Информация о материале
Категория: Расчеловечивание человека в Тоталитарных Договорах: СССР-РФ

Месть фолиантов (о борьбе с "вредной" литературой в СССР)

Источник

Десятилетиями библиотеки очищлись от «вредной» литературы. «Вредными» становились любые книги, не отвечавшие текущим установкам идеологического аппарата. Привычка впиталась в плоть и кровь

1 февраля 1928 года в «Правде» появилась статья с простым названием: «О «Крокодиле» К. Чуковского». Ее автором была вдова Ленина Надежда Константиновна Крупская, занимавшая пост заместителя наркома просвещения. Надежда Константиновна назвала «чепухой» и «буржуазной мутью» чудесную сказку, написанную одним из лучших детских писателей России. Заместитель наркома просвещения резюмировала: «Крокодил» нашим ребятам давать не надо, не потому, что это сказка, а потому, что это буржуазная муть». Приговор, обязательный для исполнения по всей стране.

Рождение советского человека

«Только что сообщили мне про статью Крупской, — записал в дневнике Корней Чуковский. — Бедный я, бедный. Пишу Крупской ответ, а руки дрожат, не могу сидеть на стуле, должен лечь».

Когда «Крокодил» запретили в первый раз, писателю объяснили: «Там у вас городовой. Кроме того — действие происходит в Петрограде, которого не существует. У нас теперь Ленинград».

Чуковский переделал текст. Вместо петроградского городового в сказке появился ленинградский постовой милиционер. Не помогло. После статьи Крупской сказки и вообще все детские книги Чуковского стали запрещать, а его самого травить: «Самый страшный бой был по поводу «Мухи-Цокотухи»: буржуазная книга, мещанство, варенье, купеческий быт, свадьба, именины, комарик одет гусаром…»

Через несколько лет «Крокодил» вроде разрешили. А вскоре опять запретили! Начальник Главлита (цензуры) и член коллегии наркомата просвещения Борис Михайлович Волин мрачно объяснил детскому писателю:

— «Крокодил» — вещь политическая. В нем предчувствие Февральской революции, звери, которые «мучаются» в Ленинграде, — это буржуи. Политические дикости и несуразности «Крокодила» еще месяц назад казались невинной шуткой, а теперь, после смерти Кирова, звучат иносказательно.

Чуковский пошел объясняться. У всех дети, а все дети читают его сказки, может, начальственное сердце дрогнет… Записал в дневнике:

«Был сегодня у главы цензуры — у Волина в Наркомпросе. Встретил приветливо и сразу же заговорил о своей дочери Толе, которая в одиннадцать лет вполне усвоила себе навыки хорошего цензора.

— Вот, например, номер «Затейника». Я ничего не заметил и благополучно разрешил, а Толя говорит:

— Папочка, это номер нельзя разрешать.

— Почему?

— Посмотри на обложку. Здесь изображено первомайское братание заграничных рабочих с советскими. Но посмотри, у заграничных так много красных флагов, да и сами они нарисованы в виде огромной толпы, а советский рабочий всего лишь один — правда, очень большой, но один — и никаких флагов у него нет. Так, папа, нельзя.

Отец в восторге».

Писатель в тоске. Советская власть еще и 20-летнего юбилея не справила, а советский человек уже народился.

 

Инструкция по изъятию

Надежда Константиновна Крупская ведала и библиотечным делом, она определяла, что будут читать советские люди. Вредные, с ее точки зрения, книги после Октября 1917 года неустанно изымались из библиотек, а поступали только правильные. Списки просматривала сама Крупская.

В октябре 1929 года она подписала письмо «О пересмотре книжного состава массовых библиотек»:

«Провести пересмотр книжного состава всех библиотек и очистить от идеологически вредной литературы.

1. По общему отделу. Изъять старые библиографии, особенно общественно-политические, старые энциклопедии… Из старых массовых энциклопедий следует изъять выпуски, посвященные общественно-политическим темам и истории. Все старые дореволюционные журналы изымаются из массовой библиотеки… Изымаются все старые календари.

2. Антирелигиозная литература. Изъять все без исключения книги религиозного содержания как дореволюционные, так и пореволюционные, хотя бы они все были изданы с разрешения Главлита.

3. Общественно-политическая литература. Изымаются идеологически вредные и неприемлемые для советского читателя книги.

4. Кооперативная литература. Подлежат изъятию книги, изданные до 1930 года (то есть книги, вышедшие до массовой коллективизации. — Л. М.).

5. История литературы. Изымаются книги, содержащие материал реакционного характера…

Из небольших библиотек должны быть изъяты:

1. Произведения, даже и значительные в отношении литературного мастерства, проводящие настроения неверия в творческие возможности революции, настроения социального пессимизма. Например, М.А. Булгаков. Дьяволиада, Е. Замятин. Неистовые рассказы…

2. Могут быть изъяты произведения неактуальные, подчас даже враждебные по своей идеологической установке, — например, произведения таких писателей, как М. Пруст, С. Цвейг…

Инструкция по изъятию детских книг будет издана особо».

 

Ласково обнял. Но не разрешил

Первый советский нарком просвещения Анатолий Васильевич Луначарский прекрасно разбирался в искусстве, сам баловался сочинением пьес. Талантливый драматург Николай Эрдман прочитал ему сатирическую комедию «Самоубийца». Пьесу хотел поставить Всеволод Мейерхольд. Но ему не позволили.

Луначарский, рассказывала его жена, «смеялся чуть не до слез и несколько раз принимался аплодировать». Но когда чтение закончилось, нарком ласково обнял драматурга и резюмировал: «Остро, занятно. Но ставить «Самоубийцу» нельзя».

Он уже понял, что происходит. Найдено личное письмо, которое нарком просвещения отправил наркому внешней торговли Леониду Красину:

«Большего распада я никак не ожидал. Люди начинают бояться друг друга, боятся высказать какую-нибудь новую свежую мысль, судорожно цепляются за ортодоксию, судорожно стараются заявить о своей политической благонадежности, а часто подтвердить ее бешеными нападениями на соседей… Я не знаю, Леонид Борисович, что мы можем предпринять».

Красин рано уйдет из жизни, Луначарского отстранят. Николая Эрдмана, соавтора сценариев таких кинофильмов, как «Веселые ребята» и «Волга-Волга», арестуют и отправят в ссылку. В 1982 году главный режиссер Театра сатиры Валентин Плучек получит разрешение поставить «Самоубийцу». После нескольких представлений спектакль все равно запретят…

Снисхождения не знал никто. Даже такой благонамеренный автор, как Александр Фадеев. В цензоре заметили, что страницы знаменитого романа «Разгром» «пестрят недопустимыми словами и выражениями». Разрешение на выпуск книги Главное управление по делам литературы и издательств (Главлит) при наркомате просвещения выдало «при условии внесения следующих изменений»:

Стр. 12 — исключить слова «твою мать».
Стр. 19 — исключить слова «на передок слаба».
Стр. 62 — исключить со слов «заделаешь тебе», кончая словами «не поспеваешь».
Стр. 72 — исключить слова «твою мать».
Стр. 139 — исключить слова «в бога мать».
Стр. 144 — исключить слова «твою мать».

 

Антифашизм под запретом

Любой поворот в политической линии сопровождался чисткой библиотек. Подписан пакт с нацистской Германией — и нежелательной становится антифашистская литература!

2 октября 1940 года уполномоченный Совнаркома СССР по охране военных тайн в печати и начальник Главлита Николай Садчиков подписал список книг, подлежащих изъятию из продажи и библиотек. В списке, скажем, значилась книга Эрнста Отвальта «Путь Гитлера к власти», изданная Государственным социально-экономическим издательством в 1933 году. Почему она стала неприемлемой?

«В книге имеется ряд мест, которые сейчас, после заключения СССР договора о дружбе с Германией, нежелательны. Плохо говорится о Гитлере (на многих страницах)», — вступился за фюрера начальник советской цензуры.

Советских людей держали в информационной блокаде. Постоянно проводились чистки библиотек, изымались «крамольные» книги. В цензоры набирали людей малограмотных, но бдительных. Побеседовав с руководителем цензуры Садчиковым, выдающийся ученый, академик Вернадский обреченно записал в дневнике: «Гоголевский тип».

 

Всесоюзный погром

Послевоенная кампания по уничтожению биологов — противников мистификатора Трофима Лысенко — привела к всесоюзному погрому отечественной науки. Одна отрасль науки за другой подвергались тотальным чисткам.

Закрывались целые лаборатории. Министр высшего образования Кафтанов пачками подписывал приказы об увольнении из всех университетов страны крупных ученых и профессоров. Гонения на лучших биологов дополнились разгромом химической науки. Генетику отменили. Кибернетику запретили, что предопределило безнадежное отставание страны в компьютерной технике.

Учебники и научные труды, написанные настоящими учеными, запретили и выкинули из библиотек. Некому стало учить студентов. Места преподавателей в институтах и университетах занимали малообразованные функционеры или шарлатаны, поддержанные властью, поскольку они боролись против «враждебных западных теорий», а своих противников обвиняли в низкопоклонстве перед Америкой. Все, что шло из западных стран, даже в точных науках, называлось реакционным.

«Даже цитировать иностранных авторов не полагалось, — вспоминал академик Александр Мясников, — редакция их имена должна была вычеркивать, так как советская наука — передовая, и только несоветский человек может «преклоняться перед заграницей».

 

Физики-космополиты

3 июля 1949 года отдел пропаганды и агитации ЦК сигнализировал своему начальству:

«Сегодня на Всесоюзном совещании заведующих кафедрами марксизма-ленинизма и философии должен быть прочитан доклад президента Академии наук СССР С.И. Вавилова. Текст доклада, представленный в отдел, имеет ряд серьезных недостатков, без устранения которых доклад прочитан быть не может.

Тов. Вавилов ни словом не упоминает о решениях ЦК ВКП(б) по идеологическим вопросам, о роли большевистской партии в деле идейного вооружения советских физиков. Он приходит к неверному выводу о том, что идеологические основы советской физики не являются передовыми в физике всего мира. Он ставит вопрос о необходимости «печатать, обсуждать иностранную физико-философскую литературу», умалчивая о задаче создания работ по физике, проникнутых духом боевой партийности.

Считаем необходимым чтение доклада т. Вавилова отложить».

На ученом совете физического факультета Московского университета с докладом «О патриотическом долге советских ученых» выступил декан Владимир Кессених. Он выразил неудовольствие тем, что отдельные профессора пользуются переводными учебниками, замалчивают вклад русских ученых.

— Рабское преклонение некоторых наших ученых перед западной буржуазной наукой имеет свою «теоретическую базу», — возмущался секретарь парткома МГУ доцент физического факультета Василий Ноздрев. — Этой «теоретической базой» низкопоклонства является космополитизм. В наш век гигантских, невиданных еще в истории боев сил демократии с силами реакции борьба с космополитизмом носит особенно острый политический характер.

Он назвал «безродным космополитом, чуждым своему народу, своей родине» Петра Капицу (будущего лауреата Нобелевской премии по физике).

Ноздрев требовал:

— Неотложно освободить редакции физических журналов и издательств, комиссий по Сталинским премиям, экспертные комиссии и так далее от физиков-космополитов, наносящих огромный вред развитию физической науки в нашей стране.

 

Куда уходят чистильщики?

Масштабы невосстановимого ущерба, нанесенного русской науке такими кампаниями, невероятны. А как пострадала обороноспособность страны! Зато открылись невероятные карьерные перспективы для двоечников.

Власть жаловала своих подручных должностями, орденами и дачами, но сделать их талантливыми и популярными не могла. Потому те с удовольствием принимали участие в удушении и унижении идеологически невыдержанных талантов.

После смерти Сталина, реабилитации кибернетики открытые нападки на теорию относительности Эйнштейна и квантовую механику прекратились. А куда же делись активисты этой борьбы?

Разоблачитель «антипатриота» Капицы и недавний секретарь парткома МГУ Василий Ноздрев благополучно перебрался в Московский областной педагогический институт имени Н.К. Крупской, который и возглавил. Писал стихи, печатался в журналах «Наш современник», «Молодая гвардия», «Октябрь». Автор недавней работы о Ноздреве почтительно именует его «ученым-энциклопедистом, поэтом-мыслителем, носителем русской духовно-интеллектульной культуры».

Все, кто не понял и не принял современную науку, остались при должностях. Возглавляли кафедры в высших учебных заведениях, редактировали научные журналы, руководили научными издательствами и научно-исследовательскими институтами, избирались в академики и определяли жизнь Академии наук. Целые поколения научной молодежи ходили к ним на лекции, трудились под их руководством в НИИ, зубрили изданные ими учебники. Погром фундаментальной науки и разорение библиотек определили состояние научной жизни страны на целые десятилетия.

 

Для того и поставлены

Главный редактор журнала «Молодая гвардия» Анатолий Иванов пришел к заместителю заведующего отделом культуры ЦК Альберту Беляеву с жалобой:

— Присудили Валентину Распутину Государственную премию. А разве надо было повесть о дезертире из воюющей Советской армии так поддерживать? На чем воспитывать патриотизм у молодежи будем? Разве дезертир может служить примером любви к Родине?

Наличие цензуры многих устраивало. Менее талантливые пытались утопить более талантливых. За рассуждениями о патриотизме крылась обида: почему премию дали не мне? Почему в библиотеке вредные книги отвлекают читателей от моих замечательных сочинений?

В годы перестройки профессиональный партийный работник Виктор Прибытков не по своей воле оказался на работе в Главлите и здесь впервые прочитал запрещенную его предшественниками поэму «По праву памяти» любимого им Александра Твардовского. Прибыткову принесли из архива «верстку, испещренную подчеркиваниями и знаками вопроса, поставленными красным карандашом бдительного цензора. Почти все строфы подчеркнуты красным карандашом с массой вопросительных и тревожно-восклицательных знаков на полях. Нередко по три кряду!»

Не пустившие поэму к читателю цензоры все еще трудились в Главлите. «Потрясло меня, — пишет Виктор Прибытков, — то, что вины за собой они не чувствовали, а усматривали чуть ли не подвиг в том, что «зажали самого Твардовского». Он поражался: как могли мучить его любимого поэта? А они считали, что для того и поставлены. И как разлившаяся в океане нефть, эти люди равномерно накрывают всю духовную поверхность, губя науку, литературу и искусство.

 

Спецхран

В журнале, где я начинал трудиться, была замечательная библиотека. После того как помог милым библиотекарям справиться с мусором во время ленинского субботника, они открыли мне двери спецхрана, секретного книжного фонда.

Спецредакция издательства «Прогресс» десятилетиями переводила сотни интереснейших книг, выходивших за рубежом. Экономика и политика в современном мире, международные отношения, труды по советской истории, портреты самых влиятельных фигур того времени… Все эти книги, которые в нашей стране были под запретом, тайно переводились и рассылались по утвержденному в ЦК списку — узкому кругу высших руководителей страны и идеологических чиновников. Каждый экземпляр был пронумерованным и держался под замком.

Я читал эти книги многие годы, расширяя свои представления о мире. И вот что меня потрясло. В нашей редакции многие имели возможность приобщиться к этому кладезю информации. Но большую часть этих книг никто и никогда даже не брал в руки! Система целенаправленного воздействия на умы и души людей оказалась весьма эффективной.

 

Гутенберг и горшок

Библиотека, как и музей, должна быть озабочена сохранением всей истории цивилизации, и древнеримский ночной горшок так же достоин места среди экспонатов, как и первые книги Гутенберга. Не дело хранителей книг делить их на полезные и сомнительные.

Задача библиотеки шире и важнее задачи любого государственного ведомства: быть хранительницей свободы духа, свободы литературы, то есть свободы книг. Более того, в библиотеке хранятся книги, печатание и распространение которых запрещено судом. В Германии время от времени устраиваются выставки нацистского искусства или нацистской литературы — никто не заподозрит в этом пропаганду национального социализма.

Библиотека уважительно относится ко всем точкам зрения, собирает у себя все книги, но ничьи точки зрения не берется проповедовать и не может себе позволить кого бы то ни было оскорблять. Если кто-то решает, что некие книги следует держать подальше от читателя, — это цензура. А цензура, как доказывает отечественная история, вредит куда больше, чем появление книг, которые кому-то не нравятся.

 

Дополнительно: