чужая». Разумеется, он говорил не о тех, в ком полноводно течет горячая левантийская кровь — или хотя бы ее толика: Израиль — просто не чужая страна. Людьми своими не чужая. Особенно для белорусов. Ведь многих счастливых израильских семей не было бы, не спасай наши бабушки и дедушки их бабушек и дедушек от нацистов в годы Второй мировой войны.