Инакомыслящие евреи «Философского парохода» (подборка материалов о высылке интелегенции из СССР в 20-х годах XX века)

Вступление:

«Филосо́фский парохо́д» — собирательное название для двух рейсов немецких пассажирских судов Oberbürgermeister Haken (29—30 сентября 1922 года) и Preussen (16—17 ноября 1922 года), доставивших из Петрограда в Штеттин (Германия) несколько сотен насильственно высланных из Советской России представителей интеллигенции, включая многих известных философов и мыслителей.

Операция советских властей по насильственной высылке за границу деятелей науки, медицины и литературы была произведена по инициативе В. И. Ленина в 1922—1923 годах в рамках борьбы с инакомыслием. В отличие от расстрела, повсеместно применявшегося к представителям «контрреволюционной» интеллигенции ранее, такая «гуманная» акция как высылка была вызвана в первую очередь желанием советского режима получить признание правительствами других стран. Пароходные рейсы из Петрограда были не единственными: высылки осуществлялись также на пароходах из Одессы и Севастополя и поездами из Москвы в Латвию и Германию.

Высылка носила грубый, насильственный характер, всем высылаемым разрешалось взять с собой лишь две пары кальсон, две пары носков, пиджак, брюки, пальто, шляпу и две пары обуви на человека; все деньги и остальное имущество высылаемых подвергались конфискации.

Л. Д. Троцкий так прокомментировал эту акцию:

«Мы этих людей выслали потому, что расстрелять их не было повода, а терпеть было невозможно».

Среди высланных летом и осенью 1922 года (за границу и в отдалённые районы страны) наибольшее количество было преподавателей вузов и в целом лиц гуманитарных профессий.

Из 225 человек: врачи — 45, профессора, педагоги — 41, экономисты, агрономы, кооператоры — 30, литераторы — 22, юристы — 16, инженеры — 12, политические деятели — 9, религиозные деятели — 2, студенты — 34.

Наш комментарий:

Предложенные к ознакомлению материалы, представляют ценность в свете осмысления того, как создаются Тоталитарные Договора, в которых как мы говорим происходит постепенное расчеловечивание людей: не способных в итоге чувствовать, самостоятельно мыслить, сострадать. Договора в которых уничтожается любое проявление Духовного Начала, Сознания.

Именно так, как это было сделано в молодой Советской России, будущем СССР - уничтожением всех мыслящих людей, высылкой как в примере в этой статье, или физической расправой что начало происходить позднее. В конечном итоге, за одно-два поколения происходит естественная селекция и общество начинает представлять из себя полностью управляемую массу, не способную отличить слова от дел, не способную ни видеть ни сопротивляться откровенной пропоганде, лжи и подлости и наоборот ... поддерживающей ее. Это то, что происходило на протяжении 20 века в СССР и продолжает происходить на части пост-советского пространства. И во всех странах социалистического лагеря, кульминацией которой является пример Северной Кореи...

Обсуждение в теме форума "Договор страны"

Статья 1. Инакомыслящие евреи «Философского парохода»

Источник

 

 

В истории Советской России акция, связанная с принудительной высылкой интеллигенции, предпринятая большевиками с помощью карательных органов в 1922-1923 годах, получила в обществе символическое название «Философский пароход». В этой истории удалось проследить и заметный «еврейский след»… 

Владимир АНИКИН, доктор политологии, журналист, Тель-Авив

Идея высылки, говоря современным языком, депортации представителей отечественной интеллигенции за границу, активно выступающих с критикой социально-политической политики большевиков, непосредственно исходила от их лидера — В.И.Ленина, буквально одержимого этой идеей. Даже находясь на отдыхе после перенесенного им инсульта, В.И.Ленин требовал от чекистов постоянного информирования о ходе подготовки и осуществления «операции» по изгнанию «политиканствующих господ»; ее неуклонного ускорения, вовлекая в этот процесс в письме от 16 июля 1922 года и И.В.Сталина, указывая конкретные издания и фамилии, на которые необходимо, по его мнению, обратить пристальное внимание.

Во время встречи с В.И.Лениным, состоявшейся 4 сентября 1922 года, председатель Государственного политического управления (ГПУ) при НКВД РСФСР Ф.Э.Дзержинский, получил следующую директиву: «Продолжать неуклонно высылку активной советской интеллигенции (и меньшевиков в первую очередь) за границу. Тщательно составлять списки, проверяя их и обязуя наших литераторов давать отзывы. Распределять между ними всю литературу. Составлять списки враждебных нам кооператоров. Подвергнуть проверке всех участников сборников «Мысль» и «Задруга»…». Списки так называемой «антисоветской интеллигенции», как указывается во многих чекистских документах, неоднократно обсуждались на заседаниях Политбюро ЦК РКП(б), они постоянно расширялись и уточнялись. Результаты высылки стали известны благодаря многим публикациям, особенно в последние годы, в том числе за счет материалов «закрытых» в былые годы архивов.

О масштабах насильственной депортации российской интеллектуальной элиты, в частности, свидетельствует и обширный общий список высылаемых, предложенный сотрудниками ГПУ на утверждение Политбюро ЦК РКП(б) от 10 августа 1922 года. Он заключал в себе девять приложений, составленных по месту проживания и профессиональным занятиям представителей интеллигенции. Только в первом, «петроградском», списке (приложение 1) насчитывалось 51 человек, рекомендованных к безусловной высылке за границу. Кроме того, в «Списке активной антисоветской интеллигенции» — профессуры, издателей, агрономов и кооператоров, инженеров и врачей, а также литераторов насчитывалось 59 человек, а всего — 118 человек, из которых 22 профессора, представляющих ведущие высшие учебные заведения Петрограда, Москвы и Казани. По отношению к депортируемым, один из пунктов постановления гласил: «Предложить ГПУ подвергнуть обыску всех, арестовать же только тех, относительно которых имеется опасение, что они могут скрыться, остальных подвергнуть домашнему аресту». Данное указание чекисты исполнили в полной мере. В дальнейшем шельмование, запугивание и аресты представителей интеллигенции продолжались, круг лиц в проскрипционных списках ГПУ расширялся.

Согласно обновленным данным, жертвами репрессивной политики большевиков за период 1922 — начала 1923 годов стали более 270 представителей российской интеллектуальной элиты, причем 81 из них в большинстве своем, не по своей воле одни или со своими семьями, покинули родину навсегда. Среди них были видные философы, профессора, педагоги, экономисты, агрономы, кооператоры, литераторы, юристы, инженеры, политические и религиозные деятели, врачи. По поводу принудительной депортации интеллигенции характерно высказывание одного из лидеров большевиков Л.Д.Троцкого: «Мы этих людей выслали потому, что расстрелять их не было повода, а терпеть было невозможно». Поразительное совпадение (случайное ли?). Интервьюирующая Л.Д.Троцкого (30 августа 1922 г.) вдова американского писателя и журналиста Джона Рида, автора «Десяти дней, которые потрясли мир» (1919 г.), журналистка из США — Луиза Брайант, симпатизирующая Октябрьскому перевороту и большевикам, похоже, была если не потрясена, как когда-то ее супруг, то уж, наверняка, поражена попыткой массовой высылки интеллигенции из Советской России. Иначе, зачем бы она затевала интервью с одним из лидеров большевиков?

Как известно, утвердившееся в исторической науке и в общественном сознании название «философский пароход» в узком смысле является собирательным именем для двух рейсов немецких пассажирских пароходов «Oberburgermeister Haken» (29-30 сентября 1922 г.) и «Preussen» (16-17 ноября 1922 года), соответственно доставивших высланных в Штеттин (Германия). Последним прибежищем на родной земле была для изгнанников Николаевская набережная Петроградского морского порта (ныне Набережная Лейтенанта Шмидта в Санкт-Петербурге). Первым рейсом высылке подверглись интеллигенты из Москвы и Казани, вторым — петербуржцы. Уточнено, что только этими двумя рейсами было выслано более 160 человек (вместе с семьями). Помимо этого, депортации осуществлялись также пароходами из Одессы и Севастополя (в частности, в Константинополь (Турция), в Варну (Болгария), а также поездами из Москвы в Латвию (Ригу) и в ту же Германию (Берлин).

Представляется, что для современников, особенно не знакомых с событиями вокруг «философского парохода», может показаться парадоксальным, что кампания по депортации интеллигенции из Советской России проводилась в рамках «культурной революции» (!!!). Действительно, трудно вспомнить другое государство, которое с неимоверной легкостью отказывалось бы от своего, можно сказать, веками пестуемого, интеллектуального богатства. Событие это по европейским меркам было и впрямь беспрецедентным. К слову, от высылаемых интеллигентов требовалась подписка, что в случае появления их на границе Советской России, они будут расстреляны. Так что родину они покидали навсегда, и большинство из них — в расцвете своих творческих сил и способностей.

Предварительно назовем лишь некоторых из насильно высланных представителей «русской» интеллигенции, которые могли бы составить цвет и славу любой другой страны и ее национальной науки, философии, просвещения, публицистики и, вообще, культуры: Н.А.Бердяев, С.Н.Булгаков, И.А.Ильин, Л.П.Карсавин, Н.О.Лосский, П.А.Сорокин, С.Е.Трубецкой, С.Л.Франк, Ю.И.Айхенвальд и многие другие.

Несколько забегая вперед, подчеркнем, что «характеристики», выдаваемые в недрах ВЧК-ГПУ, грешили сугубо узкопартийным, культивируемым большевиками, классовым подходом, совершенно не учитывающим профессиональные и научные достижения и заслуги характеризуемых. В каждом представителе интеллигенции большевики видели, прежде всего, политического соперника, конкурента, а, значит, врага. Прав профессор Михаил Ефимович Главацкий, автор известной монографии «Философский пароход»: год 1922-й: Историографические этюды» (2002), подчеркнувший, что главной побудительной причиной «операции» по высылке интеллигенции за границу была «попытка власти установить жесткий идеологический контроль, удалив из страны интеллектуальную элиту — тех людей, которые могли мыслить свободно, самостоятельно анализировать обстановку и высказывать свои идеи, а зачастую и критиковать существующий режим» (мудрое предостережение для всех без исключения властей!).

В своем, по существу, маниакальном, стремлении как можно быстрее искоренить инакомыслие, большевистская власть не хотела, а, может быть, и не желала всерьез задуматься о тех последствиях, которые ожидают русскую науку, просвещение и культуру в целом.

Не случайно в публикациях последних лет нередко проводится мысль о намеренном уничижении, «выталкивании» представителей «русской культуры» за рубеж. Вполне возможно, что такое стремление было. С другой стороны, вряд ли кто-то может возразить, что представители еврейского населения составляли неотъемлемую, весьма существенную, часть этой самой «русской культуры» и, естественно, российской интеллигенции.

Вместе с тем, в статьях последних лет факты высланных за границу представителей еврейства, как правило, умалчивались или упоминались довольно редко. Собственно говоря, состав депортируемых за границу представителей интеллигенции являлся по своему характеру иудео-христианским. Среди представителей российской, по мнению властей, «антисоветской», «контрреволюционной» интеллигенции, упомянутых в списках лиц, утвержденных к высылке, фигурировало немалое число евреев. Так, вторым, вслед за крупным социологом П.А.Сорокиным, по существу, главном, «петроградском» списке представленном на утверждение Политбюро ЦК РКП(б) от 10 августа 1922 года за подписью Л.Каменева, Д.Курского и И.Уншлихта, значился «Изгоев-Ланде А.С.».

Конечно же, следует понимать, что за каждой скупой записью стояло уголовно-следственное дело (у Изгоева-Ланде, в частности, «NP-25033. H-1043600»).

Что же побудило большевиков записать его в «контрреволюционеры»? Приводим предложенную чекистами характеристику, обсужденную на заседании 22 июля 1922 г. в ГПУ под председательством Уншлихта, в присутствии специально приглашенных, конечно, лояльно относящихся к существующей власти лиц: «Изгоев-Ланде А.С. Правый кадет, старый веховец. Довольно сильная фигура. Всегда был большевиконенавиствующим кадетом. Это опасная его сторона. Его «дурачки и умненькие» — хороший памфлет на большевиков. Он умный и хитрый литератор. До сих пор избегает всяческого соприкосновения с нами и ведет довольно упорную работу в «Доме литераторов». Душа всяких протестов, резолюций, которые там выносятся. Тов. Стеклов отмечает, что Изгоев пережил все лишения, но все же за границу не уехал».

Крайне тенденциозную чекистскую характеристику Ланде-Изгоеву А.С. справедливо расширить и дополнить так называемой «объективкой» из другого источника: «Ланде Александр (Арон) Самойлович (Изгоев) (1872-1935), окончил юридический факультет Новороссийского университета, в 90-е годы XIX в. начал политическую деятельность как легальный марксист, затем социал-демократ. С 1902 года, разочаровавшись в марксизме, сотрудник либерального еженедельника «Южные записки». На 3-м съезде кадетской партии (конституционные демократы) избран членом ЦК. В мае-июне 1917 выступил одним из учредителей «Лиги русской культуры». После октябрьских событий занял антисоветскую позицию. Неоднократно подвергался арестам, ссылкам, тюремному заключению. С начала 1921 в Ивановском концлагере. Выйдя из заключения, работал в Публичной библиотеке. В августе 1922 года он вновь был арестован и с группой известных российских ученых и общественных деятелей выслан за границу».

Обращает на себя внимание ответ А.С.Ланде-Изгоева на вопрос следователя о его отношении к существующей власти (дается в сокращении — В.А.): «Считаю, что Советская власть есть законное правительство, рожденное революцией, исполняющее в настоящее время задачу сохранения России… Считаю необходимым этому правительству подчиниться и литературную деятельность приостановить. Когда же власть признает возможным разрешить литературную деятельность, считаю долгом высказать свои взгляды по совести, не подыгрываясь под господствующие мнения, сообразуясь со степенью свободы, предоставленной законом». Как видно, большевикам было мало одной только лояльности и, по словам тоже депортированного за границу философа Ф.А.Степуна, «они требовали еще и внутреннего принятия себя, то есть признания себя и своей власти за истину и добро».

Четвертым в «петроградском» списке упомянут — «Бруцкус» (сохранена орфография документа. — В.А.). Да-да, тот самый Бруцкус Борис Давидович (1874-1938) — видный российский экономист-аграрник европейского уровня, вдумчивый исследователь и талантливый отечественный землеустроитель. После окончания 2-й Московской гимназии с золотой медалью любознательный юноша Борис (Бер) Бруцкус поступает учиться в Варшавский университет (1892), где сближается с сионистами. В процессе учебы у него проявляется интерес к проблемам еврейской колонизации в Палестине, связанной с развитием сельского хозяйства, ремесла, торговли и транспорта. Не прослушав и трех курсов на медицинском факультете университета, Борис, к удивлению, а, возможно, к сожалению родителей, решает поступать в Ново-александрийский институт сельского хозяйства и лесоводства тогдашней Люблинской губернии (к слову, одно из первых высших учебных заведений сельского хозяйства в Европе и России). Здесь, кроме чисто агрономических знаний институтская программа предусматривала солидную естественно-научную и экономическую подготовку. Благодаря прекрасным педагогам (например, выдающийся почвовед В.В.Докучаев и др.), большим способностям и врожденному трудолюбию, Борис Бруцкус прекрасно разбирался в особенностях химии, физиологии растений, почвоведения, ботаники и хотя стал экономистом, часто подчеркивал, что он — естественник. Изучение этой сферы наук, несомненно, способствовало выработке у него строгого научного и независимого мышления. Уже на последнем курсе он подготовил серьезную работу о физиологии обмена веществ в растениях, вышедшую позднее отдельным изданием и удостоенной золотой медали. По окончании института (1898) Борис Бруцкус получил звание ученого-агронома 1-го разряда. В дальнейшем под эгидой Русского научного общества он в качестве агронома-землеустроителя занимается вопросами еврейской сельскохозяйственной колонизации в западных российских губерниях, изучая в то же время быт и приемы ведения хозяйства украинских, белорусских и литовских крестьян. Он написал ряд работ, посвященных еврейской сельскохозяйственной колонизации и экономической жизни. Он ратует за предоставление кредитов, способных обеспечить еврейских колонистов необходимыми орудиями производства.

Молодой ученый тесно сотрудничает с «Обществом развития земледелия и ремесел среди евреев» (ОРТ). В 1904-1905 годах Б.Бруцкус представляет евреев в либеральном «Союзе освобождения». Бруцкус-экономист формируется под влиянием рассмотрения коренных причин русского аграрного кризиса с позиций «легального марксизма».

Четыре года спустя появляется работа Б.Бруцкиса, поддерживающая идею выдела из общины, продолжения коренных аграрных реформ, постепенной аграрной эволюции частного крестьянского хозяйства. Приветствуя Февральскую революцию, в порыве общенародного подъема, Б.Бруцкус вступает в умеренную и небольшую радикально-республиканскую партию, в руководство которой он входил до Октября (впоследствии он всю жизнь остается беспартийным). Как крупный специалист-аграрник, он кооптируется в состав Земельного комитета при Временном правительстве, а также является деятельным участником «Лиги земельных реформ» — беспартийного объединения, призванного к обсуждению «условий проведения предстоящих в России земельных реформ в соответствии с интересами трудящихся классов». Его заботит научное обоснование характера «натурального хозяйства».

В трудные годы революции и гражданской войны, мобилизованный «по сельскому хозяйству», профессор Б.Д.Бруцкус читает красноармейцам популярные лекции практического характера, часто ночует в казармах, висит на подножках товарных поездов, разгружает тяжелые бревна и колет их для обогрева жилища, размышляя при 3-4 градусах по 10-12 часов в день в шубе и перчатках над фундаментальными проблемами русского социализма». Благо это тяжелое время дает специалисту богатый материал для новых научных размышлений и обобщений. Вскоре ученый-аграрий напишет в своем труде что «принцип социализма не есть творческий, не к расцвету, а к разложению ведет он экономическую жизнь общества, поскольку нарушен основной хозяйственный принцип соответствия затрат и результатов».

В конце августа 1920 года Б.Бруцкус выступил с докладом «Проблемы народного хозяйства при социалистическом строе» на собрании петроградских ученых. Конечно, в докладе не обошлось без критики теории научного социализма. Доклад настолько возбудил внимание, что пришлось его повторять шесть раз в закрытых собраниях в Петрограде и однажды в Москве. Прогнозируемое Бруцкусом экономическое отступление «русского социализма» вскоре наступило: начался НЭП. Новая экономическая политика представлялась Бруцкусу закономерным отходом от социализма, желанным возвращением к здравому смыслу, к «нормальности». Ученый полон энергии и надежд. В 1921 году профессор Б.Бруцкус становится деканом факультета экономики сельского хозяйства Петроградской сельскохозяйственной академии. Он продолжает выступать с докладами. Анализируя проблему голода, он прямо обвиняет большевистские власти в голодной катастрофе и призывает не допустить ее повторения. Проблема голода, его причин и последствий занимает много места и в журнале «Экономист», где активным автором и идеологом он являлся.

Конечно, большевики не простили ученому ни публичной правды о голодной катастрофе, ни «закованного в научные формулы жгучего протеста против эксперимента, проведенного над живым телом многомиллионного народа». К лету 1922 года в списки ГПУ Б.Д.Бруцкус будет внесен не как один из самых ярких представителей российской науки и культуры, а «антисоветский элемент». Он был арестован, заключен под стражу и в ноябре выслан за границу.

В отличие от своего старшего брата — Юлия Бруцкуса, видного общественного деятеля, добровольно покинувшего Россию и выехавшего на родину — в Литву, Борис Бруцкус не хотел покидать страну и оставлять любимое дело. Он надеялся, что интеллигенция нужна в России, и ее работа в экономической и педагогической сферах все же возможна.

Разумеется, Б.Д.Бруцкус нашел применение своим способностям и в эмиграции, сначала в Германии (Русский институт истории в Берлине), а затем и в подмандатной Палестине (Еврейский университет в Иерусалиме), куда семья Бруцкусов переехала в 1935 году. Парадоксальным в научной судьбе Б.Д.Бруцкуса является то, что подготовленный им в эмиграции (1923 г.) курс «Экономии сельского хозяйства. Народнохозяйственные основы», уже через год был признан в Советской России «ценным и капитальным». В то же время Б.Д.Бруцкус удостоился весьма поверхностной характеристики чекистов: «Бруцкус. Профессор сельскохозяйственной академии, сотрудник «Экономиста». Вредный человек. Правый социалист-революционер, но в земельном вопросе принадлежит к особой группе кадетского толка. Тов. Середа за высылку». В итоге, в лице Бориса Давидовича Бруцкуса большевистская Россия потеряла крупную научную экономическую школу в агрономии.

Подлинным «шедевром» так называемого классового подхода властей является характеристика (кстати, часто повторяющаяся, как мы убедились, и в отношении других подозреваемых в «антисоветской» деятельности), данная чекистами, значащемуся пятым по счету в «почетном» петербургском списке «Кагану А.С.»: «Каган — богатый человек, систематически субсидирует экономистов и другие издательства. Старый пайщик «Голике и Вильмбора». Сейчас председатель правления Союза литераторов, где он ведет резкую линию против нас». Вместе с тем, выпускник юридического факультета Санкт-Петербургского университета Абрам Саулович Каган (1889-1983) некоторое время являлся присяжным поверенным, затем преподавал политическую экономию и статистику в Петроградской сельскохозяйственной академии, где являлся проректором. В партиях не состоял. А.С.Каган был основателем и совладельцем успешного кооперативного издательства «Петрополис» (с 1918 г.), отделение которого планировалось открыть в Берлине. Он также принимал участие и в работе других издательств Петрограда. Арестован в августе 1922-го и выслан за границу в ноябре. Указанный седьмым в чекистском списке «Пумпянский» характеризовался как «сотрудник журнала «Экономист» и правый меньшевик».

Уже этого, тем более имея в виду ленинское указание — «выслать всех», было достаточно для изгнания члена РСДРП (1906-1907 гг.) Леонида Моисеевича Пумпянского и его коллег из страны «как антисоветски настроенного элемента». На момент ареста в 1922 г., Л.М.Пумпянский являлся «уполномоченным Комиссии по улучшению быта ученых в Петрограде», что еще более усугубило его положение.

Упомянутый под тринадцатым (дважды несчастливым!) номером в списке «антисоветской интеллигенции г. Петрограда» «Борис Харитон» заинтересовал чекистов ГПУ, во-первых, как классовый элемент: он являлся сыном купца, во-вторых, как крупный журналист и издатель. Уже в 1902 г. он издавал в Керчи газету «Южный курьер», затем редактировал в Екатеринославе газету «Вестник Юга»; в 1910-е годы являлся ночным редактором и выпускающим кадетской газеты «Речь» в Петербурге. В третьих, чекистов ГПУ встревожила активная общественная деятельность Бориса Осиповича (Иосифовича) Харитона: с 1919 г. он — член правления Общества взаимопомощи литераторов и ученых, секретарь местного отделения Союза журналистов, заведующий Домом литераторов (своего рода писательское общежитие), принимает участие в издании «Летописи Дома литераторов». В 1922 г. он высылается за границу с группой философов и писателей.

Окончание следует

 

Статья 2. О дальнейших судьбах еврейских пассажиров «Философского парохода»

 

Это мнение Марка Вишняка является лейтмотивом предлагаемой статьи, которая посвящается не всем вообще евреям-эмигрантам 1910-1920-х годов, а тем из них, кто был выслан из России. Инакомыслящим интеллигентам, отвергнутым большевистской властью, посвящена обширная литература [2]. К ней относится, в частности, моя статья «Философский пароход» инакомыслящих евреев» [3]. Содержание статьи, напомню, cконцентрировано вокруг депортированных из Советской России видных представителей отечественной интеллигенции, среди которых было немало евреев.

 

В данной статье сделана попытка проследить судьбы высланных за границу интеллигентов-евреев, показать, как раскрылся вне родины творческий потенциал людей, оказавшихся на чужбине по злому умыслу руководства большевиков,  граничащему с потерей здравого смысла. В процессе изложения материала, в целях его большей конкретности и убедительности, автор, используя, по возможности, малоизвестные данные, прослеживает судьбу именно тех евреев, которые фигурируют только в «петроградском» и «московском» проскрипционных списках, и о которых предварительно рассказывается в упомянутой выше статье [4].

 

Однако, предваряя рассказ, следует подчеркнуть, что, на наш взгляд, «спасительным кругом» для бывших соотечественников в бурном море эмиграции, – о чем, к сожалению, не часто говорят и пишут, – явилось то, что многие представители русской интеллигенции еврейской национальности, нашли в себе силы не замкнуться «каждый в себе», не вести отшельнический образ жизни. Они с головой окунулись в трудные эмигрантские будни, разделяя с другими ее радости и горести. Именно солидаризуясь с соотечественниками других национальностей, они смогли в полной мере реализовать себя как личности, полнее использовать заложенный в них творческий потенциал, которым власти пренебрегали на их родине. Это с большим основанием дает право называть локальные сообщества эмигрантов и «русско-еврейским Парижем», и «русско-еврейским Берлином», и «русско-еврейской Прагой», и «русско-еврейской Ригой».

 

По своей насыщенности и активной общественной и политической деятельности эмигрантский период Александра Изгоева (Арона Ланде) получил дальнейшее развитие. После многочисленных арестов и тюремных отсидок и связанных с этим вынужденным молчанием, один из идеологов партии кадетов и видный публицист Александр Изгоев (Ланде), высланный в Германию в ноябре 1922 года, наконец-то, получил возможность свободы самовыражения. Вместе с тем, отношения А. Изгоева с русской эмиграцией складывались неблагоприятно. Приняв участие в совещании членов ЦК партии кадетов в Берлине, он совместно с И.В. Гессеном «составил меморандум о необходимости официального роспуска фактически расколовшейся партии кадетов», однако не встретил поддержки ее руководства. Вместе с П.Б. Струве А.С. Изгоев (Ланде) сотрудничал в возобновлении известного дореволюционного литературно-политического издания, во многом способствовавшего идейному и организационному становлению партии конституционных демократов (кадетов) – журнала «Русская мысль» (был закрыт большевиками в 1918 году «как буржуазный орган печати»), в котором были напечатаны его принципиальные статьи «Вехи» и «Смена вех» (1922). Издание печаталось сначала в Софии, затем в Праге и позже в Париже вплоть до 1927 года. В Берлине он пишет воспоминания «Пять лет в Советской России» (Обрывки воспоминаний и заметки)» («Архив русской революции, Берлин, 1923, т. X).

 

Проживая в Праге после переезда в Чехословакию, А. Изгоев продолжает активную журналистскую и публицистическую деятельность, отнюдь не замыкаясь на местных органах печати. Его принимают в члены Союза русских писателей и журналистов. Он публикуется в местных изданиях «Хозяин», «Русская мысль», «Студенческие годы», «Борьба за Россию». В свет появляются его работы «К вопросу о природе кооперации («Записки Русского института сельскохозяйственной кооперации», 1924. кн. 1), «Общинное право» (сборник статей, посвященных 30-летию научно-публицистической деятельности П.Б. Струве. 1925.). Тем мучительнее воспринимается А.С. Изгоевым (Ланде) его идейный разрыв с П.Б. Струве. Его перу принадлежит перевод книги Карела Крамаржа «Русский кризис» (1925).

 

Общеевропейскую известность А.С. Изгоев (Ланде) получает, регулярно публикуя свои статьи в газетах «Руль» (Берлин, 1920-1935), «Возрождение» (Париж, 1925-1940) «Россия и славянство» (до 1930 г.), являющейся «органом национально-освободительной борьбы и славянской взаимности» (этот еженедельник выходил «при ближайшем сотрудничестве Петра Струве»). С 1926 года А.С. Изгоев (Ланде) являлся постоянным корреспондентом газет – берлинской – «Руль» и рижской – «Сегодня». При его участии в Париже выходит в свет сборник «Рожденое в революционной смуте (1917-1932)» (1932 г.) [5]. Бурная журналистская и публицистическая деятельность А.С. Изгоева продолжается и после его переезда в Эстонию в конце 1920-х годов. Он останавливается в знакомой его семье еще до революции санаторном местечке Хаапсалу. Здесь он продолжает сотрудничество с таллиннскими изданиями «Последние новости» и «Наша газета», рижской «Слово». С конца 1932-го до октября 1933 года А.С. Изгоев (Ланде) являлся фактическим редактором газеты «Таллиннский русский голос» [6]. Под его руководством газета превратилась в лучшую русскую газету Эстонии тех лет, с прекрасно поставленным литературным отделом, в котором печатались произведения местных авторов, литераторов-эмигрантов и советских писателей.

 

Это была солидная газета, на шести страницах которой публиковались разнообразные материалы и освещалась общественная и культурная жизнь русских в Эстонии. Отношение к СССР и коммунистам было резко отрицательным. «Таллиннский русский голос» выступал против Гитлера, немецких национал-социалистов и их приспешников в Эстонии, защищая принципы западной демократии. Сам А.С. Изгоев, начиная с января 1933 года, регулярно выступал на страницах газеты с большими обзорами под рубрикой «Заграничные дела». Печатались также подробные обзоры о советской жизни [7]. К сожалению, вскоре сказалась болезнь глаз (катаракта), а также проблемы, связанные со здоровьем супруги. Пришлось оставить мечту работать в рижской газете «Сегодня». Исследователи жизни и творчества А.С. Изгоева (Ланде) отмечают стойкость его жизненных убеждений, а также трепетное отношение к русской культуре и к России, несмотря на то, что он подвергал ее суровой критике. 2 сентября 1934 года он писал одному из редакторов рижской газеты «Сегодня», коллеге по высылке, Б.О. Харитону: «Я не люблю тех интеллигентных евреев, которые не осознают или – что еще хуже – не признают, чем мы обязаны русским, русской культуре и русской власти. Пора понять, что, несмотря на всю темень и бескультурность во многом старой России, нигде в мире не относились к евреям так хорошо, как там. Достаточно подумать о том, что выявилось в нынешней Германии. Все это жило там веками» [8].

 

Как видно, тринадцатилетний срок пребывания А.С. Изгоева (Ланде) в эмиграции, несмотря на его «охоту к перемене мест», отнюдь не снизил «градус» когнитивных способностей его как политика, партийного журналиста, публициста и писателя. Наоборот, все, что сделано им в годы революционной борьбы, вкупе с работами эмигрантского периода, только укрепляют в сознании современников и потомков естественность принадлежности его личности к славной плеяде выдающихся политических мыслителей, а также подтверждают высокую степень востребованности его трудов современными исследователями [9].

 

Среди высланных в Германию первым рейсом «философского парохода» находился и Борис Давидович Бруцкус, видный экономист-аграрник европейского уровня, вдумчивый исследователь и способный отечественный землеустроитель и историк хозяйства. Профессор Бруцкус не хотел покидать страну и оставлять любимое дело. Он надеялся, что интеллигенция нужна в России, и ее работа в экономической и педагогической сферах все же возможна. Однако большевики не простили ученому-аграрию ни «закованного в научные формулы жгучего протеста против эксперимента, проведенного над живым телом многомиллионного народа», ни его убежденности в том, что «принцип социализма не есть творческий, не к расцвету, а к разложению ведет он экономическую жизнь общества, поскольку нарушен основной хозяйственный принцип соответствия затрат и результатов», ни его призывы к введению системы «крепкого фермерского хозяйства» вместо «общего котла» и «черного передела», ни публичной правды о голодной катастрофе в стране. Высылка за границу, можно сказать, спасла ученого-либерала, бескомпромиссного критика экономической политики советской власти от неминуемых репрессий, а, возможно, и от физического уничтожения.

 

В эмиграции Б.Д. Бруцкус продолжил начатую на родине продуктивную научно-исследовательскую деятельность, зарекомендовав себя разносторонним и значительным российским аграрником-экономистом, историком хозяйства и социальным исследователем, сконцентрировавшего свои усилия, в частности, над решением «проблемы народного хозяйства при социалистическом строе». Он нашел применение своим способностям в Русском институте истории в Берлине. Примечательно, что подготовленный им в эмиграции в 1923 году труд «Экономия сельского хозяйства. Народнохозяйственные основы», уже через год был признан в Советской России «ценным и капитальным» и был переиздан на родине (это единственный случай прижизненного переиздания!) (Петроград, «Кооперация», 1924. - 248 с.) [10].

 

Книги и капитальные статьи, написанные Б.Д. Бруцкусом в 1930-е годы в эмиграции получили высокую оценку современников, как отечественных, так и западных ученых-коллег, – Н. Макарова, П.Б. Струве, А. Челинцева, А. Фабриканта, М. Зеринга, Ф. Хайека. О значительности поднятых в них проблем говорит тот факт, что они стояли в центре полемики о планировании и рынке между либералами и социалистами [11]. Самым главным исследованием по экономике социализма, по мнению специалистов, считается труд Б.Д. Бруцкуса «Социалистическое хозяйство: Теоретические мысли по поводу русского опыта», впервые опубликованного в петроградском журнале «Экономист» в 1922 году (!). Эта работа была переиздана в 1923 году в одном из берлинских издательств. Парадокс истории: в 1990 году, видный американский экономист Дж. Вильхельм направил в свое время М.С. Горбачеву ксерокопию этой работы Б.Д. Бруцкуса. Ссылаясь на мнение таких авторитетных ученых, как Я. Корнай, И. Берман и других, он обращал внимание главы советского государства на эту публикацию. Назвав ее самым важным исследованием по экономике на русском языке в XX столетии, Дж. Вильхельм пришел к выводу, что, без усвоения идей Б.Д. Бруцкуса, перестройка в стране не увенчается успехом. Прогноз американского ученого сбылся [12].

 

Находясь в эмиграции, Б.Д. Бруцкус внимательно отслеживал происходящее в экономике Советской России, оперативно откликаясь на злободневные проблемы далекой родины. Вот лишь небольшое перечисление статей, названия которых красноречиво свидетельствует об этом: «О крестьянской земельной собственности» (1923); «Эволюции земельной политики Советской власти» (1924); «Деревня как она есть» (1924); «О том, что делают, и о том, как делают большевики» (1924); «Судороги коммунизма» (1924); «Кончина Наркомпрода» (1924); «Муки трудовой интеллигенции» (1925); «О природе русского аграрного кризиса» (1925); «Об экономическом развитии современной России» (1925); «На развалинах НЭПа» (1929); «Пятилетка» и ее исполнение» (1930); «Проблема социализации русского сельского хозяйства» (1930); «К победе или к крушению пятилетки» (1931) и др. Всего в эмигрантский период Б.Д. Бруцкус опубликовал более 50 материалов, напечатанных в газетах и журналах Берлина, Парижа и Праги. Его книга «Экономическое планирование в Советской России» увидела свет в Лондоне (1935) (на англ. языке) [13]. Кроме того, его перу принадлежат рецензии на книги отечественных и западных авторов-экономистов (С.Н. Прокоповича (дважды), М. Зеринга, О. Шиллера и Ф. Гофмана).

 

Большое значение придавал Б.Д. Бруцкус популяризации экономической и социальной науки. Известны его выступления и доклады на тему: «Аграрный вопрос и революция», «Об эмиграции из Советской России» (по докладу А.В. Пешехонова) (1923), «О социально-экономических основах русской революции», «Судьбы русского народного хозяйства в войне и революции», «Что происходит теперь в России» (по докладу Г.А. Ландау) (1927) – на собраниях Союза русских студентов (1923, 1924), Союза русской адвокатуры и русских судебных деятелей (1926) и т. д. [14]. Поражает активностью лекционная деятельность Б.Д. Бруцкуса. Только в рамках лекционной программы Союза русских евреев в Германии им прочитаны следующие доклады: «Проблема расы и среды в еврейской экономике» (1923), «Экономический кризис еврейства Восточной Европы и пути выхода из него» (1925), «О специфических чертах социально-экономической эволюции России» (1925), «Еврейская колонизация в России (факты и мнения») (1927), «Еврейское местечко при советской власти» (1927), «Евреи и особенности послевоенного капитализма» (дискуссия с Б.Д. Бруцкусом) (1928), « Сверх государственные объединения» (дискуссия с Б.Д. Бруцкусом) (1928), «О социологии иудаизма» (1929) [15]. 20 декабря 1926 года в Берлине на заседании Общества распространения технических знаний и ремесленного труда среди евреев Б.Д. Бруцкус выступил с докладом об экономическом положении евреев-выходцев из Восточной Европы, ему оппонировали профессор С.Л. Франк и член Совета Союза еврейских эмиграционных обществ Л.М. Брамсон.

 

В рамках Русского научного института Б.Д. Бруцкус участвовал и в обсуждении докладов С. Гогеля «Выдающиеся русские государствоведы» (10 января 1927), Л.А. Зайцева – «Торговые договоры советской России» (18 января 1927), утверждении актуальных научных тем и составлении расписания еженедельных заседаний Русского научного института [16]. Нельзя обойти молчанием и правозащитную деятельность Б.Д. Бруцкуса. Он одним из первых среди представителей либеральной части эмиграции призвал представителей западной интеллигенции возвысить свой голос в защиту преследований коллег-ученых и инакомыслящих в Советской России, прекращения арестов (в частности, арестов по «делу» членов ЦК Трудовой Крестьянской партии – Н.Д. Кондратьева, А.В. Чаянова и их друзей) и высылок преследуемых в отдаленные районы страны. Он, как и другие эмигранты-либералы, был уверен в скорой победе анти-сталинской оппозиции, которая неминуемо приведет к освобождению арестованных из тюрем и к прекращению преследований представителей интеллигенции (увы, до этого дожили немногие) [17]. По его инициативе парижская конференция по экономике России приняла «Декларацию протеста, обращенную к цивилизованному миру» (1930 г.), направленную против политики «ликвидации кулачества как класса». Он неоднократно (безуспешно) обращался за поддержкой в Немецкую лигу по правам человека, что вызывало в нем чувство крайней озабоченности [18].

 

С особым вниманием Б.Д. Бруцкус относился к судьбе соплеменников в Советской России. Его тревога о состоянии дел по этому вопросу подробно раскрывается в его статьях: «Еврейское население под коммунистической властью» («Современные записки». Париж, 1928); «О докладе И.Я. Кленова «Сионизм и большевизм» (Берлин, «Руль», 1928); «Евреи под пятилеткой» (Берлин. «Руль», 1931); «Евреи под Советской властью» («Современные записки». Париж, 1933) [19]. Приход к власти национал-социалистов в Германии побудил Б.Д. Бруцкуса вместе с семьей переселиться в подмандатную Палестину (1935). И здесь он нашел применение своим способностям, читал лекции на кафедре сельскохозяйственной экономики в Еврейском университете в Иерусалиме. Еще живя в России, он обращался к теме еврейской колонизации Палестины, о чем свидетельствует серия его работ: «Еврейский национальный Центр в Палестине». Социально-экономический очерк. Петроград: Кадима, 1919; «Движущие силы еврейской колонизации». Эрец-Израель, 1919, № 9; «Об основах еврейской земельной политики в Палестине». Эрец-Израэль, № 10 [20]. Уже в эмиграции вышла его работа «Ди идише ландвиртшафт ин Мизрех-Эйропе» («Еврейское сельское хозяйство в Восточной Европе», 1926 (на языке идиш). Продолжению его продуктивной работы на Земле обетованной помешала неожиданная смерть (1938). Благодаря усилиям сыновей, посмертно, в 1942 году, увидел свет труд Б.Д. Бруцкуса «Калкала хаклаит» («Экономика сельского хозяйства») (на иврите), включающий перечень его работ.

 

Если труды Б.Д. Бруцкуса, как крупного ученого экономиста-аграрника, получили высокую оценку и признание на Западе, то в СССР его имя фактически было предано полному забвению. Только в 1990-х годах, уже в новой России, было предпринято несколько попыток обратиться к его научному творчеству. В журнале «Вопросы экономики» (1995, № 10) была опубликована статья Бруцкуса «К теории кооперации». В Санкт-Петербурге издали работу «Советская Россия и социализм» («Звезда», 1995). На аграрные идеи Б.Д. Бруцкуса в своих статьях ссылались российские исследователи В.В. Бабашкин, А.Ю. Давыдов, В.В. Кабаков и др. На «обстоятельную статью известного экономиста» Б.Д. Бруцкуса «Еврейское население под коммунистической властью», при анализе положения еврейского населения в годы НЭПа и по вопросу так называемой еврейской колонизации, подробно ссылается в своем литературно-историческом исследовании «Двести лет вместе» А.И. Солженицын [21]. Плотнее других научное творчество Б.Д. Бруцкуса исследовала Н.Л. Рогалина, посвятившая ему серию статей: «Историк читает Бруцкуса» (Новый мир, 1992. № 12), «Борис Бруцкус: три опыта большевистского социализма» («Вопросы экономики», 1995, № 7), «В поисках меры (некоторые уроки российских аграрных реформ в ХХ веке)» («Вопросы экономики», 1996. № 7) и др. Она же в 1999 году защитила докторскую диссертацию: «Борис Бруцкус – историк народного хозяйства России» [22]. Как говорится, лучше поздно, чем никогда.

 

В Израиле исследователь В.К. Каган разыскал в архивах Иерусалима и в домашнем архиве семьи Бруцкус неизвестные ранее материалы о Борисе Бруцкусе, что послужило основой для публикации его биографии в книге «Борис Бруцкус». (Иерусалим, 1989). Он же опубликовал статью «Борис Бруцкус: ученый и правозащитник» («Евреи в культуре русского Зарубежья. Вып. 1. Иерусалим, 1992). Известно также, что по инициативе бывших российских соотечественников – Д. Штурман и В. Сорокина, в Париже в 1988 году издан классический труд Б.Д. Бруцкуса «Социалистическое хозяйство: Теоретические мысли по поводу русского опыта». Не вызывает сомнений, что в лице Бориса Давидовича Бруцкуса большевистская Россия потеряла основателя научной экономической школы в агрономии.

 

«Богатым человеком», субсидировавшим журнал «Экономист» и другие издания, считался, по справке чекистов, Абрам Саулович (Шаул-Фалкович) Каган (1889-1983). Этим он отличался от многих других высланных представителей интеллигенции, которым власти поставили жесткие ограничения даже по вывозу багажа. Являясь совладельцем пользующегося популярностью крупного кооперативного издательства «Петрополис» в Петрограде, А.С. Каган еще в России лелеял мечту открыть филиал издательства в Берлине и в 1922 году отделение начало там функционировать. Обосновавшись после высылки в германской столице, А.С. Каган развил кипучую издательскую деятельность, благо особых препятствий для этого не было. Вскоре воссозданное издательство «Петрополис», а также издательства «Гранит», «Обелиск» и «Парабола», главой которых являлся А.С. Каган, заняли достойное место в ряду таких известных издательств российских эмигрантов, как издательство И.П. Ладыжникова, издательство З.И. Гржебина, издательства «Слово», «Мысль», «Знание» и др. Российские эмигранты-книгоиздатели, кажется, превзошли самих себя. Исторический факт: в один из периодов «русских» книг в Германии было издано больше, чем немецких. Кстати, не поверивший в это А.С. Каган даже заключил пари со знакомым, работавшим в одном из самых крупных немецких издательств, и проиграл пари. В качестве доказательства ему был представлен официальный номер Биржевого листка книжных магазинов Германии («Borsenblatt der Deutschen Buchhandels»). Немалый вклад в этот эмигрантский «рекорд» приходится и на издательство «Петрополис» (вкупе с другими), возглавляемые А.С. Каганом. Только в «Петрополисе» было издано больше тысячи книг на русском языке [23].

 

В отличие от других издательств «Петрополис» специализировался на выпуске произведений авторов из советской России, в первую очередь, тех произведений, которые нвозможно было напечатать в самой России. В результате увидели свет «Красное дерево» Б.А. Пильняка, «Воображаемый собеседник» О.Г. Савича, а также произведения Е.И. Замятина, Н. Никитина. Издавались также произведения русских писателей-эмигрантов, в основном проза: собрание сочинений И.А. Бунина (1934-1935), «Генерал Бо» и «Скиф» Р.Б. Гуля, «Книга о концах» М.А. Осоргина, «Пещера» М.А. Алданова, «Тишина» Р. Н. Блох, «Ведьма» Н. А. Тэффи, «Чайковский» Н.Н. Берберовой, «Повесть о пустяках» Б. Темирязева (псевдоним известного художника Ю.П. Анненского), «Отчаяние» В. Сирина (В.В. Набоков) (1936), стихи и проза В.Ф. Ходасевича. Активно издавались произведения Ильи Эренбурга: «Бурная жизнь Лазика Ройтшванеца», (1928), «Заговор равных», «Любовь Жанны Ней» (1929). В 1925 году выпущен альбом «Фрески Дмитровского собора» (рисунки и текст И.Э. Грабаря, на русском, немецком и французском языках). В 1937 году, к столетию смерти А.С. Пушкина увидело свет юбилейное издание «Евгения Онегина» (под редакцией В.Ф. Ходасевича, с иллюстрациями М.В. Добужинского). После потери российского книжного рынка в 1924 году, в целях выживания издательства, по предложению А.С.Кагана, активизировалась «театральная серия»: В.Н. Всеволодский-Гернгросс, И.А. Дмитревский, Тирсо-де-Молина, Ю. Патуйе, Н.Н. Евреинов и др. После переезда издательства в Брюссель (1933) книги продолжали издаваться еще до 1939 года в Берлине под маркой «Петрополиса». Были изданы: И.А. Бунин «Жизнь Арсеньева» (1939), В.Ф. Ходасевич. «Некрополь. Воспоминания» (1939) и др. [24].

 

Специфические задачи выполняли и другие издательства, владельцем которых являлся А.С. Каган. Издательство «Парабола» (основано в 1931 г.) располагало двумя центрами – в Париже и Берлине. Здесь издавались произведения молодых авторов: Н.Н. Берберовой, В.Я. Ирецкого, Ю.В. Мандельштама, Ю.К. Терапиано, Ю. Фельзена, А.З. Штейнберга. Из писателей старшего поколения были изданы книги Р.Б. Гуля, Б.К. Зайцева, М.А. Слонима. В сотрудничестве с парижским журналом «Современные записки» издано несколько сборников стихотворений молодых поэтов. Всего «Парабола» до конца 1930-х выпустила тридцать названий книг. В издательстве «Обелиск» выпускалась нравственно-философская и историческая литература. Ее авторами были известные философы: Н.А. Бердяев, Б.П. Вышеславцев, Л.П. Карсавин, Н.О. Лосский, С.Л. Франк; историки – Н.А. Котляревский, С.Ф. Платонов. Издавалась также и литература экономического и физико-математического характера. Издательство «Гранит» предназначалось для издания работ Л.Д. Троцкого [25]. В Берлине А.С. Каган вместе с Я.Н. Блохом, С.И. Гринбергом и В.Н. Ракинтом являлся членом редколлегии журнала «Русская книга заграницей» (первый номер его вышел в 1924 г.).

 

Новая страница жизни и общественнй деятельности А.С. Кагана открылась после переезда в Америку в 1940 году, куда он прибыл с семьей, спасаясь от немецких нацистов. В Нью-Йорке в качестве издателя он работал еще почти сорок лет, возглавляя издательство «International Universities Press», которое выпускало книги по психологии и психиатрии, в том числе издавался наиболее значительный ежегодник «The Psychoanalytic Study of the Child». А.С. Каган продолжал работать и после того, как ему исполнилось девяносто лет. Одновременно он входил в директорат Общества взаимопомощи «Надежда».Очень точно кредо его жизни отражается в экслибрисе, выполненного для него художником В.М. Конашевичем в 1922 году: из пронзенной стрелой скалы в кувшин потоком льется животворная влага. Рисунок обрамляется строками: «Любовь, разя живое, источник знания родит» [26]. К счастью, Каган оставил воспоминания о своей жизни [27].

 

В петроградском чекистском списке лиц, подлежащих высылке за границу, Леонид Моисеевич Пумпянский (в списке – «Пумпянский»), характеризовался как «сотрудник журнала «Экономист» и «правый меньшевик», а также «уполномоченный Комиссии по улучшению быта ученых в Петрограде». За плечами доктора политической экономии и профессора Петроградского университета были годы и годы службы в лондонском отделении Русско-Азиатского банка, в Сибирском банке (Петроград), работа в должности заместителя министра торговли и промышленности, членство в Главном экономическом совете при Временном правительстве, активная преподавательская и журналистская деятельность. После вынужденного затишья, связанного с ограничениями при большевиках, Л.М Пумпянский с головой окунулся в привычную для него среду: он читает лекции «Положение рабочих в России» в Русском научном институте в Берлине, избирается членом Ученого совета этого учреждения. Его лекционная деятельность продолжается на курсах, открытых Берлинским Союзом русских кооператоров. Плодотворно его сотрудничество с Экономическим кабинетом профессора С.Н. Прокоповича (Берлин, 1922, Прага, 1924 гг.). Его журналистские и публицистические статьи публикуются на страницах журналов «Экономический вестник», «Русский экономический сборник» и «Правый меньшевик». В 1922-1924 годах Л.М. Пумпянский занимался разработкой проблем новой экономической политики, соотношением заявленных советским правительством задач НЭПа и их реальным осуществлением на практике. Он пишет книгу «НЭП (Опыт характеристики советской экономики») (1923), публикует статьи – «Организация и работа советских трестов», «Внутренние противоречия советского хозяйства» («Экономический вестник», 1923. Кн. 1 и 2).

 

Новый прилив сил придал Л.М. Пумпянскому переезд в Таллинн (Эстония). Здесь закладывается долголетнее сотрудничество со старейшим самым крупным частным кредитным банком Г. Шеля, рядом крупных акционерных обществ, членом правления которых он становится. В 1926-1929 годах он редактирует журнал «The Estonian Economic Review» (позже «Scheel Review»), который знакомил зарубежных читателей с экономикой Эстонии. В эти годы заслуживает внимание общественная деятельность Л.М. Пумпянского: он возглавляет Комиссию по изучению вопроса о культурной автономии русских, входит в состав комитета по устройству русской выставки, читает лекции в Русском народном университете в Таллинне, сотрудничает в местной газете «Наша газета», оказывает ей субсидирование со стороны банка Г. Шеля [28].

 

1930-е годы были для Л.М. Пумпянского не менее насыщенными. В 1931 он получает эстонское гражданство. При его прямой финансовой поддержке в 1932 году начал выходить газета «Таллиннский русский голос» (до 1934 года), сыгравшую большую роль в консолидации русской общины Эстонии. Л.М. Пумпянский вошел в редколлегию газеты и опубликовал на ее страницах актуальные статьи: «Мировой кризис и валютный вопрос» (1932, 12 ноября), «Заметки экономиста. Платить ли Америке? (1933, 1 января); «Заметки экономиста. На полпути» (1933, 8 января). Кстати, не без участия Л.М. Пумпянского редактировать газету пригласили А.С. Изгоева. Присущие Л.М. Пумпянскому редкая энергия и организаторские способности, проявляются в период его кооптирования в состав правления Русского национального союза Эстонии и избрания заместителем председателя Союза. Он призвал создать из Союза сплоченный центр русской организации в Эстонии, который мог бы стать оплотом национальных интересов русского населения в республике, предложив конкретный план действий в этом направлении, в котором важное место занимал принцип открытости [29].

 

И хотя производственная сторона жизни Л.М. Пумпянского в конце 1930-х несколько возобладала над общественной (он был назначен генеральным директором Сланцевого концерна Эстонии), тем не менее, он продолжал совместно с супругой – Лидией Харлампиевной оказывать помощь бывшим согражданам в их культурных мероприятиях. К сожалению, его жизнь закончилась трагически. После присоединения Эстонии к СССР, Л.М. Пумпянский был арестован органами НКВД, осужден и погиб в 1942-м в одном из пермских лагерей. Судя по публикациям в сегодняшних изданиях Эстонии, его имя не забыто: ему многим обязана русская община республики.

 

Видным журналистом и издателем покинул «философский пароход» один из руководителей Дома литераторов в Петрограде Борис Осипович (Иосифович) Харитон. Он был одним из первых высланных, кто пытался публично осмыслить историю высылки интеллигенции из советской России, вскрыть механизм этой беспрецедентной в истории акции. Помимо ужасных условий содержания арестованных в тюрьмах, зачастую приводящих заключенных к «нервным ударам, сумасшествию и самоубийствам», а также к затяжке рассмотрения следственных дел и выколачиванию от заключенных нужных чекистам «признаний», в статье «К истории нашей высылки» («Дни», Берлин. 1923, 13 февраля), Б.О. Харитон приводит ставшие известными ему на то время факты о том, кто конкретно и как готовил, по его словам, эту «дикую меру». Были названы конкретные инициаторы высылки – «группа во главе с Зиновьевым», наиболее «ревностные исполнители в лице Уншлихта, Мессинга и др. деятелей ГПУ» (в то время, понятно, Б.О. Харитон не мог знать о тесной вовлеченности в этот процесс В.И.Ленина, Л.Д. Троцкого, И.В. Сталина и других руководящих лиц). Не остался вне критики и нарком просвещения А.В. Луначарский, фактически поддержавший «группу Зиновьева». Достоянием общественности стала «скрытая от всех работа по составлению проскрипционных списков» представителей интеллигенции для последующего изгнания их из страны. В заключение статьи Б.О. Харитон призвал каждого, «кто что-нибудь знает… о правдивой картине изгнания», «не хранить эти сведения для отдаленных мемуаров, так как дружная работа нововременцев и сменовеховцев уже творит зловредные легенды» [30].

 

В Берлине Б.О. Харитон, пополнив ряды Союза русских писателей и журналистов, стал соредактором литературно-художественного журнала «Сполохи» (до его закрытия в 1923 г.). На страницах этого иллюстрированного ежемесячного издания публиковалась поэзия, проза, воспоминания, очерки русской жизни, критические обзоры и библиография, Художественный раздел включал очерки о творчестве и репродукции произведений многих русских художников-эмигрантов, в том числе С. Сегала и М. Шагала.

 

Важным этапом его творческой деятельности стала работа в крупнейшей русской газете Прибалтики – рижской газете «Сегодня» (с 1924 г.). Именно Ригу он предпочел городам Западной Европы, надеясь на возможно скорую встречу с сыном Юлием, который все еще оставался в Советской России. Долгие годы Б.О. Харитон являлся выпускающим редактором популярной газеты «Сегодня вечером» (приложение к газете «Сегодня»). Известно, что он редактировал выходившие в Риге собрания сочинений Лермонтова, Пушкина, Тургенева, Толстого. Понятно, что как редактор он непосредственно был причастен ко многим тысячам публикаций на ее страницах и нес персональную ответственность за их достоверность и качество.

 

Из оригинальных статей рижского периода его творчества следует выделить статью «Гумилев – каким мы его знали (К пятилетию со дня расстрела». Точными, временами даже резкими, мазками, Б.О. Харитон рисует образ большого поэта, стараясь найти баланс между внешними и внутренними характеристиками сильной личности, по словам Ю. Айхенвальда, «взыскательного мастера своего искусства», у которого «слова разнообразных ритмов подобраны одно к другому, как перлы для ожерелья…», тем не менее, погубленного большевиками. Николая Гумилева Б.О. Харитон хорошо знал и был среди тех, кто пытался вызволить неоправданно осужденного на смерть поэта из застенков петроградского ЧЕКа. Б.О. Харитон цитирует Гумилева: «Золотое сердце России / Мерно бьется в груди моей» и эти слова, похоже, вырвались и из души самого эмигранта. «Гумилеву, - сетует Б.О. Харитон, - не повезло: вот уже пять лет прошло, а его стихи еще не вышли полным собранием… Позаботиться об этом, добиться этого – прямой долг небольшой группы его друзей и последователей, живущих теперь в Париже…» [31]. Отдавая должное таланту и высоким человеческим качествам Б.О. Харитона в ноябре 1936 года русская эмиграция в Латвии широко отметила его 60-летие.

 

В 1940 году Харитона арестовали в Риге органы НКВД, осудили на семь лет исправительно-трудовых лагерей и этапиовали в Соликамский край, в лагерь Сурмог, где он умер в 1941/2 году (точная дата смерти, как и могила, неизвестны). Вряд Харитону было известно, что его сын Юлий занимается в СССР строго засекреченными работами и станет впоследствии одним из создателей советской атомной бомбы, трижды Героем Социалистического Труда. Интересовался ли сам Юлий Борисович Харитон судьбой своего отца? Вопросы, на которые даже сегодня трудно ответить. Рукотворным памятником Б.О. Харитону служат сохранившиеся в Национальной государственной библиотеке России пожелтевшие подшивки газет, где каждый номер подписан его фамилией.

 

Пожалуй, труднее, чем другим высланным, пришлось за границей религиозному философу Семену Людвиговичу Франку (родился в еврейской семье). В ссылке его сопровождали жена и трое детей (художник, писатель И.А. Матусевич запечатлел профессора С.Л. Франка с детьми на борту «философского парохода») [32]. К тому же весьма туманными были и виды на возможность его профессиональной востребованности за границей. Однако его деятельная натура очень быстро нашла себе применение. В Берлине он принимает «руководящее участие» в работе Русского научного института и Религиозно-философской академии, основанной Н.А. Бердяевым. Несмотря на переезд Академии в Париж, С.Л. Франк продолжал еще несколько лет читать лекции в Берлине (в частности, курсы «Основы философии», «История греческой философии», «Религия и наука» и др.).

 

Двадцатые годы минувшего столетия знаменуются для С.Л. Франка выпуском ряда значительных произведений – «Введение в философию», «Живое знание» (Берлин, 1923), «Религия и культура» (Берлин, 1924), «Крушение кумиров» (Париж, 1924), «Смысл жизни» (Париж, 1926), «Основы марксизма» (Берлин, 1926). В этот период С.Л. Франк ведет интенсивную переписку с философом Н.А. Бердяевым, проживающим в Кламаре (Франция) [33]. В начале тридцатых годов профессор С.Л. Франк читал лекции по курсу истории русской мысли и литературы при кафедре славянской филологии Берлинского университета. С.Л. Франк являлся официальным оппонентом при защите магистерских диссертаций (например, по «Системе конкретной этики Фихте», диссертант-эмигрант Г.Д. Гурвич (1924) и др.). С.Л. Франк стоял у истоков создания движения «Новая русская школа», объединившей более пятидесяти русских учителей в Берлине (8 января 1923 г.). Он много разъезжал, выступая с публичными лекциями в соседних странах (Голландия, Италия, Чехословакия, Швеция, Франция и страны Прибалтики). В 1934 году он участвовал в работе Всемирного философского конгресса в Праге, где выступил с научным сообщением «Философия и жизнь» и активно участвовал в развернувшихся прениях [34].

 

Поистине титаническую работу С.Л. Франк проводил в рамках Русского научного института (РНИ) и Русской религиозно-философской академии (РРФА). Здесь он, в течение 1923-1932 годов, как правило, не считая обязательных лекционных курсов («О смысле жизни», «Христианское учение об обществе и государстве» и др.), дважды-трижды в месяц, выступал с научными докладами, участвовал в обсуждениях сообщений своих коллег – Н.А. Бердяева, Л.П. Карсавина, Л. Шестова, И.А. Ильина, Б.П. Вышеславцева, Ф.А. Степуна и других выдающихся представителей русской эмиграции. Он непосредственно участвовал в планировании научных планов института и мемориальных мероприятий, выборе курсов лекций для слушателей и отборе новых членов в состав института. Немецкоговорящим гражданам запомнились его лекции на тему «Русское мировоззрение (философские и умственные течения в России XIX столетия)», состоявшиеся в РРФА и Берлинском университете (1925, 30 января, 6 мая). Из справочника «Хроника русской жизни в Германии. 1918-1941» узнаем, что С.Л. Франк и Л.П. Карсавин «вошли в состав лекторов Кенигсбергского университета» (01.03.1925 г.). Заслуги С.Л.Франка перед РНИ были высоко оценены: 25 ноября 1931 года, по результатам выборов в Русском научном институте, С.Л. Франк становится его новым директором [35].

 

20-е и 30-е годы ХХ столетия отмечены многими публикациями С.Л. Франка в немецких, голландских, швейцарских и американских периодических изданиях (наряду с творческими моментами это имело существенное значение в обеспечении существования семьи). Статьи этого периода весьма разнообразны по тематике: «Мистическая философия Розенцвейга» («Путь». Париж, 1926. № 2); «Религия и наука в современном сознании» («Путь», 1926. № 4); «Мистика Рейнера Марии Рильке» («Путь», 1928. № 12); «Новая русская философская система» («Путь», 1928. № 9); «Основная идея философии Спинозы» («Путь», 1933. № 37); «По ту сторону «правого» и «левого» («Числа». Париж, 1930-1932. № 4); «Философия Гегеля (к столетию со дня смерти Гегеля)» («Путь», 1932. № 34); «Проблема «христианского социализма» («Путь», 1939. № 60); «Религиозность Пушкина» («Путь», 1939. № 40) и многие другие. С большим интересом слушатели лекционной программы Союза русских евреев в Германии приняли доклады С.Л. Франка: «Новое варварство (стиль нашего времени)» (1926), «Памяти Спинозы» (к 250-летию его кончины) (1927), «Библейское предание и современная наука» (1927).

 

Многогранность философского наследия С.Л. Франка поражает: он занимался проблемами бытия, познания, личности, философского осмысления религии, вопросами философской антропологии и социальной философии, оценкой оккультных явлений с точки зрения науки и религии и т. п. Вместе с тем, в его наследии можно выделить три основных аспекта – человек и культура, человек и бытие, человек и Бог [36]. Всем, чего достиг С.Л. Франк, он, по собственному признанию, во многом обязан своей супруге – «верной спутнице и самоотверженной помощнице в жизни» - Татьяне Сергеевне Франк.

 

Фактически изгнанный национал-социалистами из Германии (1937 г.), С.Л. Франк с супругой перебрался во Францию, где они жили в полной неизвестности о судьбе своих детей, обосновавшихся в Англии (Лондон). Понятно, встретились трудности и материального порядка. Однако, оптимистичный по натуре С.Л. Франк продолжал упорно трудиться, твердо веря в то, что рано или поздно, наступит новая эпоха, в приближение которой и он внес свою лепту. Именно в 30-х - 40-х годах выходят выдающиеся произведения зрелой мысли философа: «Духовные основы общества. Введение в социальную философию» (Париж, 1930); «Непостижимое. Онтологическое введение в философию религии» (Париж, 1939); «Свет во тьме. Опыт христианской этики и социологии» (Париж, 1949). Переезд, в 1945-ом, в Англию и соединение с детьми позволили С.Л. Франку, как и всегда, реализовать напряженную потребность к творчеству. Он продолжает работу над, во многом знаковой, в его философии книгой – «Реальность и человек. Метафизика человеческого бытия» (Париж, 1956), которая увидела свет после его ухода из жизни [37]. Обширной была переписка С.Л. Франка с выдающимися отечественными, так и зарубежными писателями и философами.

 

Изгнанный из советской России, «самый философский среди мыслителей своего поколения», по определению историка философии Василия Зеньковского, Франк не только нашел приют за границей, но и значительно приумножил философское наследие человечества. Общепризнано, что созданная С.Л. Франком метафизическая система может быть поставлена в один ряд с самыми известными философскими концепциями ХХ века; особенно очевидна созвучность философских воззрений Франка с онтологией и гносеологией Н. фон Гартмана и М. Хайдеггера. К счастью, многие сочинения С.Л. Франка стали доступны широкому кругу почитателей философского знания и продолжают издаваться; его многотрудной жизни и позитивному творчеству посвящены и будут посвящаться труды многих современных исследователей, воспоминания и мемуары [38].

 

Представляется, что написанное и опубликованное на родине литературным и театральным критиком Юлием Исаевичем Айхенвальдом до высылки его в Германию (назовем лишь две его книги: «Силуэты русских писателей» (СПб., 1906) и «Этюды о западных писателях» (М., 1910), давало ему полное моральное право если не почивать на лаврах, то, во всяком случае, снизить «градус» творческого накала. Пользующийся большой популярностью и влиянием в период расцвета русского модернизма, «критик-импрессионист», публицист и переводчик развил бурную организаторскую деятельность с первых же дней своей эмигрантской жизни в среде творческой интеллигенции из России. Он выступает одним из организаторов Русского научного института в Берлине, где преподает в 1923-1926 годах. Известно, что Ю.И. Айхенвальд стоял и у истоков создания (в качестве соучредителя) «Клуба писателей» в Берлине (1922-1923), совместного детища русских писателей и философов-эмигрантов, сыгравшего важную роль в консолидации интеллектуальных сил российской интеллигенции. К тому же он являлся непременным участником «Кружка друзей русской литературы» (1924). Некоторое время Ю.И. Айхенвальд возглавляет Союз русских писателей и журналистов в Германии. Одновременно доктор филологии читает курс «Философские мотивы русской литературы XIX века» в Русской религиозно-философской академии» (с декабря 1922 г.). Журнал «Новая русская книга» (Берлин), берлинская газета «Руль», рижская – «Сегодня» и другие периодические издания становятся творческой площадкой его усиливающегося внимания к публицистике и журналистике, зеркалом эволюции его общественно-политических и общественно-литературных взглядов и творческого метода.

 

Возглавляемый Ю.И. Айхенвальдом литературно-критический отдел «Руля», несомненно, превратил газету, по выражению исследователя-современника, в «центр эмигрантской общественности и орган передовой литературно-критической мысли». Во многом благодаря Ю.И. Айхенвальду и группе его сотрудников-«русских евреев» (Каминка, Ландау, Гессен), «Руль» стал единственной эмигрантской газетой, которая просуществовала более десяти лет (до 1931 года). Ю.А. Айхенвальду удалось придать «новое качество уровню критики «Руля», которая с его приходом приобрела неоспоримый авторитет и солидность» [39]. На страницах «Руля» перу Ю.И. Айхенвальда принадлежат многие литературные заметки и рецензии, посвященные творчеству писателей и поэтов русской эмиграции.

 

В рамках Русской религиозно-философской академии (помимо чтения лекций) заслуживает внимание участие Ю.И. Айхенвальда в других важных мероприятиях. В декабре 1922 года он, наряду с А. Белым, С.Л. Франком и Е.А. Кусковой, участвует в дискуссии по докладу философа Ф.А. Степуна «Трагедия и современность»; в ноябре на открытом заседании академии, посвященного философу Владимиру Соловьеву, выступает с докладом «Соловьев как художник» (по мнению видного философа А.Ф. Лосева, философские идеи Владимира Соловьева оказали большое влияние на формирование концепции критики Айхенвальда) [40]; в январе 1927 года он участвует в обсуждении доклада С. Гогеля «Выдающиеся русские государствоведы». Его оппонентами, в частности, были соседи по «философскому пароходу» – Б.Д. Бруцкус и С.Л. Франк. Известно, что Ю.И. Айхенвальд стоял и у истоков создания «Клуба писателей» в Берлине (1922-1923), совместного детища русских писателей и философов-эмигрантов, сыгравшего важную роль в консолидации интеллектуальных сил творческой российской интеллигенции.

 

С большим энтузиазмом Ю.И. Айхенвальд, наряду с другими изгнанниками и эмигрантами, принял приглашение руководства Союза русских евреев в Германии участвовать в реализации намеченной обширной лекционной программы. На протяжении 1922-1926 годов он выступил с докладами: «Рейн и Сена» (о Ромене Роллане), «Исповедь писателя-еврея» (по поводу книги Вассермана «Mein Weg als Deutscher und Jude»), «Памяти М.О. Гершензона», «Достоевский и евреи», «Антирусская книга «Сир Галахад», «Европеизм и русская революция» [41]. Творческая позиция Ю.И. Айхенвальда нередко становилась предметом дискуссий в литературных обществах и клубах Берлина и Парижа.

 

Несмотря на порой противоречивые оценки современников используемого Ю.И. Айхенвальдом метода «имманентной критики» при анализе произведений писателей и поэтов, авторитет литературного и театрального критика продолжает оставаться высоким: в его советах нуждаются, ведут с ним переписку выдающиеся литераторы русской эмиграции – поэт, драматург и критик В.Ф. Ходасевич (Париж, 1928), историк русской литературы и общественной мысли, инициатор и идейный вдохновитель сборника «Вехи» (1909) М.О. Гершензон (Москва), видный литературовед и критик А.Г. Горнфельд и др. Даже те исследователи, которые не разделяют «принцип импрессионизма» в литературоведении, отмечают, что Ю.И. Айхенвальд, несомненно, входит в число нескольких десятков видных критиков, которые «могли бы составить честь любой европейской литературе» [42].

 

Работы Ю.И. Айхенвальда и в наши дни не обделены вниманием исследователей его творчества – литературоведов и историков литературы. Примером чему могут служить статьи Алимовой Н.В. [43], Морнганова А.Ю. [44]. Рейтблата А.И. [45]. Мурзицы И.Я. [46]. Заслуживают внимания и диссертационные работы недавних лет: Мурзиной И.Я. – «Творчество Ю.И. Айхенвальда в дооктябрьский период: особенности мировоззрения и литературной критики» (Челябинск, 1995); Алексеева А.А. – «Литературно-критическая эссеистика Ю.И. Айхенвальда «Силуэты русских писателей» (2000); Риппинг М. – «Литературная критика Ю.И. Айхенвальда периода эмиграции» (Иваново, 2003); Зуева Д.В. «Имманентная критика» Ю.И. Айхенвальда доэмигрантского периода: проблема читателя и писателя (Москва, 2006). Труды Ю.И. Айхенвальда продолжают издаваться на родине [47]. О жизни и творчестве Ю.И. Айхенвальда свидетельствуют многочисленные энциклопедические и биографические словари, академические издания и литературные справочники.

 

Горькой болью отозвалась в сердцах европейской интеллигенции и писателей русской эмиграции безвременная смерть Ю.И. Айхенвальда, погибшего в расцвете лет под колесами берлинского трамвая. Некрологами и памятными статьями откликнулись на тяжелую утрату С.Л. Франк («Руль», Берлин и «Путь», Париж), И. Лукаш («Возрождение», Париж), В. Набоков-Сирин и И. Шмелев («Руль», Берлин), «Сегодня вечером» (Рига), Ф. Степун и др. 12 января 1929 года по инициативе Союза русских евреев в Германии, Русского научного института, Русского академического союза, Союза русских писателей и журналистов, Комитета помощи русским писателям и ученым Берлина проведен вечер памяти Ю.И. Айхенвальда (председательствовал В.И. Ясинский). С докладами о жизни и творчестве покойного – известного литературного критика, профессора русской литературы Русского научного института выступили С.Л. Франк, В.В. Набоков-Сирин, Ф.А. Степун и И.В. Гессен.

 

Известному журналисту и заметному общественному деятелю – бывшему секретарю правления петроградского отделения Всероссийского союза писателей, заведующему библиотекой «Дома литераторов» Виктору Яковлевичу Ирецкому (настоящее имя – Виктор Яковлевич Гликман) (в «петроградском» списке ГПУ он ошибочно значился как «Герецкий Виктор Яковлевич») не сложно было определиться с жизненным выбором. Литератор по призванию, имеющий большой опыт работы в печати (газета «Речь», журналы «Вестник Европы», «Современный мир» и др.) и выпустивший в свет в Петрограде первые сборники рассказов «Суета» и «Гравюры» (1916 и 1921 гг.), обосновавшись в Берлине и свободно владея немецким языком, развил бурную деятельность. Он стоял у истоков создания Союза русских журналистов и писателей, являлся активным членом «Немецко-русского товарищества писателей и композиторов», берлинского «Дома искусств». В.Я. Ирецкий участвует в работе русских издательств в Берлине и Париже, сотрудничает в русских эмигрантских газетах «Россия», «Звено», «Возрождение», «Дни», «Руль». «Сегодня», «Наш Век», выходивших в Берлине, Париже, Риге. В.Я. Ирецкий опубликовал множество статей и рассказов, не только в эмигрантских изданиях Европы, но и Америки (Нью-Йорк) и Китая (Харбин). В 1922-1923 годах он редактирует, издававшийся в Берлине иллюстрированный ежемесячный литературно-художественный журнал «Сполохи». Его рассказы, рецензии регулярно появляются в берлинском сборнике «Собачья жизнь» (1922), «Пчелы» (1923), в альманахе «Струги» (1923). «Своим» литератором он был в рижской газете «Сегодня», где в 1924-1936 годах было опубликовано свыше ста статей, рецензий и рассказов.

 

Предоставленная заграницей свобода творчества, позволила способному прозаику в полной мере раскрыть свое литературное дарование – в течение нескольких лет увидели свет четыре романа В.Я. Ирецкого: «Похитители огня» («роман из советской жизни», 1923), «Наследники» (1928). «Холодный уголь» (роман в рассказах, 1930) и «Пленник» (1931). По-видимому, писатель не испытывал особых трудностей в выборе тематики произведений. Так, роман «Наследники» был написан в редком для того времени жанре фантастики (в романе Гренландия отапливается с помощью Гольфстрима, перегороженного плотиной из быстрорастущих кораллов). В год появления в свет, в 1928-ом, роман был переиздан в СССР как «переводной» – под псевдонимом Я. Ириксон и заглавием «Завет предка». Нужно сказать, что в целом литературная критика отзывалась о беллетристике В.Я. Ирецкого довольно прохладно. Были и не совсем понятные отказы в публикации некоторых вещей (например, в берлинском журнале «Беседа», руководимого М. Горьким, в парижских «Современных записках»). В целом отрицательную оценку дал роману «Похитители огня» «первый критик русской эмиграции» Г.В. Адамович, проживавший во Франции.

 

Впрочем, черные полосы перемежались со светлыми. Написанная В.Я. Ирецким трагикомедия «Мышеловка» (1924 г.) была поставлена на русской сцене в Берлине. Тепло была встречена повесть «Прибежище» (1931). Достаточно высокую оценку роману «Пленник» (Берлин, издательство «Порабола») дал известный поэт-эмигрант Владислав Ходасевич, живший во Франции. «Погоня за внешним своеобразием письма, - замечает он в рецензии, - чужда Ирецкому. Он далек от всякого оригинальничанья, но так твердо сосредоточен на своем замысле, так погружен в него, что сам собою, непроизвольно оказывается своеобразен, - в иной, не стилистической области. <…> Мысль, положенная в основу «Пленника», принадлежит к числу художественно здоровых и глубоко нравственных. Не новая сама по себе, она в себе таит вечную молодость и вечную художественную полезность, особенно в наши дни безответственных и бессердечных литературных экспериментов». («Возрождение». Париж, 1931. 15 октября. № 2326) [48]. Нужно сказать, что письма поэта-эмигранта к В.Я. Ирецкому были пронизаны глубоким чувством благодарности основателям петербургского «Дома литераторов» в лице Бориса Харитона, Николая Волковыского и самого Виктора Ирецкого, которые в трудные двадцатые годы всячески помогали буквально выжить голодающим и замерзающим поэтам и писателям. Находясь в Берлине, «друзья по несчастью» старались общаться, посещать шумные кампании, по возможности помогать друг другу. Их хорошо знали многие литераторы-эмигранты и издатели – завсегдатаи прежнего «Дома литераторов». Большая творческая дружба связывала В.Я. Ирецкого с писателем-эмигрантом В. Сириным (В.В. Набоковым) и высланным из советской России литературным критиком Ю.И. Айхенвальдом.

 

Многие годы В.Я. Ирецкому в определенной степени удавалось сохранять деловые связи с советскими издательствами. Он содействовал переизданию произведений писателей-эмигрантов, а также осуществлению ими переводов произведений выдающихся западных литераторов (к примеру, переиздание перевода книги Р. Роллана «Махатма Ганди» (1924 г.) Н.Н Берберовой и др.). Одновременно он пытался выполнять запросы ряда советских театров в переводе подходящих для репертуара пьес, задействовав для этого нуждающихся в заработках литераторов-эмигрантов.

 

Ностальгия по отторгнутой насильно родине давала себя знать все больше. В.Я. Ирецкий часто мысленно возвращался к прежней жизни. В 1931 году в рижской газете «Сегодня» печатались его воспоминания о литературной молодости, о встречах с видными писателями и поэтами (в частности, он состоял в дружеских отношениях с Александром Блоком). Большой общественный резонанс вызвали написанные В.Я. Ирецким в том же году бережно хранимые в его памяти «Воспоминания о Н.С. Гумилеве», в которых занимательно и ярко рассказывалось о начале литературной деятельности поэта, расстрелянного чекистами. Думается, что современники и потомки должны быть благодарны В.Я. Ирецкому за то, что он понял, какого большого поэта потеряла в 1921 году Россия [49].

 

Несмотря на кажущееся внешнее благополучие, жизнь в Берлине складывалась для В.Я. Ирецкого не просто (В.Ф. Ходасевич: «Очень грустно, что жизнь берлинская так тяжела Вам...», 1931, 1 ноября). Он не мог не видеть и чувствовать реальную опасность прихода «коричневой чумы», тем более учитывая свое происхождение. Берлин покидали близкие друзья, хорошие знакомые. К тому же он тяжко заболел (В.Ф. Ходасевич: «Дорогой Виктор Яковлевич, давно уже знаю я, что Вы больны…» (1936, 31 марта). Усугубляло положение и невозможность соединиться с семьей: женой – Е.В. Антиповой и сыном – Д.В. Ирецким, которые оставались в СССР. С ними, правда, существовала, понятно, односторонняя переписка. Грустная статистика: в Российском государственном архиве литературы и искусства (РГАЛИ), в фонде В.Я. Ирецкого сохранились пятьдесят девять писем от супруги (1922-1934 гг.) и шестьдесят два письма от сына (1923-1936 гг.), а также четыре письма, написанные В.Я. Ирецким сыну (1931-1935 гг.) и каким-то образом, хочется надеяться, переданные адресату.

 

Последней прижизненной книгой В.Я. Ирецкого стал роман «Коварство и любовь», увидевший свет в 1936-м году (Берлин, издательство «Петрополис»). Посмертно вышла лишь одна его книга – сборник рассказов о родине («Она», 1937 г.). Не известно, была ли эта вещь, над которой, судя по воспоминаниям современников, он работал несколько последних лет жизни и которую, по легенде, он не успел закончить. В.Я. Ирецкий скончался от туберкулеза в возрасте 54-х лет (1936) и похоронен рядом с другом – Ю.И. Айхенвальдом, оба покоятся под общим надгробьем [50].

 

По сохранившимся в Российском государственном архиве литературы и искусства довольно крупному фонду В.Я. Ирецкого, благодарно переданному Русским заграничным архивом в Праге после 2-й мировой войны, – его многочисленным рукописям, неопубликованным произведениям (повестям, пьесам, рассказам и очеркам, статьям и воспоминаниям), записным книжкам и письмам, личным документам – можно заключить, что Виктор Яковлевич Ирецкий (Гликман) являлся чрезвычайно любопытной фигурой в истории русской литературы первой трети XX столетия и заслуживает углубленного исследования специалистов – литературоведов и литературных критиков. Имеется информация, что известный российский писатель Дмитрий Быков будто бы избрал В.Я. Ирецкого прототипом главного героя романа-оперы «Орфография», где повествуется в том числе и о злоключениях русской интеллигенции в XX веке. Роман являлся номинантом шорт-листа Российской национальной литературной премии «Национальный Бестселлер» 2003 года [51].

 

Пассажира «философского парохода» Николая Моисеевича Волковыского как нельзя лучше, по нашему мнению, характеризует трудно объяснимый на первый взгляд поступок: после смерти своего друга писателя Виктора Яковлевича Ирецкого (Гликмана) он стал пользоваться его литературным псевдонимом – «Ирецкий». Неизвестно, было ли это обоюдное решение приятелей и коллег по совместной деятельности в петербургском Доме литераторов и в непредсказуемой эмигрантской жизни.

 

Двадцатилетний опыт журналистской работы в солидных российских изданиях – «Харьковский листок», «Санкт-Петербургские ведомости», «Новости», «Биржевые ведомости», «Утро России», «Слово» (Париж), «Русская молва», «Рассвет» и др., – похоже, не оставлял Н.М. Волковыскому, оставшемуся жить в Берлине, выбора предмета деятельности в эмиграции. Он стал желанным автором на страницах русской эмигрантской прессы – в берлинской «Дни», в рижских – «Сегодня» (с 1922 года), «Народная мысль» и «Понедельник». С 1923 года он стал постоянным берлинским корреспондентом газеты «Эхо» (Каунас, Литва). Кипучая журналистская работа обеспечивалась многочисленными псевдонимами, которыми Н.М. Волковыский подписывал свои материалы – Т. Каренин, Сергей Меркулов, Д. Фащевский, Д. Ф. и др.

 

Богатый жизненный опыт подсказал Н.М. Волковыскому необходимость в срочном порядке покинуть Германию после прихода к власти национал-социалистов. Несколько месяцев он проживал в Праге, затем переехал в Варшаву (1934). Продолжал сотрудничать с газетами «Сегодня» (Рига), «Наше время» (Вильно), не порывал связи с берлинскими изданиями. Журналистское творчество Н.М. Волковыского остается, как и прежде, разнохарактерным. Уделяя внимание разнообразным проявлениям русской культуры («25-летний юбилей поэта Евг. Вадимова» (1935), «Малый юбилей» С.Ю. Кулаковского» (1936), «Русские литераторы в Польше» (1937), он обращается к жанру литературной критики и пишет рецензии («Дождь стихов») (1935), «Русские зарубежные поэты» (1936) и др. Острое перо и обостренное чувство социальной справедливости Н.М. Волковыского обращаются к животрепещущим проблемам современного общества («О миллионах злотых, запрятанных в кубышки…» (1935), «Чем живут сейчас русские в Польше?» (1936), «Почему обойдены? (по поводу «Антологии зарубежной поэзии») (1936). Читателей не оставляют равнодушными его очерки – «Н.С. Гумилев» (Н.М. Волковыский был среди тех, кто, увы, безуспешно, стремился вызволить поэта из застенков ГПУ в 1921 году. – В.А.) («Дни». Берлин, 1923, 22 июля); «Вл. Ходасевич в советской обстановке» («Сегодня», Рига, 1939, 21 июня), а также обильно публикующиеся в виде отдельных статей в парижском «Слове» и рижской «Сегодня» (в свое время обещанные В.Ф. Ходасевичу для парижского журнала «Современные записки») воспоминания о прежней жизни в России, в частности, о «Доме литераторов» в Петрограде, инициатором создания которого Н.М. Волковыский являлся (наряду с Б.О. Харитоном).

 

Сам находившийся в тяжелой ситуации, Волковыский тревожился за судьбы других людей. «Можно подумать, - вспоминает он, - что проскрипционные списки составлялись не в недрах ГПУ, ибо арестованы были и такие лица, о которых при всей тщательности наблюдения не могло быть никаких компрометирующих данных… Почтеннейший и скромнейший учитель математики С.И. Полнер, с которым я неделю сидел в одной камере ГПУ… не мог понять, за что его арестовали и за что высылают. Не разобрался он в этом, тишайший в мире человек, страстный шахматист… и за те немногие годы, на которые судьба сохранила ему жизнь в изгнании». [52]. Кстати, С.И. Полнер являлся одним из выдающихся шахматистов России XIX столетия, успешно играющим с тогдашним чемпионом мира М.И. Чигориным и сильными зарубежными шахматистами.

 

Н.М. Волковыский вел оживленную дружескую и деловую переписку с друзьями, известными литераторами и журналистами – В.Ф. Ходасевичем, А.А. Яблоновским, Ю.И. Айхенвальдом и многими другими эмигрантами, привлекая их к сотрудничеству. Не чурался Н.М. Волковыский общественной деятельности. Он стоял у истоков создания инициативной группы «Новая русская школа» (1923), объединившей более пятидесяти русских учителей в Берлине, которые положили начало классическому образованию детей русской эмиграции. В этом деле он был единомышленником председателя правления организации – профессора С.Л. Франка. Н.М. Волковыский охотно выполнял поручения руководства профессионального Союза русских писателей и журналистов Берлина, членом которого он являлся. На вечере воспоминаний, организованном Союзом русских евреев в Германии он выступил с докладом «От Протопопова до Дзержинского» (Берлин. 1926 октябрь).

 

Известно, что близкие родственники Н.М. Волковыского жили в СССР. С первой супругой, Лидией Михайловной (урожд. Фарбштейн ) и сыном он расстался задолго до высылки. Однако из анкеты, заполненной позднее его сыном, студентом университета, видно, что он находился в экономической зависимости от отца. Неизвестна судьба второй жены Н.М. Волковыского – Марии Григорьевны и младшего сына Юрия, родившегося в 1922-ом, в год высылки отца за границу [53]. Сын Н.М. Волковыского – Михаил Николаевич Волковыский (1903-1986) стал видным организатором шахматного дела в Ленинграде, известным шахматистом и международным шахматным арбитром (в частности, он был главным судьей известного матча Рагозин – Ботвинник (2-29 мая 1940, Ленинград).

 

Похоже, Н.М. Волковысский тяжело переживал расставание с близкими, с родиной, поэтому старался быть поближе к ее границам. Судя по фамилии, его предки происходили из древнего городка-крепости Волковысска (ныне районный центр Гродненской области, республика Беларусь). Если бы он был равнодушен к «отеческим гробам», он без труда мог бы выбрать местом жительством «благополучную» Францию, где в эмиграции жили его братья – Григорий (? - 1957) (масон ложи «Свободная Россия») и Арнольд (Александр) (1883-1961), умер в Париже [54].

 

Вторжение нацистской Германии в Польшу, произошедшее 1 сентября 1939 года стало личной трагедией для Н.М. Волковыского. Знал ли он об опасных последствиях «Пакта Молотова-Риббентропа» и о последующем договоре «О дружбе и границе между СССР и Германией» (28 сентября 1939 г.), согласно которому восточная часть Польши, включая Западную Украину и Западную Белоруссию, оказалась в составе СССР? «По имеющимся данным, - пишет А. Кентлер, - в октябре 1939 года Н.М. Волковысский перебрался в Кременец близ Тернополя; последние сведения о нем относятся к августу 1940 года…» [55]. Эта территория, как и другие, по советско-германскому соглашению в 1939 году «перешла» в состав Украинской ССР (СССР). Вероятнее всего, Н.М. Волковыский был арестован органами НКВД, помещен в лагерь, где и погиб (его печальную судьбу, увы, повторил его друг Борис Харитон, арестованный позднее в Латвии, а также Л.М. Пумпянский, интернированный из Эстонии). Так ломались многие человеческие судьбы, попавшие в водоворот роковых событий.

 

Благодаря новейшим информационным технологиям современники имеют счастливую возможность пообщаться в режиме онлайн с неизвестными, отчасти или совсем забытыми политиками и общественными деятелями, писателями, поэтами, журналистами и литературными критиками русского Зарубежья. В Интернете усилиями энтузиастов подготовлены тексты их произведений, воспоминаний и переписка, составившие порой целые электронные собрания сочинений, а также статьи в энциклопедиях и биографических словарях. В частности, для сегодняшнего пользователя Интернета стали доступны также статьи и рецензии Н.М. Волковыского [56]. Как мудро замечено, отторгнутое – притягивает.

 

Вместо заключения – отрывок из стихотворения поэта-эмигранта Владислава Ходасевича «Я родился в Москве» (1923): «Вам – под ярмо ль подставить выю, / Иль жить в изгнании, в тоске. / А я с собой свою Россию / В дорожном уношу мешке. / Вам нужен прах отчизны грубой, / А я где б ни был – шепчут мне / Арапские святые губы / О небывалой стороне…» [57].

 

This article tells about representatives of the Jewish intelligentsia - politicians, scientists, philosophers, writers, journalists and publishers expelled from the Soviet Russia abroad in 1922. The fate of each of them is traced, intellectuals, exiles who found themselves abroad not on their own will. In specific examples, the author shows how in spite of the difficulties of immigrant life, their creative potential revealed itself, multiplying wealth not only of the host country, but also achievements of universal culture, science and art.