Израильский дневник.

 

Источник

Три части дневника о поездке в Израиль известного белорусского филолога Юлии Чернявской, чья дочь учится учится в Междисциплинарном центре в Герцлии на степень МВА

 

Дополнительно

Напомним, о вышедших недавно многосерийных документальных фильмах об Израиле, выложенных у нас на форуме:

• "Еврейское Счастье", 2015 (8-серийный фильм Познера)
• "700 чудес света. Святая земля", 2016 (10-серийны латвийский фильм об Израиле)

 

 

Часть I. Вам не говорили, что мы все сумасшедшие?

Это личный текст, и не случайно он называется «дневник». В нем я рассказываю о поездке моей семьи в Израиль, о том, что мы там увидели и что услышали из разговоров с близкими, друзьями, знакомыми и почти незнакомыми. Сюда же включены фрагменты обсуждения израильского житья-бытья из моего «Фейсбука». Возможно, многое недопонято, многое субъективно, но дневник на то и дневник, чтобы быть субъективным. Моей целью было понять эту страну не только извне, но и — хоть немного — изнутри. Единственное, чего я не делала (и в этом могу поручиться), — не лгала, не приукрашивала и не очерняла израильскую действительность. И она оказалась гораздо сложнее, но и гораздо интереснее, чем казалось, когда мы бывали здесь туристами.

Итак, 28 февраля, солнечное воскресенье, бортпроводник объявляет: в аэропорту «Бен Гурион» 30 градусов тепла. «Таки-долетели», спасибо «Белавиа». В Израиле мы с мужем в четвертый раз, но в первый — не с туристской, а с семейно-родственной целью. Мы — папа, мама и бабушка — приехали навестить дочку, она же внучка.

Дочь учится в Междисциплинарном центре в Герцлии, семью потами зарабатывая степень МВА. Потому не ждите от меня рассказов о красотах и священных местах, об Иерусалиме, об Иордане, городе художников и мудрецов Цфате: в этот раз мы там не были. Мы ходили по улицам Тель-Авива и Хайфы, съездили в два кибуца и один кампус, а главное — говорили с людьми: хотелось понять Израиль. Кое-что удалось, кое-что — нет, а кое-что со стороны понять невозможно.

Встретив нас в аэропорту с роскошными букетами и добросив до отеля, дочь и ее молодой человек умчались на занятия. Я, грешным делом, надеялась: она прогуляет. Не тут-то было!

Отступление первое, нелирическое. Об израильской учебе

Курсы, которые проходит дочь, состоят из шести занятий: пропустишь два — не знаешь трети программы. Не сдашь экзамен — есть второй шанс, но ходить до бесконечности и глядеть на преподавателя умоляющими глазами, пытаясь взять его измором, как это делается у нас, невозможно. В крайнем случае тебе предложат прослушать курс еще раз — и сдать экзамен, но: а) в следующем году; б) очень-очень недешево… Вспомнила студенческие протесты в Минске против платных пересдач и призадумалась. Протест — это ярко, смело и красиво, но знание, что придется остаться на второй год и заплатить за это большие деньги, мотивирует учиться куда сильней. Правда, лишь в том случае, если учение — действительно учение. В Израиле это так. Престиж образования у «народа Книги» был высок всегда, и в Израиле этот культ сохранился — и стал одной из центральных линий житья-бытья.

Информация дается густо — ни минуты, потерянной на толчение воды в ступе; и конспект скатать не у кого: дочь учится по-английски — но однокурсники-то пишут на иврите… Потому же, например, она не смогла вырваться на вечер Светланы Алексиевич в Тель-Авиве, о котором мечтала и куда была приглашена. Вряд ли умный минский студент не прогулял бы ради этого лекцию… Здесь бы и она прогуляла — там не могла.

Излюбленная игра многих наших студентов — выдавить из преподавателя проходной балл и дотянуть до получения «корки» — в Израиле не срабатывает. Вылетишь из вуза, пустив в трубу и немыслимые труды, и деньги (стипендия, грант, родительские — пеструю смесь, собранную по кусочкам), и не факт, что ты найдешь их в следующий раз. Тем самым ты автоматически вылетаешь из конкуренции за будущее.

Это начинается еще в школе. В младших и средних классах детей лелеют, будто в семье, но чем ближе к старшим классам, тем более ясно становится: школа — не для того, чтоб оТучиться, а для того, чтоб оБучиться.

Если ты всего-то отсидел 12 лет за партой — получишь лишь справку: для этого даже и на экзамены ходить необязательно. С ней ты пойдешь в армию, а затем, если нет особых амбиций, — на неквалифицированные специальности вроде охранника или обслуги в кафе. Так, в 2007 году лишь около 74% израильских двенадцатиклассников сдавали экзамены, и лишь 46% получили аттестат зрелости (багрут). Впрочем, в 2014 году багрут получили 65,5% выпускников: то ли жизнь научила, то ли требования чуть-чуть подкорректировали. Если же ты получил багрут, то у тебя есть шанс на колледж. Сможешь быть техником или механиком.

Представьте, что было бы у нас, если б треть (или половина) школьников не могла получить аттестат? Как бы «натягивали», как бы рвали и метали, какие бы головы полетели… А там просто: готов — получишь свой аттестат зрелости. Нет — живи, довольствуясь малым, зрелости в смысле знаний ты так и не получил. Это как ритуальная татуировка в древних племенах: если ты не выдержал обряда посвящения, то остаешься без нее и не считаешься взрослым человеком: ни жениться не имеешь права, ни на охоту ходить — лишь в песочек с детками играть.

Интересно однако, что ты в любом возрасте, включая старость, можешь пересдать экзамены на аттестат зрелости: если дозрел, конечно, прошу прощения за каламбур. (Хотя старости в нашем понимании в Израиле нет.)

Потом начинается армия, и вот тут-то, ближе к концу службы, многие понимают: надо все же поднатужиться и получить багрут. И армия делает благое дело: она оплачивает курсы подготовки к пересдаче экзаменов, не сданных в школе. Но для поступления в университет багрута мало: абитуриенту приходится готовиться к сложнейшему психометрическому тесту. Например, для инженера нужно набрать 650 баллов плюс хороший багрут (где средний балл не меньше 85). А при поступлении на медицинский нужно получить 730 баллов. Стоит ли удивляться успехам израильской медицины? Там просто не может быть случайных людей.

Дальше — больше.

Рассказывает дочь Женя

Я учусь в Междисциплинарном центре в Герцлии, не буду сравнивать, просто расскажу. Мой факультет называется «школа Арисона»: здесь все факультеты называются школами.

Первое, что бросается в глаза по сравнению с Минском, — интернетизация, «техногенность», что ли. Вот существует такая внутренняя система — программа Moodle. Она хранит всю твою индивидуальную информацию: расписания, задания, оценки. Здесь оценки не объявляются публично, и никто не знает, сдал ты или нет и на что сдал.

Кстати, уведомления об экзамене приходят за час до него на мобильник эсэмэской, там написано о том, где будет проходить экзамен. Это делается в целях чистоты эксперимента: чтоб никто не мог спрятать в столе учебник и т.д. Экзамены длинные, по три часа, и если надо выйти по естественной надобности, то нужно отметить время при выходе и при возвращении. За этим пристально следят. И если тебя долго не было, возникают вопросы.

В эту же систему преподавателями вкладываются домашние задания для студентов, сюда же ты загружаешь свои работы. Кстати, она умеет проверять на плагиат: если она видит, что кусок текста из интернета, она не дает тебе загрузить его и сильно ругается.

Внутри нее есть и информация о преподавателях: CV, места, где он работал, о чем он писал диссертацию. Преподаватели наравне со студентами, сами вытирают за собой доски, пусть это будет профессор, сколь угодно именитый.

Вот у меня преподают профессора из Йельского университета, Массачусетского, Стэнфорда, университетов, которые входят в Лигу Плюща, и никто не фанаберится. Кстати, преподаватели обязательно еще и практики. Препод, который учил нас статистике, не просто преподает статистику. Он работает в медицинской школе Тель-Авивского университета и статистически исследует реакции на лекарства и т.п.Другие — консультанты по маркетингу и менеджменту в конкретных компаниях. Они не перекладывают бумажки из файлика в файлик и не стоят всю жизнь за пыльными кафедрами.

Еще в системе Moodle ты можешь посмотреть необходимые документы, выписки, проконтролировать статус своих платежей. Ты можешь посмотреть «дерево» каталога библиотеки, какие есть книги, что из них на руках. Можешь заказать книгу, чтоб тебе ее достали, и ты только забрал.

Библиотека — на территории кампуса, в сессию она работает с раннего утра и до часу ночи.

Отдельно есть большая комната, чтоб ты мог учиться. С компьютерами, со множеством столов: там ты можешь заниматься групповыми заданиями, можешь общаться вслух. Это «громкая комната»: она открыта 24 часа в сутки семь дней в неделю. А еще есть другое отделение, там тоже компьютеры, но оно «тихое»: там учатся те, кому нужно сосредоточение, и все работают молча.

Кстати, в библиотеке принтер очень прикольно работает: ты отправляешь с компьютера документ на печать, идешь в соседнюю комнату, вводишь свой номер телефона, вставляешь кредитную карточку в отсек, с нее списываются деньги за распечатку, а по окончании забираешь ее и документ.

В кампусе есть административный отдел, есть отдел оплат. Если ты не платишь, тебя предупреждают раз-другой, а потом — бац! — и тебе перед самой сессией отрубают доступ, и ты не можешь посмотреть ни своих оценок, ни расписания экзаменов: пока не заплатишь, система назад не включится.

В университете есть студенческий союз, который делает новоприбывшим группам тур по университету, организует культурную жизнь, разные дополнительные курсы, а еще тусовки, поездки примерно раз в месяц на природу: вместе попить пива и поболтать. Они организуют пробеги и марафоны по городу, выбивают скидки во всяких ресторанчиках или кафе. Иногда у них получается «скинуть» 15−30% на еду.

Студенты, хорошо знающие предмет, проводят дополнительные (платные) занятия с младшекурсниками. Если вы ходите на эти занятия всей группой, цена делится между всеми, а если ты один — 80−90 долларов, в общем, до сотни за занятие, что сильно кусается. Моей подружке пришлось заплатить за подготовку к статистике 600 долларов.

Есть административные здания…

Что еще есть в кампусе? Например, кафе, где за 25 шекелей (8 долларов) тебе дают два огромных гарнира и рыбу или мясо. Кстати, ты можешь попросить добавки, но и без того очень много: просто не съешь. Китайскую еду можно купить. Салаты можешь сам составить из овощей. Везде можно пить кофе, а в зданиях есть специальные места, где ты можешь подогреть в микроволновке еду, которую принес с собой.

Мы попали в кампус поздно вечером. Дочь показала охраннику студенческий — и мы все прошли вместе с ней, сопровождаемые доброжелательной улыбкой: здесь это нормально, что мама, папа и бабушка могут приехать посмотреть, где учится их ребенок. Никаких тебе турникетов, никаких записей в журнал, как в иных наших вузах. Создается впечатление, что из этих двух стран на военном положении совсем не Израиль. Зачем нам такая безопасность в учебных заведениях?

Мы неторопливо погуляли по живописному кампусу, выпили кофе, прошлись по полупустым зданиям. Тем не менее в каждой из комнат сидели студенты: кто-то учил в «тихой», кто-то делал групповые задания в «громкой», где-то преподаватель втолковывал что-то студенту: все это видно из-за стеклянных, тщательно вымытых стен. Фотографировать приходилось сквозь них, чтоб не мешать. Был одиннадцатый час, а они учились, пили кофе и минералку, иногда выходили продышаться вечерним воздухом.

Все это жило и дышало, и не было охраны, которая вошла бы в аудиторию и сказала бы что-то вроде: «Восемь ноль-ноль. Ваше время истекло», — как это бывает у нас. Хочешь учиться — учись! И пусть тебе будет удобно, хоть и нелегко. Это гораздо лучше, чем наоборот.

На этом нелирическое отступление об образовании закончено.

Что важно в Израиле?

Еще с прошлых визитов в страну я поняла одну особенность израильтян: важно только по-настоящему важное. Эта черта объясняет многое, самое, казалось бы, разнородное, противоречащее, спорное. Замечательно четкие условия учебы в вузе — и раскардаш на улицах. То, почему скорая будет у тебя через три минуты, а продавщица может болтать по телефону, не обращая внимания на покупателей (справедливости ради, вызов скорой — дорогое удовольствие и потому практикуется только при острой необходимости: если люди могут, они сами едут в больницу; Израиль — не рай, хотя иногда таковым и кажется).

Повторюсь: важно — важное. Вот почему в отличие от многих стран ты можешь зайти в туалет любого кафе бесплатно (увы, это когда-то всеобщее западное правило постепенно выходит там из обихода) или попросить в кафе бесплатной воды и посидеть за столиком: в Израиле надо постоянно пить, иначе тепловой удар обеспечен. Однако при этом тебя вовсе не будет ждать дежурная улыбка официанта.

То же и с обустройством в отеле: заказанные комнаты с видом на море были невесть кем и невесть когда перепутаны, и по утрам наш взор услаждала бесконечная тель-авивская стройка. «Ну, как же, вот у вас море!» — в одном из окон служащая находит голубой лоскуток между двумя высокими зданиями. Т.е. формально море есть — мы ж не запрашивали конкретный размер и объем. Протокол соблюден. А видно его или нет — не столь важно. С другой стороны, правилом можно и пренебречь и в пользу клиента: потому-то в отеле, где no smoking, тебе сочувственно улыбаются и говорят: вы только в окошко высуньтесь. Курить, высунувшись в большое окно, можно, потому что это никому не повредит: комната не пропитается дымом, будет лишь нарушено одно из многих правил. Исполнить их все невозможно, а с людьми надо по-людски.

Отсюда легкость, даже «безбашенность», присутствующая, как кажется туристу, повсеместно. Ан нет. Простейшую мазь с антибиотиком пришлось везти детям из Беларуси: иначе с нарывом на пальце надо бежать к врачу за рецептом. Или вот еще один пример. Попытка купить более или менее подходящие очки вместо утерянных мужем, как это можно было бы сделать в наших оптиках, не удается: очки приходится заказывать всерьез, измеряя зрение, проверяя на астигматизм, дожидаясь сутки, нужные для изготовления. Почему нельзя просто продать что-нибудь мало-мальски подходящее? Потому что это может повредить человеку. Более того, уже после заказа и оплаты были тщательно записаны не только фамилия и имя заказчика, но и его гражданство, и паспортные данные. Зачем? Не знаю. Но, видимо, это из тех правил, которые важно выполнять. Потому-то туристы удивляются причудливому сочетанию бюрократических процедур и хаоса, которые не просто сосуществуют, но и как-то поддерживают друг друга.

Принцип «важно только важное» особенно бросается в глаза на улицах Тель-Авива. Да, по минским параметрам на них беспорядок. А так ли важен этот излюбленный нами порядочек? Беспорядок, потому что все строится, жизнь бурлит, кипит, толпа смеется, всюду бегают дети, недоеденный круассан с тарелки могут доедать веселые воробьи, а на стульчике в кафе — восседать пес и внимательно рассматривать меню…

При этом тарелки чистые, стаканы тоже, а еда — бесподобная. Беспорядок — следствие жизни, раскованности и темперамента: и то, что маленькая девочка носится, хохоча, по центральной улице, за ней — папа, за ним — собака, а за ними мама, все смеются, и никто из прохожих не дергает их и не шикает — в этом есть свой «цимес». То, что они осложняют движение пешеходов — неважно.

Важно, что никто никогда не перейдет на красный свет, что всюду есть пандусы для инвалидов, а через каждые три метра деревянные скамейки, чтобы прохожий мог отдохнуть. На некоторых из них — табличка с именем: скамейка воздвигнута в память Эстер Розенблюм или Аарона Шульца. По мне, это лучше, чем броский памятник: когда твое имя служит тем, кто на земле, самым бытовым и доброжелательным образом. После смерти я бы хотела «превратиться» в такую скамейку — только не в Тель-Авиве, а в Минске.

Принцип «важно только важное» и объясняет, почему этот шумный, жизнерадостный народ, который ведет себя не просто свободно, но очень свободно, мгновенно мобилизуется при угрозе врага: помогают стареньким соседям спуститься в бомбоубежище, обезвреживают террориста на остановке до появления полиции… Вот, несколько дней назад то ли раввин, то ли просто ортодоксальный еврей из Петах-Тиквы, раненный ножом террориста, вытащил нож из раны — и убил им напавшего. Во время военных операций женщины выходят из своих домов и устраивают походные кухни прямо на улицах, наливая суп и наделяя бутербродами проходящих солдат — девочек и мальчиков, которые идут их защищать.

Еврейское счастье

Война, постоянная война. И тем не менее, по индексу счастья израильтяне — одиннадцатый в мире народ (для сравнения: Соединенные Штаты Америки находятся на 15-м месте, Бразилия — на 16-м, Великобритания — на 21-м, Франция — на 29-м, Германия — на 26-м, Япония — на 46-м, а мы с вами — на 56-м). Как это может быть в условиях непрекращающейся войны? «Ну, во-первых, наше счастье — дети, и чем их больше, тем больше счастья, — объясняет наш друг Илья. — А во-вторых, знание, что в любой миг тебя может смести с лица земли, приучает жить сегодняшним днем. Радоваться тому, что есть вот в этот миг».

Кстати, Илья и его жена Рита, у которых был только один ребенок (непомерно мало по израильским меркам), ценою огромных материальных и моральных затрат, будучи уже не в самом молодом возрасте, удочерили слабенькую и крошечную не по возрасту девочку из одесского детдома. Теперь Поле 12 лет, она здоровая и крепкая, прекрасно учится, увлекается конным спортом, болтает на трех языках, объездила полмира и имеет самых лучших маму и папу, которых можно себе представить. Они счастливы. Она счастлива. Счастье заразительно. Особенно если не загадывать на будущее.

Отсюда странный оптимистический фатализм. «У нас на дорогах больше гибнет», — говорят израильтяне. Хотя дороги в Израиле хорошие. Вот и сейчас, в этот самый миг, прочитала новости о терактах сразу в трех местах: в Иерусалиме, в Петах-Тикве и в прекрасном Яффо. Несколько человек ранено, несколько убито. Нервничаю, пишу дочери. «А, — легко отвечает она, — что-то такое я слышала, там какой-то мужиктреснул гитарой по голове террористу, задержал его на пляже». Это не рисовка. Так это и воспринимается.

Иногда доходит до парадоксальных реакций. Вот что рассказал мне почти незнакомый молодой человек: «Тут есть стадная реакция защитного смеха. Мы максимум присоединяемся к этой стадной реакции и ржем, кто кого где зарежет. Тут есть шутки в Сети от пацанов типа: „Малышка, садись ко мне на колени, я защищу тебя от злого террориста“. Тут что страшно, так это привычка жизни в войне, для них, для этих ребят, которые тут родились, все эти конфликты, нападки и т.д. — это не что-то необычное, это „опять“, у них в голове врубается постмодернизм, и они пытаются креативить и бороться с этим».

Юмор, даже черный, — победа над страхом. Особенно если конца страшному не видно. Принимая жизнь в Израиле, принимаешь и этот фатализм: он приходит сам — даже к туристам. В Израиле не боишься: может, потому что здесь так сладостно жить сегодняшним днем.

Из этого вытекает следствие первое: живи полной жизнью и не мешай другим быть другими. Мужчина в шортах, а рядом другой — в глухом сюртуке и с пейсами. Девочка в жестком мини, а рядом ее ровесница — в длинной юбке, чулках и закрытых туфлях. Женщина в традиционном парике, а рядом — панкушка.

Нет, разумеется, не все так благостно. В религиозный квартал Иерусалима в мини лучше не соваться. И за руки мужчине и женщине там держаться нельзя, даже если они женаты. Но в общем пространстве тель-авивской улицы они — один народ. Народ с разными общинами: русскими и эфиопскими, испанскими и французскими, польскими и иракскими. И те, кто родился уже здесь — сабры. И израильские арабы. И израильские христиане. И израильские арабы-христиане…

Отгороженность, даже неприязнь между общинами — все это есть, напряжено, как натянутая струна. Но мне, туристу, этого не видно. Я лишь в начале понимания. А вот израильтянам приходится искать компромисс. Иначе — новый виток войны. Приходится пытаться понять правила «других», пока это возможно. И давать отпор, если «другие» агрессивно отказываются понять твои правила.

Люди — разные: не понимая этого, жить в Израиле невозможно. В том числе физически разные: кому-то повезло больше, кому-то меньше. Отсюда одна из самых симпатичных израильских установок: надо помогать тем, кому повезло меньше. Ярче всего это видно по особому вниманию к инвалидам: каждый раз, когда я видела пандусы и широкие проезды в музеях Тель-Авива, у меня екало сердце при воспоминании о моих белорусских друзьях-колясочниках.

Речь не только о физических, но и ментальных инвалидах. В одну из прошлых поездок я оказалась в Димоне, в интернате для людей с тяжелыми психическими расстройствами. Юдоль скорби? Ничего подобного! Оазис в пустыне. Цветы, пальмы, хорошенькие, нарядные комнатки. Была Ханука с приглашенным ансамблем и сладким столом: те, кто мог, пели и плясали, те, кто нет, — хлопали с колясок и каталок. Но то праздник, а как же в обычной жизни? Не хуже, я специально узнавала: так, например, раз в неделю желающих возили из интерната в Тель-Авив на уроки пения или рисования. Их не только пичкали таблетками — их развлекали. Если в интернате образовывались пары, им не мешали предаваться земным радостям, предварительно поставив женщинам спирали. А раз в несколько месяцев эти пары привозили на выходные в какой-то большой город, устраивая им в отеле медовый уик-энд.

Следствие второе. Человек имеет право на счастье, просто потому что он человек. Счастье в Израиле нелегкое: и не только из-за воинственных соседей, но и из-за недостатка ресурсов, нужных для процветания. Даже самых естественных для нас. Вспоминаю слова высокого чиновника, противопоставлявшего зеленую Беларусь сухому каменистому Израилю — в пользу первой, разумеется… Мол, у нас тут все так красиво, а вот там, у них, и посмотреть не на что. Не знаю, почему ему не пришла в голову простая мысль о разнице в климате? Вода, вода…

Как-то незаметно для себя обнаружила, что в Израиле становлюсь под душ, затем выключаю, намыливаюсь и лишь потом вновь включаю душ. А с недавнего времени — так же незаметно — поняла: так я делаю и в Минске.

Почему жители Тель-Авива так гордятся своим фонтаном на улице Дизенгоф? Наши, минские, куда роскошнее. Не только потому, что некогда он иллюстрировал связь «воды и пламени» (сейчас, когда фонтан выцвел, этого принципа уже не видно), но и потому, что фонтан — символ того, что и в пустыне можно создать оазис — даже с такой роскошью, как фонтан. (Кстати, насчет оазисов: ныне в Израиле 66 национальных парков и 190 заповедников.)

Отступление второе, лирическое

О Тель-Авиве. Что обращает на себя внимание в Тель-Авиве, если бываешь там хотя бы раз в году? Он все время меняется, потому что постоянно достраивается и перестраивается. Всюду шум, грохот, подъемные краны, рабочие в униформе и касках: город живет, обрастая новыми зданиями, как грибами после дождя, и потому неузнаваем: это будто сверхпроект, рассчитанный на тысячелетия, может, до прихода Мессии — и оттого он все время меняет облик, как змея сбрасывает кожу. (Чувствуется сходство с Берлином — городом, настолько нацеленным в будущее, что он никак не может предстать в более или менее законченном виде.)

Тем, кто хочет живописности, днем можно погулять по бульвару Ротшильда; тем, кто жаждет «европейскости», — по бывшей немецкой колонии — Сароне; кто, напротив, хочет «востока-востока», — по древнему поселению Яффо (не забудьте полюбоваться висящим деревом, найти улицу со своим знаком Зодиака, а потом всласть поторговаться на блошином рынке); поклонники искусства, вам — в великолепный Национальный музей, а тем, кто тяготеет к старине, советую погулять по Неве-Цедек.

«Мы, тель-авивцы, все сумасшедшие. Вам не говорили, что мы все сумасшедшие?» — спрашивает продавщица обуви.

Ну да, есть немножко, особенно если считать, что бьющая через край энергетика — безумие. И это безумие заразительно. Пока выбирали мужу очки, вышла на темную улицу и увидела следующее. Моя мама, довольно сдержанная дама, да вдобавку стесняющаяся незнания языков, сидя на ступеньках магазина, энергично общается с вышедшим покурить продавцом. Я так и не поняла, на каком языке они беседуют: он не владел ни русским, ни английским, она — ни английским, ни ивритом. Но при этом они, кажется, прекрасно понимали друг друга — иначе откуда столько лучезарной и взаимной симпатии?

Тель-Авив — веселый город. На него невозможно сердиться и обижаться. Ведь города, как люди… а люди — да, как города.

Вспоминается другая история этих дней. Мы с мамой ехали в такси. За рулем сидел старик с иссохшим, очень мрачным и выразительным лицом. Израиль не Европа, тут тебе будут улыбаться не по долгу службы, а из симпатии, ежели повезет. И вот начинается излюбленная игра таксистов — развод туристов по полной… Кружит он нас по всему городу, накручивает.

И все это время в грязной машине звучит музыка, милая американская попса 60-х. Голос красивый, бархатный, в меру сладкий. Начинаю тихо подпевать Love me tender Пресли. И вдруг угрюмый водитель говорит: «А это я пою». Вынимает диск, показывает: его фото, песни. Мы восхищенно ахаем, а он все кружит на одном месте — объезжает квартал вокруг отеля. Наконец на пятом кругу по моей настоятельной просьбе остановился. На счетчике — 60 шекелей. Даю сто, ожидая сдачи. Вместо этого он сует мне в руки желтый диск со своими записями. На нем фото очаровательного парнишки с гитарой. И понимаешь, что обдурили, и дураком быть почему-то необидно, и мама будет слушать этот диск в машине. Словом, все в выигрыше.

В шесть часов вечера на улицы Тель-Авива мгновенно, рывком, ниспадает тьма. Вечер воскресенья — первого рабочего дня недели. И если днем некоторые туристы недоумевают, что же красивого в этом сумбурном городе, то вечером, когда улицы начинают сиять огнями, заполняются музыкой и смехом и превращаются в одну большую зону общения, понимаешь: самое красивое тут не архитектурные строения и не витрины (среди которых, кстати, множество свадебных), а люди. Вечером все дороги ведут на веселую, вечно праздничную, сияющую Дизенгоф, улицу имени первого мэра Тель-Авива, завещавшего свой дом и свое имущество любимому городу. Днем, впрочем, она тоже очень оживлена.

Отступление про Дизенгоф, историческое и веселое

С улицей Дизенгоф связана знаменательная — и очень тель-авивская — история. 14 мая 1948 года Давид Бен-Гурион провозгласил независимость Государства Израиль — и сделал он это как раз в бывшем доме Меира Дизенгофа, к тому времени ставшего музеем. Это место было выбрано не случайно: с одной стороны, чтоб избежать религиозных трений, которые могли возникнуть на менее светских улицах, с другой — чтоб спастись от бомбежки (дом Дизенгофа невелик и не отличается помпезностью). Оповещение должно было произойти по началу шаббата, потому выбрали время — 4 часа.

Приглашения на церемонию были разосланы с посыльными утром 14 мая с просьбой хранить событие в секрете: спустя несколько часов истекал срок мандата Британии на Палестину. Окончательный текст Декларации независимости был утвержден за час до начала церемонии. Словом, блюлась строжайшая секретность. Однако машина, на которой курьер вез текст в дом Дизенгофа, была остановлена за превышение скорости. По слухам, у водителя не оказалось прав, и дабы спасти то ли бумагу, то ли себя, он сообщил полицейскому, что именно он везет в здание музея, да еще и обвинил блюстителя порядка в том, что он препятствует провозглашению нового государства. Разумеется, постовой пустил человека без прав, на всех парах несущегося к дому Дизенгофа. Важно лишь важное, понимаете ли?

Декларация была доставлена ровно в 15.59. Правда, к этому времени весь Тель-Авив уже знал, какая тайна будет раскрыта евреям Израиля перед шаббатом.

Продолжение следует. Из него вы узнаете об «изральской военщине», об отношениях арабов и евреев, о донецком мальчике Виталике и о самой терпимой религии на свете.
Читать полностью: http://news.tut.by/culture/489064.html

Часть II. Толерантность и война

29 февраля, последний день зимы. На градуснике те же плюс тридцать. Запасаемся водой, втискиваемся впятером в крошечную машину. Сегодняшний день мы проведем в Хайфе.

Нелирическое отступление об «израильской военщине». Разговор с Андреем

По дороге разговариваем об армии. Понятно почему: повсюду мальчики и девочки то в оливковом, то в бежевом обмундировании.— А «косят» ли у вас от армии? — спрашиваю.— «Косят», — отвечает Андрей, друг моей дочери. — Многие отказываются идти в боевые части.Вот что у них называется «косить».— Много — это сколько?— В боевые части идут всего лишь семьдесят процентов. Это исключительно по своему желанию.Ого, думаю. Выходит, целых семьдесят выбрали боевые? Интересно, сколько б выбрало у нас?Оказывается, призывник получает анкету, в которой может указать свои предпочтения (не больше трех, а для девушек — пяти). На основе этих данных Цахал подбирает для них место службы. Отсрочкой пользуются те, кто решил сначала получить образование: свои 36 месяцев (для девушек — 24) они отслужат потом.

Андрей среди тех, кто три года прослужил в боевых частях. Остальные 30% занимаются вещами попроще. Например, могут охранять шоссе, ведущее мимо арабских поселений: их жители нередко выходят из своих домов и пытаются забросать машины камнями. Или дежурить на вышках. Или на блокпостах. Или куховарить. Все это кажется моему собеседнику рутиной, неинтересной работой. Хочется спросить: а туалеты зубными щетками не заставляли отмывать? Или траву красить в зеленый цвет к приезду высокого начальства? Или рыть яму от забора до обеда, а от обеда закапывать ее до забора… Нерутинную работу он называет «миссией». В этом не чувствуется пафоса. Ощущается, как миссия, так и называется. Разговор без подробностей: он не рассказывает, я не настаиваю. Потому — лишь о том, что запомнилось.Например, ситуации, когда к границе выбегают целыми селениями и начинают кидаться камнями или чем похуже.— И что же, вы стреляли в них?— В таких случаях мы несколько раз предупреждаем, потом стреляем в воздух, а если не прекращают — то по ногам. Не боевыми патронами, а резиновыми. Больно, но вреда здоровью не наносит. Тогда они уходят. Иногда и резиновыми стрелять нельзя: они любят выставлять перед собой детишек как живой щит.«Израильская военщина,
Известная всему свету…
Как мать говорю, как женщина,
Требую к ответу»,— пел когда-то Александр Галич.Помню, в детстве становилось страшно даже от самого этого словосочетания. Из кого же состоит эта военщина?Вот она, в свой свободный вечер гуляет по одному из модных районов Тель-Авива — Сароне.

В израильской армии нет дедовщины. Правда, у старослужащих больше прав не выполнять черную работу, но никто никому постели не стелет и ботинок не чистит. К попыткам дедовщины относятся очень строго. Виновник отправляется в военную тюрьму с понижением в звании.Как же это, армия без дедовщины? Ведь в ней всегда есть люди разных возрастов. Разного опыта, разных званий! И чтоб более сильные не третировали «салаг», как это возможно? Так вот — возможно. В Израиле любой солдат может подойти к любому офицеру и спросить о том, что считает нужным. Не то чтобы там отсутствовала субординация — основа любой армии, но она скрытая: ты должен выполнять приказ командира, но не должен приветствовать его, вытягиваясь во фрунт и отдавая салют.

Смешно это было бы в стране, где нет обращения «на вы».Как и во всякой армии, в израильской многое строится на приказе и послушании, но еще больше — на личной ответственности. Ты должен уметь защитить родину.

В остальное время можешь заниматься чем угодно. Если солдаты служат недалеко от дома, могут по вечерам возвращаться домой. Тех, кто подальше живет, — отпускают на Шаббат (пятницу и субботу).Отпускают, правда, с одним условием: каждый обязан взять с собой автомат на случай внезапного объявления войны. Я выяснила: ружье в зависимости от набора частей весит от 3 до 5 кг. Что это значит? То, что огромный процент населения имеет на руках оружие, однако оно практически никогда не пускается в ход «не по делу».Вспоминаю рассказ друга. Его дочка вместе с подружками, ночью возвращаясь домой в полной форме и с оружием, решила поплескаться в море голышом. Спрятали автоматы под одеждой — и айда купаться! Им же всего по восемнадцать! Вспоминается старый анекдот: «Пока у нас в стране бардак — мы непобедимы». А знаете почему? Потому что они счастливы сегодняшним днем, часом, вот этим мигом. Узнай об этом начальство — девчонкам было бы не сдобровать. Но пронесло. Впрочем, спустя два года жизнь женщины-солдата (хаялет) все равно заканчивается — и нередко свадьбой. Кстати, частенько в той же Сароне, где в увольнительную она пила израильский кофе-афух.

В воскресенье утром (это первый рабочий день в Израиле) создается впечатление всеобщей мобилизации: автобусы переполнены молодежью в военной форме. Солдатам не рекомендуют путешествовать автостопом: бывали случаи похищения их арабами. Тем не менее, особенно на Шаббат, когда общественный транспорт не ходит, приходится передвигаться и таким образом. На счастье, существует негласное правило: любой водитель, видя на дороге солдата, должен остановиться и подвезти его, если по пути, конечно.

Возвращаемся к разговору с Андреем. В Израиле Андрей без родителей. Для таких, как он, есть особый статус «одинокий солдат». Но это не значит, что ему некуда было поехать в выходные: многие семьи берут «одиноких солдат» под опеку, и ребята ездят к ним на Шаббат и праздники по три года кряду. Естественно, и после армии общение не прерывается.

Израильские арабы тоже имеют право служить в армии — сугубо по желанию, но это происходит так редко, что подобные истории описываются в газетах. Разумеется, они не участвуют в боевых действиях, не попадают в «элитные войска», но могут, к примеру, служить в военной полиции. Я думала: это потому, что армия им не доверяет, но Андрей раскрыл и другую причину, более тонкого свойства: «Ну как же они могут воевать со своими? Это неправильно». В обязательном порядке призываются израильские друзы. Добровольно идут бедуины. Бедуины — потрясающие следопыты. Друзы сильны в партизанской борьбе в горах, на севере. Среди них есть генералы: а это звание в Израиле получить не так-то просто.Создается впечатление, что у солдата в Израиле не жизнь, а рай. Неверное. Как и многие наши представления об Израиле. Не рай. Но и не ад. Не два года, выпавших из жизни, а три года осознанной службы своей стране.На этом нелирическое отступление об израильской армии заканчивается: мы въезжаем в Хайфу.

 

В Израиле есть поговорка: «Иерусалим молится, Хайфа работает, а Тель-Авив — отдыхает». Все это «шутка юмора», но специфика все же ухвачена. Хайфа — это в первую очередь огромный порт, узел железных дорог, крупный нефтеперегонный комбинат, металлургические, химические и цементные заводы, ну и конечно, судостроительный завод, где работают более 2000 человек. Жить в Хайфе дешевле, чем в Тель-Авиве и его пригородах, во всяком случае аренда квартиры ниже в полтора-два раза. Может быть, поэтому на улицах Хайфы чаще звучит русский язык: едут, все едут с просторов бывшего СССР …

В Хайфе есть на что посмотреть: чего стоит сама библейская гора Кармель («Виноградник Божий»), которая считается родиной ордена кармелитов! Сады, парки, монастырь кармелитов, пещера Илии-пророка, смотровые площадки, бывшая «немецкая колония» темплеров — отколовшейся ветви лютеранства, множество музеев — в том числе японский с садом камней, заповедник Ха-Кармель, зоопарк, квартал Кабабир, в котором живут последователи мусульманской секты ахмедитов…

Словом, вы поняли: иудаизм, христианство, ислам, их ответвления — все нашли себе место в этом городе, считающемся в Израиле самым толерантным. Наше время ограничено, и потому мы идем к самому знаменитому месту Хайфы — к Садам Бахаи, раскинувшимся на горе Кармель. К самому толерантному месту толерантной Хайфы.

 

Хайфа толерантная: бахаи

Бахаизм — религия сравнительно новая, но уже завоевавшая в мире 6 миллионов сторонников, и я сейчас попробую объяснить почему.Был такой человек, молодой торговец по имени Сейид Али-Мухаммад, жил он в Персии, в Ширазе, и по религиозным убеждениям относился к шиитам. И вдруг в 1844 году он провозгласил скорое Богоявление, «ожидаемое всеми народами мира», и взял себе имя Баб («Врата» по-арабски).

Из проповеди Баба не ясно, считал ли он этим новым Богочеловеком себя в потенциале, или кого-то иного, к скорому появлению которого надо начинать готовиться. В любом случае исламисты не были в восторге: сперва они долго преследовали Баба и его апологетов, потом посадили в тюрьму и спустя несколько лет публично казнили. Затем они бросили его останки собакам, но каким-то образом кости сохранились. 50 лет его прах странствовал в разных кораблях по миру, не находя упокоения, и в последний год XIX века был перевезен в Акко, древний город, что в двух десятках километров от Хайфы.Преемником Баба стал Хусейн Али, или Бахаулла.

Он тоже отсидел в тюрьме, только уже в Акко: мусульмане не простили ему «измены» исламу, впрочем, он не был казнен и даже потом отпущен на свободу.Итак, уже к началу ХХ века новая вера имела два необходимых религиозных основания: идею грядущего Богоявления и своих собственных мучеников. А вот для ее продвижения понадобился «менеджмент», коим и занялся сын Бахауллы, Абд Альбаха. Благодаря ему новая религия получила признание сперва в Америке, Канаде, Индии, Южной Африке, Австралии и еще примерно в ста странах. Однако приверженцы бахаизма с конца XIX столетия настаивали на том, что его духовный центр — в Хайфе. И тогда британские власти позволили им основать в Хайфе культовый центр. А в 1909 году началось долгое строительство усыпальницы Бахаулла, которое завершилось в конце 50-х годов. Были попытки разгромить святилище: так, в 1956 году было захвачено в плен огромное египетское судно «Ибрагим Аль-Уаль», которое подошло вплотную к Хайфе. Плененный капитан объяснил свою миссию так: «Я получил приказ от Насера разбомбить центр Бахаи, который символизирует раскол исламского единства». Хомейни преследовал бахаев, как волк ягнят: немногие, кому повезло уцелеть, переселились в Израиль. Вера крепнет на костях жертв.И вот спустя 34 года после установки мавзолея начались работы по созданию Бахайских садов — девятнадцати прекрасных террас: девять — в верхней части садов, столько же внизу, а центральная площадка украшена усыпальницей Бахауллы. Числа 19 и 9 для бахаи сакральны, и не случайно их календарь состоит из 19 месяцев по 19 дней в каждом.

 

Сады — плод совмещения роскошных парков при дворцах восточных владык (напоминает что-то из фильмов про Алладина) — и не менее роскошных придворных французских регулярных садов. Может, это следствие экуменизма? Ведь нет, пожалуй, на земле более экуменистической, всеприимной веры, чем бахайская. Согласно ей, все религии должны объединиться — а потому Христос, Будда, Магомет, Заратустра, Кришна считаются воплощениями единого Бога, а не божествами разных религий.Спустимся по дорожкам — ибо право подниматься по террасам имеют лишь бахаи, простые смертные должны двигаться только вниз… Великолепие садов несомненно, но лично для меня чуть более великолепно, чем диктуют соображения хорошего вкуса. Они театральны, выстроены под линеечку, тщательно ухожены 600 волонтерами из разных стран мира. Скульптурные фигурки отдают кичем.

 

 

Сады похожи на роскошную голливудскую декорацию для фильма о Востоке.А вот святилище, куда вступаешь босыми ногами, неожиданно скромное, домашнее и милое. Там я и помолилась за всех тех, кто просил меня помолиться о них на Святой земле, поскольку в Иерусалим мы в этот раз не собирались. У бахаи можно: они добрые, принимают всех.Делами мировой общины бахаи управляет Всемирный дом справедливости. Раз в пять лет избирается Совет девяти. На то, какие решения принимает этот орган, у экскурсовода ответа не было, как, впрочем, и на многие другие вопросы: историю бахаи мне пришлось штудировать уже дома… И именно дома, постфактум, я поняла и силу, и слабость бахаи. И привлекательность этой веры, и невозможность

ее существования в качестве твердой основательной религии.По иронии судьбы мировыми становятся религии, которые не рассчитаны на всех, — лишь на «своих» (просто их постепенно разделяет все большее число людей), для бахаи же свой — это каждый. Ему не надо отказываться ни от каких верований. Не надо ходить в крестовые походы и обезглавливать неверных. Для бахаи невозможна инквизиция и анафема… Увы, побеждают те религии, в анамнезе которых все это есть.А что ж у бахаи? Каковы их воззрения?

• Единство рода человеческого. Все люди на земле — овцы в стаде пастыря, единого Бога.
• Единство всех религий. Бахаи не являются противниками никаких иных религий.
• Единство религии и науки: рука об руку они должны служить благу человечества.
• Отказ от всех видов предрассудков (расовых, национальных, религиозных, классовых, политических).
• Самостоятельный поиск истины каждым верующим. Верить надо не в авторитет, а в добрые отношения между народами.
• Значимость и необходимость всеобщего образования.
• Равноправие мужчин и женщин.
• Устранение крайних форм бедности и богатства.
• Язык, с помощью которого люди разных народов свободно смогут понимать друг друга.
• Создание новой мировой цивилизации духовного характера.

 

Ну и «по мелочи»: отказ от азартных игр, от употребления алкоголя или наркотиков в том случае, если последние не назначены врачом.О чем это?

О том, что быть настоящим бахаи, значит, просто быть очень хорошим человеком. Где ж нас столько наберется-то, чтоб эта религия стала мировой? А жаль…Мы спустились с нижнего яруса и под палящим солнцем пошли искать кафе — по возможности продуваемое всеми ветрами. Нашли. Разговорились с официантом.

Лирическое отступление о Виталике

Виталик, двадцать три года. Учился программированию в Донецке, затем — не знаю уж чему — в Германии. Владеет пятью языками: кроме русского, украинского и иврита — немецким и английским. Перебрался в городок Нешер из-за войны. Нет, он не собирается оставаться в Израиле навсегда. Он хочет поработать, вернуться в Украину — и писать книги. Он и сейчас пишет — по-русски, но хочет перейти на украинский. Говорит: спасибо, что вы нормальные люди. А то приезжают туристы, и начинается «крымнаш». Уходя, оглядываюсь, Виталик убирает посуду со стола. Я знаю: так и будет. Он вернется домой. До чего же хочется, чтобы наши тоже возвращались… пусть не все, пусть не всегда, но хотя бы кто-то, когда-то… И чтобы тут их ждали.Лирическое отступление о Виталике закончено.

Евреи и арабы: за порогом толерантности

Значительную часть жизни я занималась этническими и религиозными стереотипами — по основной профессии я этнокультуролог. Противостояние евреев и арабов — то место, где я перестаю быть исследователем. Исследовать можно лишь то, от чего ты способен отойти, над чем можешь подняться. Я не могу подняться над роликом «Успеет ли еврейская бабушка спуститься в бомбоубежище за пятнадцать минут» — и над фотографией мертвого ребенка в секторе Газа. Да, я знаю, что ответная израильская ракета автоматически летит по математически выверенной траектории ровно туда, откуда прилетела палестинская; что боевики намеренно стреляют из жилых кварталов, выставляя перед собой все тот же живой щит из стариков, женщин, детей… но даже зная это, я не могу смотреть в изумленные глаза мертвого ребенка. И не могу видеть фотографии красавицы-еврейки Адар Бухрис двадцати лет от роду, которую 34-летний террорист — не палестинец, израильский араб — убил ножом в спину на остановке, где она ждала автобуса, чтобы ехать на учебу. На таких же остановках ждут автобусов моя дочь и ее друг — иногда глубоким вечером: занятия в университете кончаются поздно.

 

Лицо терроризма меняется: теперь это не только те, кто зовет себя «палестинцами», но дети тех, кто выросли в Израиле. И часто это действительно дети или подростки. Вот эту женщину, 39-летнюю мать шестерых детей, медсестру Дафну Меир, убил подросток из соседнего селения. Сделал он это на пороге ее дома: дочки и сыновья Дафны играли в соседней комнате, и она попыталась закрыть их своим телом от шестнадцатилетнего террориста. А он просто проходил мимо. Увидел женщину, красящую крыльцо, и вынул из кармана нож… После чего его отец дал интервью палестинским СМИ, в котором сказал, что гордится поступком сына.

А это 40-летний раввин Яаков Литман и его восемнадцатилетний сын Натаниэль. Они ехали на свадьбу дочери Яакова и сестры Натаниэля в поселок Мейтар. Их расстреляли по дороге.

Euronews говорит о таких событиях мало и вскользь: ведь палестинцев погибло больше, а мы привыкли жалеть ту сторону, в которой больше жертв. Нам не жаль тех, кто сумел создать системы противоракетной обороны, выстроил бомбоубежища, кто спасает старых и малых, не делая из них живого щита. Эти по определению виноваты: они сильнее. Мы можем пожалеть евреев — жертв Холокоста, но евреев, отстаивающих свое небольшое государство, большинство понять неспособно. Посмотрите на эту карту: вот «великий и могучий» Израиль в кругу арабских стран. А вот палестинский кусочек в самой его середине — сектор Газа.

На карте показаны 22 арабских государства, члены Лиги арабских государств. Обратите внимание на их размер по сравнению с Израилем. Дополнение: 57 государств, принадлежащих Организации исламского Сотрудничества. Иллюстрация: www.maozisrael.org

Не постичь.Как же все это воспринимается на уровне израильского быта?Помню, как, входя вместе с нами в отель, приятельница посмотрела на портье и негромко презрительно сказала: «Младший брат». — «В смысле?» — «В смысле араб». Он не сказал еще ни слова, у него была невыразительная, скорее, европейская внешность, светлая кожа, но она безошибочно вычислила в нем «чужого». Это было как несильный, но чувствительный удар в подреберье. Но помню и другое: как во время бомбардировок в Ашдоде в течение недель та же приятельница примерно раз в час писала на ФБ: «Мы в порядке». Это значило: вновь летела ракета, вновь выла сирена, ее семья вновь спускалась в бомбоубежище, а выйдя, извещала друзей: мы с детьми живы.Помню, как шутил друг-врач: «У меня как раз во время воздушной тревоги живот прихватило на работе. Сижу орлом и думаю: если сейчас ракета попадет — вот забавно будет, когда меня найдут в таком виде».Помню, что писала в те же дни подруга: «Вот думаю, принимать ли душ, а то неохота, как вчера, дважды выскакивать из квартиры на лестницу, наскоро обернувшись полотенцем». В старых домах нет бомбоубежищ: потому все выскакивают на лестницу, в чем есть: кто в пижаме, кто в халатике на голое тело, кто в трусах. И в этот момент общей опасности они — нелепые в своей полуодетости — четко осознают: мы — израильтяне, мы — семья. Мы — нация. И то, что они умеют смеяться над собой, делает их нацией не менее, как то, что они умеют постоять за себя.Это мои близкие. И потому я понимаю, что в какой-то момент должна буду выбрать. Но пока не могу. Я не умею ненавидеть. На улицах Израиля я не отличу еврея от араба. На рынке в Хайфе тоже — разве что по кипе на голове евреев, если она есть.

 

Потому для меня особенно важно понять. А значит, услышать, что об этом говорят сами израильтяне. Увы, другой стороны — арабов — среди моих знакомых сейчас нет.

Мария, 36 лет. «Я знаю несколько пар, где муж араб, а жена из Европы или бывшего Союза. У них красивые дети, образованные, но часто сталкивающиеся с конфликтами, особенно в школах или на улице. У некоторых пар были конфликты в семье, т.к. многие не поддерживали их выбор, и занимало немало времени, чтобы семьи и родители смирились с выбором их детей… В самом арабском сообществе существует очень большой разрыв между бедными и богатыми. В местном израильском или репатриантском обществе такого сильного разрыва заметить нельзя. В течение последних лет количество детей и родственников в арабских семьях уменьшается, а качество жизни и образования увеличивается».

Наташа, 27 лет, вышедшая замуж за араба-христианина. «Предрассудков много, да. Но мы любим друг друга. Мы счастливы».

Сюзанна, 65 лет. «Я сорок лет прожила в Париже. В 16 впервые побывала в Израиле — и поняла, что когда-нибудь буду жить именно здесь. Хотя вы не можете себе представить, какая трудная тогда, в 60-х, была здесь жизнь. Но сколько было счастья, энтузиазма! Все были свои! Я окончила Сорбонну, работала, вышла замуж там, в Париже, родила двоих детей, а когда они выросли, переехала с ними сюда. У меня семь внуков, представляете? Вы только посмотрите, какие тут закаты над Мертвым морем! Посмотрите, как строится Тель-Авив! Эту страну невозможно не любить… А Иерусалим — это нечто особое!». На мой вопрос: почему нельзя перенести за ворота неумолчный арабский базар, раскинутый по всему Старому городу Иерусалима, чтоб паломники могли, не протискиваясь через торговые ряды, пройти к Стене Плача, к Храму Гроба Господня, да и к мечети, в конце концов, Сюзанна жестко отвечает: «Сразу видно, что ты из Советского Союза. Эти люди живут и работают здесь сотню лет. Они имеют на это право». Добавлю: дело не только в этом. Арабам, которые продают свой дом в Старом городе Иерусалима «врагам», не остается иного выхода, как скорый и тайный выезд из страны. Их, «предателей», часто убивают свои же.

Илья, 57 лет: «Палестинцы отсчитывают себя от филистемлян. Но какие ж они филистемляне? Те исчезли задолго до появления ислама. Такой страны, как Палестина, де-юре нет. Ни в документах британского мандата, ни в турецких османских документах, ни в перечне войн и завоеваний на этой земле. Да и сейчас нет. Эти люди, приехавшие из своих стран сюда, живут не только снаружи, но и в самом Израиле, обладая рядом преимуществ перед евреями — и при этом с „палестинским самосознанием“. Веди они себя спокойно, мы бы нормально сосуществовали…»

Илья живет в новом доме: в его «гладилке» — пятиметровые стены, там же запас еды и воды. Теперь бомбоубежища научились строить прямо в квартирах. Это удобно. Но видеть это все равно жутковато. А еще более жутко сознавать, что в доме, где живет сейчас моя дочь, бомбоубежища нет вовсе.

Виталий, 23 года: «Ну, я тут человек временный. Но у меня вот девушка-арабка, например. К ней хорошо окружающие относятся, но она из Техниона (один из лучших университетов страны. — Ю.Ч.), там отобранные люди с крутыми способностями логически мыслить. Знаю, что в хай-тек есть и друзы, и арабы, в медицине вообще куча арабов. В Хайфе на остановке были три листа на иврите, русском и арабском, где было написано что-то вроде „мы, евреи и арабы Хайфы, хотим жить в мире, вместе, и не являемся частью того, что происходит“, на каждом ватмане была КУЧА подписей нормальных людей. Если мы допускаем, что нормальный человек — это тот, кто хочет жить в мире с окружающими — их тут много. Тут все ужасно устали от войны и не хотят ее».

Рита, 58 лет: «Я работаю в больнице, бок о бок с арабскими медсестрами и медбратьями. И все было прекрасно. Когда справляли новоселье, я пригласила всех сослуживцев к себе: мы пели, смеялись, веселились. А вот сейчас… понимаешь, я не знаю, кому верить, а кому — нет. Вот ведь знаешь человека сто лет, а поворачиваться к нему спиной страшно…»

Елена. «Я близко не дружу и не приятельствую. Однако на работе пересекаюсь. Здороваемся, спрашиваем, как дела, придерживаем друг другу лифт. Вообще, есть негласное правило на работе не обсуждать политику друг с другом. Если компания большая, поздравляют с праздниками и еврейскими, и арабскими. Как есть и разные арабы, с разным отношением к евреям. Христиане, например, дружелюбны. Друзы (друзы — не арабы, хотя используют арабский язык и чтут арабскую культуру. — Ю.Ч.) в своих ресторанах вывешивают израильский флаг. Когда обостряется террор, даже в таком неблизком общении чувствуется напряжение. Например, в самый разгар интифады они перестали здороваться на иврите. Мой муж, например, плотно работал с арабом из Восточного Иерусалима. Нормально общались, но семьями не дружили. Восточный Иерусалим не самый дружелюбный к евреям».

И вновь Сюзанна: «Ну зачем, скажи, евреи стали строить себе дома в Восточном Иерусалиме? С охраной, за решетками. Если раньше мы имели возможность сосуществовать на разных территориях в одном городе, зачем мы сами провоцируем арабов на бунты?»

И вновь Илья: «А почему нет? Иерусалим — еврейский город. Так было, так будет. О чем тут спорить?»

Елена: «Я лично видела арабов, прекрасно общающихся с евреями в рамках профессиональной деятельности, и танцующих на крыше своего дома, когда летели ракеты. На них, в общем, тоже летели. И это, увы, вовсе не редкость, что люди раздают конфеты, когда гибнут наши дети».

Ирина: «У меня есть друзья арабы — христиане. Есть знакомые — мусульмане. Друзья — нет. Скорее, партнерские взаимоотношения. Вместе учились на курсе с чудесным человеком, добрый, отзывчивый, дружим. Араб, христианин из Назарета. Уборщица у меня арабка, мусульманка. Много лет уже. Вот пример, ее сестра совершила хадж в Мекку и… привезла мне оттуда сувенир. Я этот сувенир поставила в сервант. Но это все стирается, как легкая пыль, как только начинаются беспорядки, как это было в Назарете или в Акко. А когда я слышу выступления наших арабских депутатов, то во мне поднимается такая волна ненависти, такое неприятие, зашкаливаю…»

Женщина, сохранившая инкогнито: «Мы в стране почти 16 лет, уже из них 15 лет стажа в государственной больнице, которая находится на юге страны и всего 35 км от сектора Газа. 50% врачей — это арабы, живущие как в еврейских городах, так и на территориях [территории, которые были отданы Израилем под управление Палестинской автономии - прим. TUT.BY]. По своему опыту могу сказать: отношение к больным очень внимательное. У меня были тяжелые роды, ко мне приходил врач, спрашивал, как я себя чувствую, может, мне можно как-то облегчить послеродовую деятельность. А когда он узнал, что я с Украины — он приходил утром и здоровался на украинской мове! Я поинтересовалась, откуда такие познания украинского языка, и выяснилось, что он учился в Донецке, женился на украинке и приехал в Израиль, где, как он считает, себя реализовал очень даже неплохо».

Мария, 36 лет: «Мы живем в Кармиэле. Почти половина окружности города занята арабскими деревнями. И они все разрастаются. Беспорядок там полный внутри их поселений — дороги разбитые, канализация почти не работает, полиция пытается туда не ездить без особой надобности, возле наших домов на поле прогуливаются коровы, козы и бараны. Мне посчастливилось не присутствовать при каких либо конфликтах, но в нашем городе недавно прошла волна недовольства, если можно это так назвать. 1 января в одном из кафе Тель-Авива был застрелен молодой парень из Кармиэля, красавец, спортсмен, умница, студент университета, гордость семьи и города. Вот тогда все жители города почувствовали прилив горя и негативного отношения к „соседям“. Что касается меня лично, то последний раз когда я ездила в Иерусалим по делам, в первый раз за почти 10 лет пребывания в Израиле почувствовала страх за свою жизнь: улочки Старого города были полупусты и вокруг было много полиции и армейских, мужчины-продавцы смотрели с подозрением, и первый раз за все это время я преодолела расстояние от Храма Гроба Господня до остановки трамвая в кратчайшее время. Кстати, в тот день на местах моих прохождений был совершен очередной теракт с разницей в два часа».

На этой фотографии слева — тот самый молодой человек, Алон Бакаль, управляющий баром на улице Дизенгоф в Тель-Авиве. Справа — убитый тогда же, в этом же баре тридцатилетний Шимон Руими: он пришел в кафе отпраздновать день рождения друга. Просто совпало так. Ведь все равно, кого убивать. Любого «неверного».
Читать полностью: http://news.tut.by/culture/489187.html

Галина, 55 лет: «Долгое время арабы существовали для меня в двух ипостасях — «нормальные люди» и «террористы». Террористов не исправит даже и могила. К «нормальным арабам» я всегда присматривалась с интересом. В последнее время все очень сильно изменилось. Из-за «ножевой интифады» меня сильно напрягает любой араб. Независимо от пола и возраста. При всей моей былой лояльности, гуманности и человеколюбии сейчас я испытываю чувство глубокого удовлетворения, когда узнаю из новостей, что террорист был «ликвидирован».

Дарья, 28 лет: «Я работаю вместе с арабами, у нас очень хорошие отношения, они очень приветливые и всегда сами предлагают помощь. Когда мы обсуждаем террор, они очень критикуют террористов и сетуют, что из-за них всех арабов считают опасными людьми. Единственное, чем они выделяются, — это разговоры на арабском языке. Они не обращают внимания что с ними в компании кто-то не понимает. Я даже многое понимать стала, а если хочу знать, о чем они говорят или смеются, мне с удовольствием переводят. Милые люди, в общем, мы дружим».

Ася. «Пару лет назад, в Иерусалиме, одна. Утром комнаты убирали симпатичные молодые ребята, хорошо говорили по-английски, оказались студенты. Подрабатывали. На третий день я решила во что было ни стало посетить Яд Вашем. Когда я утром столкнулась у лифта с этими ребятами, я попыталась что-то уточнить: может, они знают, как туда еще более коротким путем добраться? Оказалось, они не знали о существовании этого музея в принципе. Я спросила, а где они учились, в каком городе, сказали: здесь. Но они оказались палестинцы. Я по своей наивности спросила, ну и что, что палестинцы, но вы же граждане этой страны. Они переглянулись и ничего не ответили. Вот такая се ля ви. Только и вспоминаешь, когда Изи Харика (в 37) допрашивали и издевались, он кричал: фор вос? [За что? (идиш). — Ю.Ч.]. Видимо, на этот вопрос не будет ответа до конца дней».

У меня тоже нет ответа. С нежностью вспоминая друзей юности, учившихся со мной в БГУ, — и евреев, и арабов (Бат, Заир, Махмуд), спрашиваю, дорогие мои, фар вос? Простите, не знаю, как это на иврите и по-арабски.
Читать полностью: http://news.tut.by/culture/489187.html

Я по-прежнему не могу забыть фотографии мертвых детей и стариков из сектора Газа. И глаза еще живых Дафны, Адар, Яакова, Натаниэля, Шимона, Алона — тоже.И все лучше понимаю бахаи…

 

Часть III. Три личные истории, рассказ о Шаббате и лирическое отступление

Легко ли быть молодым? Женя и Андрей: разговоры перед ужином

Когда-то на заре перестройки был фильм Юриса Подниекса с таким названием. Речь там, помнится, велась о молодежи, которая выросла во лжи советского государства — и оттого протестует, борясь против трусости отцов. То, что я наблюдаю в течение месяцев, пока моя дочь обустраивается в новой действительности, вызывает тот же вопрос, правда, в не столь духовной плоскости, как у Подниекса. Быть молодым в Израиле нелегко — в самом обычном бытовом смысле. Раньше, приезжая в гости к своим ровесникам-друзьям, давно состоявшимся в этой стране, я и не представляла — насколько. Кстати, их детям тоже не так-то уж сложно: у них есть мамы и папы. Обычно семья «тянет» дочку или сына до окончания вуза. Дитя может подрабатывать, но работать в полную силу и одновременно учиться в Израиле крайне сложно: и то, и другое надо делать в полную силу. Вуз юноша или девушка обычно оканчивает годам к двадцати шести-двадцати семи (с учетом 12-летнего обучения в школе и армии). И вот тогда уж начинает потихоньку впадать ручейком в реку израильской, как писали в советских учебниках, «потогонной системы».

У молодежи, чьи родители в других странах, этот процесс начинается резче и «кровавее».

Хожу по крохотной арендованной квартирке дочери, приехавшей в Израиль на два года для получения степени МВА, и ее друга, студента-израильтянина. Квартирка находится в цокольном этаже старого дома. По углам — не выводимая ничем плесень. Не далее как вчера на голову дочери свалился громадный таракан. Тараканище, как у Чуковского, «размером с большой палец руки, а толщиной — как два пальца. Хорошо, что я не спала и он не пополз по лицу. Это он из окна впрыгнул на подушку», сообщила она мне в ежевечернем отчете. Слава богу, не тарантул, подумала я, недавно близко познакомившаяся с очень милым израильским тарантулом. Но об этом обоюдно приятном знакомстве — в следующей главке.

Рассказывают Женя и Андрей.

— Тот, кто живет один, и семья далеко — в какой-нибудь Москве или Саратове — встают на ноги долго и мучительно. Кое-кому полегче: зависит от специальности. Айтишники и медики хорошо зарабатывают. Генетика, биотехнологии, инженерия. Если ты склонен к программированию и приезжаешь с этим образованием из СНГ не в 50−60 лет, то у тебя все будет хорошо. Но тоже не сразу. Врачу сложнее — нужно подтвердить свой диплом, получить дополнительное образование. Вообще подтверждение дипломов — путь не для слабаков, — говорит дочь, моя салатные листья.

— Вообще-то в другом месте можно снять квартиру получше и дешевле. В Хайфе вообще раза в полтора-два, там 2200 за квартиру, допустим, а в окрестностях Тель-Авива — за такую же 4200. И все это за старые квартиры. Но на юге и севере работы гораздо меньше. Она сосредоточена в центре. Потому здесь, около Тель-Авива, самые высокие цены на недвижимость и аренды, — объясняет ее друг.

Фото: facebook.com/jenny.cherniavskaia

 

— В Израиле есть такая шутка: на вопрос «сколько это стоит?» отвечают: «Дорого, в Израиле все дорого». Жилье — только кредит и на несколько десятилетий. Берешь ипотеку 30-летним человеком, а заканчиваешь платить уже пенсионером. 1100 $ + «коммуналка», налог на землю (арнона), старшему по подъезду 50 $ в месяц с квартиры. Выходит около 1300 $ на дом.

— Молодым людям тяжело. Отпуск — 10 дней в году, декрет — 3 месяца после родов. Рожать едут прямо с работы… Пенсионерам лучше, но тоже тяжело, если нет семьи и не помогают. Пенсия до 1000 долларов в месяц примерно, но в Израиле это немного вообще.

— Немного мебели оставила мне старшая сестра, уехавшая из Израиля. Только самое необходимое, но нам хватает. В следующем месяце есть возможность переехать в лучшую квартиру в соседнем квартале за те же деньги, но сам переезд стоит тысячу: это грузовик вызвать и поднять все на пятый этаж — холодильник, шкаф, кровать, стол, стулья, книги.

Рассказывая, они в четыре руки готовят куриные шницели, я осматриваюсь: благо квартира такая маленькая, что слышно все и отовсюду. Скромное жилье с белыми стенами, украшенными картинками, которые Женя увезла из Минска. Как повсюду в Израиле, ледяной плиточный пол, но, слава богу, есть коврик, микроволновка и чайник, подаренные родственниками. Первые месяцы ребята кипятили чай в кастрюльке.

Утюг — новенький, в упаковке — принесла грубоватая и крикливая соседка: бесцеремонно вторглась в квартиру, осмотрелась и приволокла утюг. Израильские женщины очень добры — и бесцеремонность их той же природы, что доброта: им до всех и всего есть дело. Может. Нам показалось бы странным, что незнакомый человек обращается к нам на «ты». Возможно, эти женщины с их утюгами показались бы вам настырными. Но на них держится Израиль. Вообще, скажу по секрету, именно на таких неравнодушных женщинах и держится мир.

Потом позвонил наш сдержанный друг Илья и, поздоровавшись, первым делом спросил у незнакомой ему Жени: «Что надо?». Привез посуду и кое-какие вещи. Время от времени он заезжает к ребятам с сумкой съестного: он сам был здесь молодым, знает, каково это. Именно на таких мужчинах и держится мир, уж не говоря об Израиле.

А еще бывают факты чистого везенья: купив обновы, люди выставляют старые, но добротные вещи в специально отведенных местах на улицах. Из ФБ дочери: «Вышли мы на улицу ночью выбросить мусор. Около подъезда стоял 24-дюймовый iМac 2009 года. Принесли домой, подключили — не пашет. Сегодня отвезли в ремонт, отдали 60 долларов. Через час забрали. Теперь у нас дома есть iMac. Вот же, что такое везет!».

Рассматриваю корешки книг, которые Андрей унаследовал от сестры, а в голове прокручивается фраза из «Трамвая «Желание»: «Я всегда зависела от доброты первого встречного». Конкуренция в Израиле жестка — а люди добры. Хуже было б, если бы наоборот.

— Еда тоже стоит дорого, причем даже та, которую тут выращивают: фрукты, овощи. Особенно это касается Тель-Авива и его окрестностей. В религиозных районах жить дешевле, там все «для своих», но я не отважусь туда сунуться. Там не пройдешься в Шаббат в джинсах или короткой юбке за ручку со своим парнем. И не в Шаббат тоже не очень уютно.

— В универ я плачу деньги уже со своего счета. Но я нашел фонд, который дает стипендию для солдат-отличников с плохой экономической ситуацией, которые отслужили в боевых частях. За это я делаю 4 часа в неделю волонтерскую работу и за это получаю 16 000 шекелей, это 4000 $ в один учебный год. А универ мой стоит около 13 000 шекелей.

Утром Андрей поедет учиться. Дорога в автобусе занимает у него полтора часа в один конец. Машина для обычного студента недосягаема.

— Путешествовать или ездить на природу без машины нереально. Поезда ходят по нескольким направлениям только, по крупным городам. В Эйлат (на курорт. — Ю.Ч.) не ходят, а он далеко. Не ходят, потому что это надо проложить дорогу через пустыню, а это перерезает тропки животных и мешает их ареалу обитания. Нельзя так с ними поступать. Зато тут 50%-е скидки на проезд и много чего еще для студентов и пенсионеров. При этом проездной Андрея в другую часть страны стоит на год 700 баксов уже с учетом скидки. Но это автобусы, поезда по центру и вокруг, анлим.

Вернувшись, Андрей до ночи работает в булочной. Раз в неделю ездит помогать двум старикам — жертвам Холокоста. А утром опять на учебу. Учится он на «территориях», где средь палестинских ныне земель сохранился израильский университет Ариэль. Не так давно там на остановке палестинский парнишка, подбежав к одному из израильских ровесников, вогнал ему в спину нож. А еще есть камни, палки и коктейли Молотова, которые так весело швырять в автобусы, крича «Аллах акбар!»…

Фото из Facebook

 

Если взвешивать на весах плюсы и минусы… В Израиле 300 солнечных дней в году, вкусный хумус, три моря, Тивериадское озеро и Цфат, Иерусалим и Тель-Авив, да-да, и древняя история, и живые экспансивные люди, но жизнь здесь сложнее нашей. У нас нет войны, люди привыкли довольствоваться малым, и за вызов скорой не надо платить 200 долларов, более того, на эти деньги непонятным образом живут тысячи и тысячи людей. И жары удушливой у нас нет, и хамсинов, и сезонов дождей, когда даже самый крепкий зонтик не имеет ни малейшего смысла. И — главное — глупый, науськанный фанатиками мальчишка-араб не всадит двадцатилетней красавице нож в спину… Но что заставляет людей предпочитать «историческую родину» своей реальной земле? Об этом — пусть и отчасти — две следующие истории.

Вместе мы — сила. История Аарона

Все те же тридцать градусов по Цельсию. Сегодня у нас богатые планы: мы едем в самый настоящий кибуц. В четвертый раз я в Израиле, а в кибуце впервые. Интересно, как осуществилась мечта «дедушки» Ленина и «прадедушки» Маркса — в отдельно взятых участках одной, отдельно взятой © страны. И вовсе не той, о которой грезили классики марксизма-ленинизма.

Кибуц Беэрот-Ицхак, один из старейших в Израиле, был основан в 1943 году около Газы. В 1952 году кибуц переехал на его нынешнее место, недалеко от аэропорта Бен-Гурион. Ровненько за холмом — Иорданская пустыня, те самые знаменитые «границы 1967 года». «Когда нам говорят: верните наши земли назад, мы пытаемся объяснить, что у нас их вообще-то очень мало», — смеется Аарон, наш гид по кибуцу.

Всего в стране 260 кибуцев — и живет в них всего около 120 тыс. человек. Когда-то именно эти люди (вернее, их предки) и создали сельское хозяйство Израиля. Многое изменилось, а кибуцы продолжают существовать.

Ныне в Беэрот-Ицхак живут 400 человек — и все работают: либо внутри, либо за его пределами, но и в этом случае их зарплата идет в кибуц. При этом между тем, сколько ты получаешь на работе и сколько тратишь, нет никакой связи. Уровень благосостояния здесь у всех одинаков.

Мы попали сюда благодаря тому, что Андрей — «солдат-одиночка». Такой же, каким сорок с лишним лет назад был Аарон, фермер с дипломом колледжа из Вермонта. Приехал послужить исторической родине в армии, да так и прижился. Идя по деревенской улице, обращаем внимание на множество надписей по-английски. Зачем они в сельскохозяйственном поселении? Ответ: все для тех же «одиноких солдат» — сейчас их здесь около 40. Жители кибуца приглашают солдат на три года, чтоб тем было куда притулиться — по вечерам после службы или на Шаббат. Более того, здесь назначают семьи для солдат. Семья принимает над ним (или ней) шефство, навещает в армии, присутствует на военных праздниках, церемониях… «Названные родственники» берут на себя еще одну обязанность — переписываются с родителями солдат (чаще всего те живут в США), сообщая о том, что происходит у их детей: как они выглядят, как себя чувствуют, в каком настроении.

Шесть лет Аарон работал директором кибуца, а потом вернулся к своему любимому делу — сельскому хозяйству. Вообще-то «босс» не получает никаких преференций: это просто работа, одна из множества других работ.

Забытый запах деревни: травы, тракторной смазки и навоза. Разгар рабочего дня. Потому в кибуце малолюдно: все на работе: кто на поле, кто в ближайших городах. Тихо-тихо. Чистенько и бедненько.

Некоторые кибуцы более светские, рассказывает Аарон, многие на небольшие городки похожи. Этот же самый обычный религиозный кибуц. Как и положено в обычном кибуце, здесь все складывается в общую копилку. Например, в кибуце не бывает личных машин. «У нас есть специальная программа, позволяющая заказать себе машину. Для ближних поездок — поменьше, для дальних — побольше, и у каждого есть такой специальный ключик, с помощью которого открываешь любую машину. Если машина нужна для работы — ты берешь ее, вечером оставляешь на стоянке, и кто-то другой может на ней дальше ехать. То же самое с велосипедами».

Другой пример общинной жизни — супермаркет, в котором ты можешь брать все, что тебе надо и сколько надо, не платя ни за что. Вопросы возникают, только если видишь что-то необычное. Когда Аарон был директором кибуца, он мог, к примеру, спросить у 70-летней женщины, которая брала в магазине «тонну» тампонов: «Зачем?». Все бесплатно только жителям кибуца, но не их детям, которые живут в Тель-Авиве. При этом когда дети приедут навестить родителей — их радушно примут и будут бесплатно и сытно кормить все время визита.

Здесь нет больницы, но есть стоматолог, медсестра, терапевт. Есть автомастерская. В кибуце обрабатывают поля, выращивают овощи, хлопок, кукурузу, тыквы. Вон там — индюшачьи и куриные домики. И еще у них есть коровники.

— Все вещи, которые вы видите здесь, были произведены в кибуце: у нас есть свой заводик. Словом, мы полностью самообеспечиваемся, — говорит Аарон, и в его голосе — сдержанная гордость.

— Вы социалист? — спрашиваю.

— А как же, — отвечает он. — Потому я в кибуце.

Похоже, религия и социализм уживаются в Аароне без мельчайших противоречий. Скорее всего, для него это одно и то же.

Мы входим в неброское помещение. Это прачечная. (Дальнейший разговор ведется под неумолчный грохот стареньких стиральных машин). В домах их нет, потому белье стирается вместе. Стирать — не твоя профессия, этим занимается кто-то другой. А здесь гладильная, и тоже работает специальный человек. Вечером ты забираешь белье домой — чистое и выглаженное. Обязанности в кибуце распределены четко. Немного смущает одежда, брошенная на всеобщее обозрение, но это потому, что мы не из кибуца.

Выходим. Благодатная тишина. Ничего не слышно, кроме чириканья птиц. Аарон со спокойным достоинством ведет нас по своим владениям. Так же гордо водил бы, вероятно, любой другой человек, убежденный в том, что он живет в раю.

Следующий пункт назначения — столовая. «Мы не готовим дома, разве что иногда на выходные, но в основном питаемся тут: здесь очень вкусная еда». Перед едой читается короткое благословение, а после — молитва. Но это место не только питания и обращения к Богу с благодарностью за хлеб насущный. Здесь проводятся все собрания комитетов: в кибуце их аж 35 — для молодых, для старых, для солдат, по вопросам образования и религии. Здесь же, в столовой, играют свадьбы. Выглядит она, как обычная наша столовка: только пахнет там не грязной тряпкой и капустой, а куда приятнее.

На кухне работают пять человек. Они умудряются кормить не только 400 кибуцников, но и еще 200 человек — работников фабрик и других учреждений, которые находятся на территории кибуца. Кормежка включена в их зарплату.

«Видите, сейчас накрыт обед для школьников. Скоро я покажу вам и ясли, и садик, и школу: дети проходят здесь цикл воспитания и образования с трех месяцев до 7-го класса. У нас не такой большой кибуц, чтоб строить здесь старшую школу, потому после 7-го класса дети ходят в школу в другой кибуц. Но и мы принимаем на учение не только наших детишек, но и детей из соседних кибуцев. И некоторые горожане хотят, чтобы их дети ходили в садик или школу именно сюда — чтоб росли на земле, учились и трудились.

Кстати, здесь вы увидите что-то, что очень не понравилось Министерству образования Израиля. Но у нас частные ясли, частный детский сад, и мы можем делать все, что считаем нужным. Мы приучаем детей играть с реальными предметами — с микроволновкой, с зонтиками, со счетами, с чайниками. Они у нас пекут пироги, например. Такое можно увидеть только в кибуце, но не в городских садиках. К сожалению, вы не сможете сфотографировать наших детей: у нас нет на это разрешения родителей. Вот здесь растут дети от 3 месяцев до двух лет".

А вот это уже не ясли, это детский сад, старшая группа. Здесь дети с 4 до 6 лет. Заглядываем в скромную комнатку. Дети, сидя на ковре, смотрят телевизор. Все мальчики в кипах. Все босиком: они разулись перед тем, как смотреть мультики: в комнате должно быть чисто. В другой комнатке играют, общаются, рисуют. В третьей проводят занятия более серьезные — начальную подготовку к школе.

Здесь работает дочь Аарона, пятая из его восьми детей. Четверо уже женаты и замужем. Большинство уехало, расселились по всей Земле обетованной — от Голанских высот до Хайфы. «Это был их выбор, я не настаивал. Человек имеет право самостоятельного выбора».

К самостоятельности тут относятся серьезно. Здесь все должны работать, даже дети, начиная с седьмого класса. Летние каникулы — два месяца, и один из них школьники работают на ферме, в курятнике, на кухне. В 18 лет, когда дети оканчивают школу, им выделяют отдельные комнаты за пределами родительского дома. Многие едут учиться, но всегда могут вернуться в кибуц — пожить, поработать, перевести дух. Дух тут перевести легко: просторно и привольно. А вот с развлечениями, мягко говоря, похуже.

Дискотек, баров, кафе на территории кибуца нет. Зато есть небольшая синагога. Справа и сверху две части для женщин. Они молятся здесь утром и вечером. Арона кодэш — святой шкаф: в нем хранятся Торы. Когда Тора стоит на полке — стоят и люди, и можно сесть, лишь когда священная книга лежит на столе. Думаю: что это мне напоминает? И вспоминаю, как в Стокгольме все тихо, неслышно поднимались с мест, когда входил король, и садились, лишь когда он опускался в свое кресло.

Моя дочь объясняет: «Это очень богатый кибуц. Смотри, в нем аж семь Тор: одна Тора стоит диких денег. А тут есть старинные, с серебряными украшениями. Все написаны чернилами от руки на пергаменте». Некоторые Торы пожертвованы, некоторые кибуц купил. Вот эта, например, стоит сто тысяч шекелей — 25 000 долларов. «Нам не нужно столько, просто за 60 лет скопилось», — объясняет Аарон, показывая богатства Бога.

Однако нельзя сказать, что кибуц отстал от современности. У всех есть интернет, у его жителей заведены странички в ФБ, это очень удобно: например, через ФБ можно найти себе подвозку до Тель-Авива, если все машины уже заняты. Еще у них есть стадион, теннисные корты, футбольное поле, баскетбольный зал и тренажерка. Баскетбольный зал — огромный и роскошный, осмотреть остальное мы просто не успели: иначе нам пришлось бы поселиться в кибуце, а далее… как знать? Всякое бывает.

Шучу, конечно. Кибуц — он такой кибуц. Для определенного типа людей — рай, но неудивительно, что в этом рае живет лишь небольшой процент израильтян. Однако он куда успешнее, чем тот многомиллионный кибуц, куда нас в течение семидесяти лет пытались запихнуть железной рукой. Население кибуцев — это такие «специальные» люди. Если кто-то хочет работать с компьютерами — то поле применения для себя он найдет. Но если кто-то хочет заработать миллион долларов — он не для кибуца. Впрочем, и кибуц не для него.

Спрашиваю: «А вот если кто-то хочет ездить в оперу или в музеи? Если кто-то увлечен искусством? Театром?». Аарон отвечает: в месяц мы с женой получаем полторы тысячи долларов карманных денег. Это, по израильским меркам, немного. Их можно тратить, как тебе заблагорассудится: поехать в отпуск, пойти в ресторан, на спектакль или купить одежду. Личную одежду ты покупаешь сам. Рабочую, повседневную тебе дает кибуц.

Напоследок идем к гордости Аарона — к курятнику. Сперва входим в маленький домик. Все, как и повсюду вокруг, скромно, но на столе вполне «навороченный» компьютер. Это офис куриной фермы. Всего в кибуце 230 000 кур. Их здесь разводят для мяса, не для яиц: это разные специализации. Сами «куриные домики» Аарона не имеют ни малейшего сходства с курятниками, в которых хоть раз-два в жизни да бывал каждый белорус. Прежде чем зайти в «куриный домик», надо вымыться, поменять одежду — и лишь тогда ты имеешь право приблизиться к птицам. Вся их жизнь управляется из офиса. Все компьютеризировано, все на учете: температура, влажность, количество еды и питья, электричество.

Если возникает какая-то проблема, то Аарону немедля приходит сообщение на айфон — и он бежит в куриный домик. Система должна работать крайне четко: если, например, не будет света в течение пятнадцати минут — умрут все куры. Потому здесь, как в больницах, свои генераторы.

— А из чего складывается доход кибуца?

Аарон начинает считать. 40% — сельское хозяйство, 25−30% — выручка от магазинов кибуца (ведь бесплатны они лишь для своих). 20−30% — это зарплаты людей, которые живут в кибуце, а работают в «большом мире». Ну и по мелочи — плата за ясли, садик и школу от родителей, которые хотят для своих детей кибуцного образования.

И вот, наконец, после курятника Аарон ведет нас в свое тайное место, в место души: там живут его личные питомцы — и, вероятно, туда уходит значительная часть его карманных денег. Это террариум. Там мы знакомимся с питонами — огромным и только что вылупившимся младенцем, с прелестными змейками разных расцветок, с мохнатым великаном-тарантулом, с огромными черепахами.

Как показывает практика, даже в коммунистическом общежитии люди должны иметь отдушину. Только тогда они счастливы.

Прощаемся с Аароном. От денег за экскурсию он отказывается величавым, но совершенно не обидным жестом.

Садимся в машину. Дочь говорит: «Да никогда в жизни…», муж горячо ее поддерживает. Мама сокрушенно произносит: «Я думала, кибуц все же не такой… советский». Андрей молчит: они с Аароном соратники, «солдаты-одиночки». А я… я думаю одновременно о том, что в кибуце не вынесла бы и недели; и о том, что, погости я в нем хотя бы месяц-другой, то могла б, наверное, быстрее дописать начатые книги; и о том, что только что видела людей, которые искренне и трудолюбиво воплощают вековечную мечту о справедливости… И что справедливость, конечно, не самая красочная и веселая штука на свете, но от нее веет достоинством — чего не отнять, того не отнять.

История Гали: много ли может одиночка?

5 марта. Предпоследний день в Израиле. Все те же 30 градусов. «Я в раю», — говорит мама, сидя под огромным баобабом в Эйн-Геди, что на Мертвом море.

Эйн-Геди — тоже кибуц, но его направленность — не сельское хозяйство, а отдых и туризм. Кибуц — часть одного из национальных парков Израиля. Находится он в Иудейской пустыне, на холме Тель-Горен. Совсем рядом — знаменитая крепость Масада. Весь кибуц представляет собой ботанический сад, в котором расположены гостевые домики, административное здание, столовая и спа. Между ними курсирует веселенький электромобиль.

Фото Юрия Зиссера

 

Я не знаю имен причудливых и невероятно разнообразных растений. Их более 1000 видов, они собраны со всех концов света, и с каждым из них связана какая-то история.

Я впервые вижу на крыльце одного из домиков привольно раскинувшегося дамана: вы будете смеяться, но этот грызун, похожий на морскую свинку, по своим биологическим характеристикам — ближайший родственник слона.

Здесь же — маленький зоопарк: горные козлы, обезьяны, сурикаты и еще всякой твари по паре. Чуть внизу школа — и занятия по природоведению у школьников проводятся в ботаническом саду и зоопарке. Чтобы все наглядно, так сказать. Весомо, конкретно, зримо ©.

Моя семья, как приличные туристы, лезет в гору, бродит по Масаде, а затем нежится в бассейне с подогретой водой Мертвого моря. Мы с Галей остаемся внизу. Мы не виделись двадцать пять лет, и нам есть о чем поговорить. Галя — моя подруга, одна из тех, которых Бог дает две или три за всю жизнь. Жизнь развела нас надолго и наконец свела вновь на Мертвом Море. Бродим по саду, и Галя походя рассказывает мне о причудливых деревьях и кустарниках. В Минске Галя была учительницей биологии, потом помогала мужу в одном из первых в СССР кооперативов, родила четырех девочек. Но в шальные 90-е кооператив рухнул. Они попытались было завести свое дело на Кипре — но и тут не вышло. Дальше — слово Гале:

«Как ты знаешь, я со всех сторон русская. В Израиль мы уезжать не собирались. Но так получилось, что единственное место, куда мы могли отправиться, когда не получилось на Кипре, это сюда. Мы приехали в Израиль туристами в конце 1999-го. Практически без вещей. На пароме. Нас встретили сотрудницы отца мужа. Они же снабдили нас вещами первой необходимости и отвезли в Холон, где жила моя подруга детства. Кроме семьи моей подруги и нескольких бывших учительниц из Баку, нам много помогали едва знакомые, а то и вообще чужие люди. Однажды случайно на море встретила и узнала старого знакомого по пляжному волейболу на Минском море. Мы не виделись 20 лет. Он дал денег на съем жилья, стал нашим поручителем, бросил клич среди жильцов своего подъезда и привез нам кучу одеял, посуду, теплую одежду.

Получив гражданство, мы сняли нашу первую настоящую квартиру и, отправив всех детей в школу, сами тоже пошли учиться в ульпан, учить иврит. К этому времени я уже вовсю работала на уборке квартир. Поскольку, чтобы получать пособие, учась на курсах, надо было сначало заработать «право» на пособие по безработице, я одновременно с ульпаном пошла работать еще и в магазин. Мы оба работали как проклятые, с 5 утра до позднего вечера. Дети сами вставали утром, старшие кормили младших, отводили в детский сад, сами шли в школу, потом всех забирали, кормили, делали уроки, укладывали спать… Долгое время я видела детей только вечером в пятницу и полдня в субботу. С окончанием Шаббата я уходила на работу в магазин.

Потом я отучилась на курсах по биотехнологии и устроилась работать в приличную компанию. Через пару месяцев муж тоже наконец устроился на «нормальную» работу. Он успел получить один раз зарплату. А потом буквально в один момент его не стало… Старшая дочка тогда оканчивала школу, ей было 17,5. Второй — 15. Третьей — 10. А самой младшей — 8. С перепугу я работала как безумная. Кроме основной работы, снова набрала под завязку уборки квартир. Были долги, которые надо было отдавать. Я боялась, что буду не в состоянии прокормить детей, которых нарожала. Моя собственная жизнь казалась мне законченной. Я чувствовала себя не человеком, а машиной, зарабатывающей деньги. Я похудела так, что донашивала джинсы, из которых вырастали мои старшие дочери.

Моя старшая дочь служила в армии и работала. Зарабатывала себе деньги на учебу самостоятельно. Начав учиться, вынуждена была одновременно работать. Это было очень тяжело.

Вторая дочка сразу после школы тоже пошла работать. Сначала продавщицей. Потом официанткой. Потом барменом. Одновременно подрабатывала фотомоделью, и понемногу начала снимать сама. Сейчас она живет в Берлине и работает фотографом и стилистом. Я, конечно, помогала и помогаю всем время от времени. Видеокамеру, необходимую для занятий. Крутой профессиональный фотоаппарат. Мобильные телефоны… Но зарабатывают на жизнь они сами » .

— Постой, — перебиваю. — Но как, почему ты, русская, рожденная и выросшая в Беларуси, чувствуешь эту страну своей?

— Не знаю точно, — отвечает она. — Мы оказались здесь, потому что не было другого выбора. Если бы мне не нравилась страна, я была бы обречена на жалкое существование. Может быть, еще что-то, чего я так и не поняла, а понял мой спинной мозг. За прожитые здесь годы я увидела и полюбила уникальную в своем разнообразии природу. Прониклась гордостью за многие свершения этой маленькой, существующей вопреки всему страны. Я вижу много недостатков. За что-то стыдно. За что-то больно. Я чаще всего забываю, что вообще не еврейка. И люблю эту нашу «необъятную родинку».

На этом рассказ Гали заканчивается. Ей надо бежать на автобус, чтобы успеть в Холон до Шаббата.

Шаббат — день страны и людей

Здесь, в кибуце Эйн-Геди, Шаббат чувствуется и больше, и меньше, чем в городе… Меньше — потому что нет опустевших улиц. Больше — потому что здесь-то и видишь его изнутри. Огромные семьи едят, пьют красное вино, поют песни — и дети подходят за благословлением к отцу: нагибают голову, он целует их в лоб, они склоняются к его руке. До ночи не утихает смех и пение. А утром назавтра вновь поют, играют в мяч или занимаются йогой.

Это то, что можно делать в Шаббат. Можно общаться, можно расслабляться. Можно есть — и сколько же еды израильтяне поглощают в Шаббат! (Израильтяне шутят: «У нас два национальных вида спорта: еда и бег»). Бегают, кстати, много — и утром, и вечером толпами.

Есть в Шаббат можно — готовить нельзя. Еда подогревается автоматически (прежде хозяйки держали ее в печи сутками: отсюда нотка своеобразия еврейской кухни местечек). Завтраки в субботних гостиницах подаются холодными. В Шаббат не ходят автобусы, такси (кроме тех, где водители — арабы) тоже. На своей машине ездить можно: только не по ортодоксальным иудейским районам. Магазины за редчайшим исключением (преимущественно сувенирные и арабские лавочки) не работают, многие кафе тоже. Кофе вам предложат лишь растворимый: все машины, включая кофейную, с вечера пятницы до вечера субботы бездействуют, а гостиничные лифты останавливаются на каждом этаже, открывают двери, терпеливо стоят, поджидая посетителей, а потом закрываются и едут. Этот церемониал продолжается на каждом этаже. Если живешь на втором или третьем — забавно, а если на седьмом или двенадцатом — утомительно.

Шаббат — сутки, когда в Израиле замирает бурная общественная и рабочая жизнь и начинается не менее бурная личная. Самые что ни на есть шаббатные дела — изучать Тору, ходить в синагогу, затем в гости к родственникам и (!) исполнять супружеские обязанности.

Главное: нельзя работать. А работа может быть самая разная. Так, ортодоксы считают, что в Шаббат нельзя выполнять 39 видов работ. Среди них — очень странные. Например, ряд раввинов настаивает, что в Шаббат нельзя вынимать муху из супа, уж не говоря о том, чтобы включать или выключать бытовые приборы. Важнее всего запрет зажигать огонь (потому в преддверии Шаббата возжигают свечи — и они горят весь Шаббат) и отходить на большое расстояние от дома.

Если ты в вечернем городе, то улицы менее заполнены, чем обычно: можно встретить еврейское семейство: — мама, папа в шляпе, трое детишек — шествующее от одной бабушки к другой; можно увидеть в кафе громадные семьи с патриархами-прадедами во главе и детишками, ползающими по полу и перебирающимися с одних колен на другие; можно встретить стайки молодежи — они исповедуют шаббатные заповеди не очень строго. Но главное, что трогает в Шаббат, скажем, в Иерусалиме, — это пение и свет свечей из открытых окон. Идешь одиноким странником — и остро, и сладко тоскуешь о доме — о своем, белорусском.

Этот день — странный для нашего сознания — обладает глубоким смыслом для евреев: и тем, что декларируется, и тем, что умалчивается, и тем, что даже не осознается. Эти сутки незаметно для людей скрепляют народ воедино: Шабат — день страны, день веры, день нации, день семьи — и все это одновременно. Оттого и страна, и нация, и вера, и семья незаметно переливаются друг в друга. Это не раздельные понятия, а части одного целого. Мне не хватает подобного дня в Беларуси: может, он объединил бы наши разрозненные группы — хотя бы раз в неделю, как незаметно объединяет группы в Израиле? Беда в том, что традицию не выдумаешь. Традиция выпочковывается столетиями. Чем бы заменить Шаббат?

Лирическое отступление о знакомстве моей мамы с пророком и отношении к пожилым людям

Вспоминаю шаббатную историю, рассказанную моей мамой.

Когда она была в Израиле в турпоездке, то несколько дней провела в курортном городке Нетания. Субботним вечером она решила поплавать в ночном море. Надела платье на купальник, взяла ключ от номера и пошла к морю. Искупалась, надела платье на мокрое тело и собралась было в отель, но растерялась: все улицы похожи, темно, не найти. Представляю ощущение немолодой женщины, заблудившейся на ночной улице чужого и в этот час уже пустого городка. Внезапно подъехало такси. Водитель, арабский юный красавец, спросил на ломаном русском: «Куда тебе ехать?». Мама попыталась объяснить, что у нее нет денег, он досадливо махнул рукой: «Садись». Мама предлагала вынести ему денег из отеля — он отказался. «Как тебя зовут?» — спросила она. «Исайя», — ответил он. Вероятно, араб-христианин, иначе был бы «Иса». «Пророк?» — спросила она. Он улыбнулся и уехал. Так моя мама повстречалась с пророком.

Почтение к старости и забота о пожилых людях свойственна всей стране. Старость не считается в ней «четвертым (а значит, последним — и излишним) возрастом». Я говорю не только о доброжелательном отношении к пожилым людям: когда весь тренажерный зал терпеливо ждет, когда девяностолетний старец зашнурует кроссовки и встанет на беговую дорожку, а молодой тренер спрашивает: «Абба (отец), тебе помочь?». Я говорю о той полноценности пожилого возраста, что и не снилась нашим мудрецам. И давненько я не видела столько красивых немолодых женщин и доброжелательных немолодых мужчин.

Вспоминаю, как 85-летнего свекра лечили в минской больнице. Не буду об условиях — это отдельная песня. Лечили нормально по нашим представлениям. Но запомнилась фраза врача: «Ваш дедушка — тихий, бесхлопотный, лежит себе, как зайчик». Вот-вот. Дедушки и бабушки обязаны быть тихими бесхлопотными «зайчиками», не осложняющими нашу жизнь. Таков уж подход. Их жалобы воспринимаются как капризы старости, хотя молодые жалуются не меньше. Их слабость воспринимается как неотъемлемая черта старости — а часто речь идет об излечимой болезни…

«Что вы хотите — возраст» — такова наша мантра…

В Израиле по отношению к пожилым не употребляются столь принятые у нас слова «бабушка» и «дедушка»: все-таки «отец» — это нечто другое, оно указывает не на преклонный возраст, а на старшинство и родство. А вообще их называют людьми элегантного возраста, а после 80-ти — золотого возраста. На самом деле слова очень много значат. Слово диктует отношение. «Бабушка» и «дедушка» — те, у кого смерть не за горами, те, что в платочке и ушанке, еле ползают по обледенелым мостовым. Человек золотого возраста — личность, вызывающая уважение.

Стариков в Израиле много в связи с большой продолжительностью жизни и хорошей медициной. Не скажу, что быть пожилым человеком здесь — рай, особенно если ты приехал сюда не в молодости и не сумел заработать приличное пособие. Но даже и минимальное пособие, к которому добавляются «накопительные» деньги за то время, что ты отработал в стране, хоть и невелико, но не унизительно мало, как наши пенсии. Плюс к нему полагается доплата за аренду квартиры.

Да, жить надо экономно, но пожилые люди умудряются не только выживать на свою пенсию, но и съездить раз или два в год за границу. А уж если ты прожил в Израиле много лет и имеешь детей и внуков, которые тебя поддерживают, золотой возраст — отнюдь не проклятье. Это просто другой род счастья. Пожилые израильтяне не сидят дома, они сохраняют социальную активность: их можно увидеть в музеях, на экскурсиях, за границей (вплоть до Китая) — даже если передвигаются они в колясках. Они живут, радуются, любят, имеют хобби: от вышивания до дайвинга.

Если же появляется такая необходимость, к пожилому человеку приставляют социального работника, который и по дому поможет, и поесть приготовит, и продукты принесет, и составит компанию на прогулке. В больницах не отмахиваются от человека старше 70 лет. Во многом тут помогает страховка и профилактика. С 45 лет каждые три месяца человек должен сдавать анализы: чтобы он не забыл об этом, ему приходит на дом посылочка с направлениями на анализы, а также с заботливо упакованными баночками для мочи и кала. Он идет в лабораторию — и если обнаруживаются неполадки, то вступает в ход страховка: человека лечат консервативно или оперативно, невзирая на возраст и не боясь показателя «смертности» в больнице.

Не секрет: частенько наши врачи не берутся за лечение букета заболеваний, будучи уверенными в том, что возрастные изменения невозможно исправить. В Израиле операции назначаются исходя из показаний и противопоказаний к лечению, а вовсе не возраста пациента. Потому пожилым пациентам проводятся сложнейшие хирургические операции — пересадка сердца, почек, операции на сосудах, уж не говоря об ортопедических. Возможно, поэтому средняя продолжительность жизни в Израиле — одна из самых высоких в мире. По данным ВОЗ, мужчины живут в среднем 80,5 года, женщины — до 84 лет. Это «в среднем», господа. И большинство из них в 80 чувствует себя так, как большинство из нас — в 60.

То, что не делает для людей золотого возраста государство — делает общество. Вот рассказ израильтянки Ирины.

«У нас постоянно критикуют отношение государства к старикам. Может быть, поэтому относятся к ним с большим вниманием. Конечно, хотелось бы, чтобы часов ухода за больными и одинокими было больше и чтобы пенсии были повыше. Немного из жизни обычной: клуб для пожилых есть в каждом районе, я уж не говорю о кибуцных и мошавных, но и в каждом городском районе. В соцотделах муниципалитетов есть соцработники по работе с пожилыми. Есть система домов для престарелых, разные они эти дома, есть очень дорогие, есть социальные, есть для вполне самостоятельных и здоровых, есть для лежачих, больных, немощных. И совсем из недавнего, вот вчера сделала больше 300 звонков, приглашала на праздник Пурим. Автобус, программа, угощение бесплатно, для тех, кто Спасшиеся в Катастрофе. Люди очень старенькие, но поговорить хотели все, рассказать, как у них и что, про детей, про метапелет (это работник по уходу), про здоровье, про то, что мужа уже нет больше года…».

Волонтерская миссия друга моей дочери Андрея — помощь старенькой семейной паре, пережившей Холокост.

Комментарий Анны: «Безусловно, пожилых людей уважают. Общественные структуры относятся очень внимательно, так как знают, что, если будет жалоба от пенсионера, особенно выжившего в Холокосте, ее будут рассматривать на самом высоком уровне. Да и пенсионеры здесь закаленные жизнью, уверенные в себе, если что — могут заставить себя уважать».

А вот что рассказывает Владимир: «Отношение — по примеру моих родителей, отцу 92 года, маме 90, могу сказать — очень бережное. Не без бюрократических проволочек, но все проблемы легко решаются одним телефонным звонком. Пять месяцев назад отец сломал шейку бедра, после операции долго лежал в восстановительном центре, и все за счет больничной кассы, теперь к нему на дом приходят и физиотерапевт, и врач, и медсестра (за анализами) …То же самое могу сказать про родителей жены, которые на 10 лет моложе моих. Но многое, конечно, зависит от окружения — врачей, соцработников и т.д». Ответом на это был рассказ соотечественника, как его престарелому отцу с той же бедой отказались делать операцию — и спустя полгода он умер.

А вот несколько фактов и наблюдений — уже от меня лично.

Подруги в возрасте за пятьдесят пять легко находят себе мужей. Они вовсе не чувствуют себя отжившим материалом: в Израиле нет нашего бездумного культа молодости.

Родственница шестидесяти шести лет, бабушка семи внуков, уже долгие годы имеет «бойфренда»: теперь ему 80. Это красивый, умный, интеллектуальный и сильный человек. Назвать его стариком язык не повернется.

Его двоюродный брат-американец, после 80-ти потерявший жену, по переписке влюбился в женщину-израильтянку несколькими годами младше. Теперь они живут на две страны: полгода в США, полгода в Израиле. Сейчас ему 92 года, и он ежедневно проплывает кролем несколько километров.

И нигде в мире я не видела столько пожилых пар, которые идут по улице в обнимку или за руку. Это не кажется странным — кажется прекрасным. Вокруг них аура счастья, растворяющаяся в воздухе и оберегающая Израиль не меньше, чем солдаты боевых частей.

Когда пять лет назад я впервые ехала в Израиль, приятель сказал: «Страна хорошая. Веселая и не чужая». Разумеется, он говорил не о тех, в ком полноводно течет горячая левантийская кровь — или хотя бы ее толика: Израиль — просто не чужая страна. Людьми своими не чужая. Особенно для белорусов. Ведь многих счастливых израильских семей не было бы, не спасай наши бабушки и дедушки их бабушек и дедушек от нацистов в годы Второй мировой войны.